Хозяйка взяла пару пригоршней сухарей, залила их мясным бульоном, накрошила шалфея и сельдерея… проглотит и не заметит как. Ему, голодному, такая похлебка сейчас – самое то.
– Ешь давай.
– Спасибо, госпожа.
– Какая я тебе «госпожа», глупый! С какого раза запомнишь?
Улыбается… чисто кутенок сторожевого пса: встанет на задние лапы – так с тебя ростом будет, а сам щенок щенком.
Вот так взять и потрепать его за ушами.
Ты не мог читать.
Свободен до ночи, так, казалось бы, беги в Хранилище, глотай книги, как проглотил похлебку… нет.
Надо пережить произошедшее.
Пришел к себе, упал на кровать, обняв подушку, заснул мгновенно, но спал недолго: ты не устал.
Потом до самого вечера лежал с закрытыми глазами, вспоминая и Амон-Анвар, и Древо, и тронный зал.
Как поведать это отцу? Какие слова найти?
Хэлгон рассказывал в свое время, как трудно ему писать жене и сыну. События значат очень мало, а то, что в сердце… как облечь это в слова и передать бумаге?
Арахад пытался сочинить такое письмо.
Он должен передать отцу… поделиться с ним этим чудом. Как?
Весь вечер, всю ночь он размышлял.
Утром пришел в Хранилище, книги не открывал, сел писать.
– Пойдем поговорим? – раздался над ним голос Диора.
– Только не в сад, – добавил сын Барахира. – Там нас слишком легко услышать. Пойдем на Язык.
– Язык?
Диор кивнул, и ты сам понял, о чем он. Верх утеса, превращенный в огромную узкую площадку перед дворцовой площадью.
Ну да, как его иначе и назвать?
Там не окажется случайных слушателей, хоть об Амон-Анвар беседуй.
– Итак, Таургон.
Солнце оглушительно светит справа, и они, пройдя недалеко, останавливаются у северной балюстрады. Отсюда великолепный вид – на Анориен и дальше или вниз на все Ярусы, но тебе сейчас не до любования красотами. Твоя судьба – в руках этого человека, и ты готов принять ее.
Ты сердцем веришь: что бы ни предложил Диор, это будет наилучшим.
– Ты должен занять свое место в Седьмом ярусе, Таургон. Но делать это следует постепенно. Тем более, что я и сам пока не могу сказать, каково оно: твое место. Поэтому мы поступим так.
Ты внемлешь.
– Кто бы не предложил тебе начать со службы стражником, это было мудро. Но лорду Арнора не место среди простолюдинов. Поэтому для начала мы изменим совсем немного: не стражник, а Страж. Ты перейдешь в гвардию.
– Нет!
Он не рассержен, только удивлен:
– Нет, Таургон? Почему?
Как ему объяснить?! Стать Стражем – означает надеть герб Элендила!
Твой герб.
На который ты не имеешь права.
Лишь Король Арнора и Гондора – и его наследник – может носить его.
Арнора нет.
Королем Гондора отцу никогда не стать.
Носить герб Элендила для тебя – святотатство.
Да, Стражи его носят. Дань традиции. Зримое воплощение слов «Пока не вернется Король».
Но ты – именно ты! – не можешь его надеть.
…и не можешь этого сказать Диору. Не нужно ему знать о твоей родословной больше, чем он уже понял.
Но объяснить необходимо – и немедленно.
– Мой господин. Ты представляешь меня среди знатных юношей Гондора? Как я буду выглядеть в их окружении? Они движутся, говорят, мыслят по-иному!
Диор нахмурился:
– Я могу научить тебя.
– Можешь. Но чтобы я перестал выглядеть дикарем среди них, понадобятся годы. Стоит ли тратить их на это?
Сын Наместника молчал.
Таургон нащупал твердую почву и продолжил решительнее:
– Пойми, господин мой, если бы речь шла просто обо мне, я не стал бы спорить. Но я единственный арнорец, которого они видели… да и увидят в жизни. И, смеясь надо мной, они будут смеяться над Арнором. Ты можешь это допустить, господин мой?! Я – нет.
Диор мрачно оглаживал бороду.
Это был ответ.
И Таургон замолчал тоже.
– Но тогда, – медленно проговорил сын Барахира, – я не смогу предложить тебе ничего, достойного твоего рода. Возьми я тебя, скажем, секретарем – это будет унижение и оскорбление, пусть об этом и будем знать мы двое. А если нечто большее – окажешься прав ты, гвардия это или иное назначение.
– Значит, останется как есть, – улыбнулся северянин. – Моя гордость это стерпит. Стать простым стражником меня отправил отец, чтобы я лучше узнал Гондор. Исполнять волю отца – это в любом случае достойно.
– С этим не поспоришь, – кивнул Диор. – Но всё-таки…
– Мой господин, я всем доволен. Ты дал мне больше, чем я мог мечтать. Стоит ли менять то, что хорошо?
* * *
Жизнь вернулась в свое русло, словно не было разговора об Амон-Анвар.
Караулы, Хранилище, беседы с Диором.
Книги в Арнор. Маэфор шутил, что скоро охранникам придется обзавестись собственной телегой – библиотеку возить.
Весна прошла, близилось к концу лето. Это значит – соревнования. «Ты участвуешь», – сказал Денгар.
Ну, значит, участвуешь.
На каменных скамьях, в центре – это был он. Рядом с отцом: Барахир издалека выделялся белоснежной гривой, да и вообще – трудно не узнать Наместника даже издалека. Рядом с Диором была какая-то женщина – стало быть, Андрет, его жена. Таургон ни разу не видел ее, хотя за эти месяцы еще пару раз побывал у Диора дома.
Барахир ушел еще до полудня, как исчезла Андрет, Таургон тоже пропустил. А Диор остался.
Видишь, как ему приносят питье. Жарко.
– Лучники!!
Сейчас? Были же последними. Перенесли в середину? – ну ладно.
Гельмир, старый знакомый. Холодно поглядывает: дескать, посмотрим, кто кого на этот раз.
Ладно, посмотрим.
Пока Четвертый не взял ни одной награды; Денгар рассчитывает на тебя.
Стреляем. Отодвигают. Отодвигают. Отодвигают.
Остались вдвоем.
Дальше. Еще дальше. Гельмир тренировался, видно же; вот всё то свободное время, что ты в сидишь Хранилище, он не выпускал лука.
Еще дальше.
Его стрела уходит в край мишени.
– Таургон, Четвертый ярус!!
Ну вот, командир, ты сегодня вечером пируешь у лорда Харданга.
Что делать с двумя одинаковыми кубками? в Арнор отправить, пусть из них там пьют.
…на следующий год мишени отодвинули на противоположный край ристалища. У Гельмира ушло в край.
…на следующий – оба в яблочко. И ты предложил:
– С разворота?
Гельмира изумил твой тон: в нем не было чувства соперничества, так обращаются к товарищу, с которым связаны общим делом. Дело простое: устроить зрелище собравшимся. Недаром вас перенесли еще на пораньше, до полудня.
Гельмир кивает, вы становитесь спиной к мишени и стреляете с разворота.
Он даже и не попал.
Глупость все эти блисталища, конечно, но служба есть служба. Прости, Гельмир. Ты же натренируешься…
…на следующий год.
Их выпустили не раньше основных мечников, и на том спасибо.
Гельмир был напряжен, глаза горели. Не промажет. Попадет с разворота – и вряд ли в край. Значит, будем стрелять с разворота до первого… не то что промаха, просто до первого менее меткого выстрела. Вот это уже серьезно.
Вы вышли. Трибуны ревели при твоем имени, но и Гельмира приветствовали многие. Это правильно. Он молодец.
На поле расставляли первые мишени, это несерьезно, пока не отодвинут до противоположного края – можно покупать пирожки, заключать заклады, болтать о победителях времен твоего детства…
– Таургон, лови! – раздался крик с деревянных помостов.
Ты обернулся, вскинул лук раньше, чем понял, что и как должен поймать.
Увидел серебристый взблеск в воздухе, выцелил движение, спустил тетиву.
Сбитая монетка упала на землю.
Трибуны на миг замерли, а потом взревели.
Гельмир в досаде бросил лук на землю, развернулся и ушел.
Прочие лучники ушли тоже. Им было проще: они-то не готовились весь год.
Ты стоял на поле, трибуны орали твое имя, и ты чувствовал себя последним мерзавцем: обидел хорошего человека.
Да еще и сам без настоящего состязания остался!
* * *
Но до этих событий еще три года. А пока наступает осень, твоя вторая осень в Минас-Тирите… ты знаешь, что надо не думать о Тинувиэли, не вспоминать ее, всё ушло и не вернется, окна того дома в Пятом ярусе темны, она живет в имении где-то на юге, и это хорошо, хорошо, что она не здесь, хуже не было бы, чем снова видеть ее.
Дни становятся короче, год назад этого не замечал, а сейчас досаднее некуда, столько времени будет пропадать, чем заниматься в эти бесконечные вечера, ну почему Хранилище запирают с заходом солнца, что за несправедливость?!
Вечер. Ты складываешь книги. Из зала все ушли; ты последний, как оно часто бывает.
К тебе подходит Серион.
– Я, конечно, поступаю против правил, – говорит старый хранитель, – но ты первый стражник, который сюда пришел за многие десятки лет. И ты дорожишь каждым часом. Поэтому – вот.
У него на ладони лежит ключ.
– Никому ни слова. Даже господину Диору. Приходи и уходи, когда надо. Дверь всегда запирай. Понял?
Слов нет. Только кивнуть благодарно.
Ты тратишь дни на сбор налогов, но теперь не жалеешь об этом: тебе принадлежат ночи.
Удивительно, как быстро люди привыкают ко всему: десяти лет под властью Паука не прошло, а словно так всегда было, и в страшные рассказы Денгара веришь только потому, что командир не станет врать.
За стенами – хмарь, ветер и дождь, а ты внутри, в бархатной черноте, и только два огня на столе, два огня – и книга между ними, черный орел на столе делает вид, что ничего не замечает, он занят делом: чистит перья, он тебя не выдаст, а ты не выдашь Сериона, а Денгар не спросит, где ты пропадаешь ночами, и Диор тоже не спросит, почему это ты успеваешь прочесть ничуть не меньше, чем летом, ты только взахлеб говоришь ему, что хорошо бы переписать для Арнора еще то и это, а он кивает: «Хорошо», и ни слова про «когда закончат предыдущее», на тебя трудится уже десяток писцов, судя по улыбке Диора – всё правильно, он доволен, вот и хорошо, а то ты чувствовал себя виноватым, отказав ему.