Нет ничего сложного – если ты знаешь заранее, что тебе не спать. Ну, или если война. На войне вообще сложностей немного, кроме нее самой.
Но когда рассчитывал хорошенько выспаться, а тебе не дали… в общем, воин должен уметь спать на ходу. Тем паче, что сейчас явно тот самый час затишья, когда уже и еще ничего не происходит.
И командир, похоже, достался понимающий. Никаких вопросов, никаких лишних слов. И снаряжение подбирает с первого раза, как на тебя делалось… надевай кольчугу – и спи, снимай кольчугу – и спи… хорошо как…
– Посмотри этот меч. Должен быть тебе по руке.
Приходится просыпаться.
– Не нужно.
– Таургон, – по тону Эдрахила заметно, что ему не впервой терпеливо объяснять упрямым, – я не сомневаюсь, что твой меч прошел через бои и достоин почета. Но оружие Стражей должно быть изготовлено лучшими мастерами.
– Да, – устало возразил северянин.
Гондорец видел, что это не гордость и даже не любовь к своему клинку, вполне ожидаемая для воевавшего. Этот человек, судя по виду – очень бедный, твердо уверен в том, что его меч – лучший в королевской оружейной.
Он даже до спора не снисходит. И с ним не очень-то поспоришь.
Откуда Наместник достал это северное диво?
– Покажи, – велел командир.
Таургон второй раз за сегодня обнажил Наугрил.
И стало тихо.
– Это же гномья сталь… – проговорил Эдрахил, сглотнув.
– Да, – повторил арнорец тем же усталым тоном.
Убрал меч в ножны.
К командиру возвращался дар речи:
– Слушай… ты вообще понимаешь… сколько такой стоит?!
– Я не на продажу его принес.
– Еще бы! И то спасибо!! Я бы не отказался бы купить такой – да только если я продам дом со всем, что в нем, считая и мое оружие, мне не хватит!
Таургон молчал, решая, можно уже снова спать с открытыми глазами или пока рано.
– Проснись, парень, и слушай меня, – резко сказал Эдрахил. – Я не из тех, кто задает вопросы. Но если ты хоть кому покажешь свой меч – вопросов не оберешься. Понял?
– Понял, – кивнул северянин. – Он фамильный, его для прапрапрадеда ковали.
Эдрахил предпочел сделать вид, что не услышал. Слишком много узнаёшь в один день о «сгинувших» дунаданах Севера.
– Так. Он у тебя шире наших, нам на него ножны не подобрать. Придется делать. Так что сейчас пойдем ко мне, я сниму с него мерки. Пока не получишь новые ножны, походи с этим.
Он протянул ему гондорский меч.
– Слушаюсь.
Исполнительный какой.
– Здесь воевавших мало, – негромко произнес Эдрахил. – Я имею в виду: вообще в Гондоре. В Первом отряде – мальчишки, большинство моложе тебя почти вдвое.
Вот так. Поймет, что это приглашение. А примет или нет, его дело.
– Я знаю.
Не примет. Ладно.
М-да, Наместник о нем лично хлопочет, гномы его прадеду меч по особому заказу ковали… мало в отряде сына Денетора, теперь еще и это. Веселый будет год, нечего сказать.
Воевать было куда как легче.
А по виду и не скажешь, насколько знатный. И не в одежде дело. Спокойный такой. Вряд ли потому, что спит на ходу. После бессонной ночи он, что ли?
Эдрахил деловито мерил меч для будущих ножен, писал оружейникам всё необходимое, за дверью ждал один из дворцовых слуг, чтобы отвести Таургона в комнату, где он будет жить, тунику и прочую одежду ему приготовят к завтрашнему утру (денег у него нет на шелковую рубаху под доспех! бедняга! бедняк!), всё оказалось гораздо сложнее, чем думал, и в тысячу раз проще, чем могло бы быть.
– Подожди.
Надо же, проснулся.
– Ты неправильно пишешь мое имя.
– А что не так?
– Не через «калма», а «андо». «Таур-гон» это «Лесной Камень», а не «Лесной Вождь».
Эдрахил смотрел на него с полнейшим непониманием. Гномья сталь вызвала у командира меньше удивления.
– «Лесной Камень», – повторил северянин. – Самое обычное имя для нас. Ты в засаде, идет мимо орк, тебя камнем считает.
– Ясно, – командир резко помрачнел. – Хорошее имя.
Судя по выражению его лица, ничего хорошего не было.
– Послушай, – осторожно проговорил он, – тебе… ты будешь настаивать на «андо»? Понимаешь… уже в списках и прочих бумагах… Наместник тебя через «калма» пишет. Я же не знал… прости.
Таургон достал бумагу, которую получил вечность назад – сегодня утром.
Его имя было написано через «калма».
Утром ему, конечно, было не до этого.
Ну вот, в довершение ко всему еще и переименовали.
После всего, что было сегодня, какое значение имеет написание не-твоего имени? После присяги Гондору?
– Оставь как есть, – махнул рукой арнорец.
– Спасибо… – выдохнул Эдрахил. Судя по этому вздоху, проще разбить пару орочьих отрядов, чем исправить одну букву в столичных документах.
Следом за слугой он прошел в одно из зданий слева от главной площади, если встать лицом ко дворцу. Похоже, это был здешний постоялый двор, только вот жильцы там один знатнее другого. Интересно, платит ли хоть один за «угол»… и из скольких комнат тот «угол» состоит…
Поднялись на пятый этаж, слуга распахнул перед ним дверь и замер в поклоне. Таургон вошел.
Оказалось, его новым обиталищем станет именно угол: в комнате было пять кроватей; на трех пологи откинуты, в изголовье висит оружие и вообще у них обжитой вид, на двух пологи опущены. Стало быть, выбирай любую.
Просторно и светло. Потолок высокий, в два роста, не меньше. Там, наверху, резьба по белому мрамору. Большое окно: вид частью перекрыт углом соседнего дома, но если встать вот сюда, то этого дома не видно вовсе, а только дали – равнины, Андуин, утесы Каир-Андроса, дальше болота и тонкой голубой грядой – Эмин-Муил.
По слову Диора его поселили в комнату с таким роскошным видом?
Да уж, не каморка у Хириль.
– Какую кровать застелить тебе, господин?
Да без разницы.
– Дальнюю.
Ушел за бельем.
Вот такой будет твоя новая жизнь. В белизне мрамора, свежем ветре с Андуина и с гербом на груди, не твоим и твоим разом.
Равнины золотятся. Скоро закат и ужин.
Со вчерашнего дня ничего не ел… не беда, осталось недолго.
И пить хочется страшно. Вода в кувшине. Понятно, что для умывания, но вроде чистая… хоть так напиться.
Придет слуга, надо будет спросить его, как идти в трапезную.
…Таургон поднял полог кровати. Подушка и матрас были без роскошеств, набиты травой, но добротно, аккуратно. Значит, приучают лордят не на перинах спать?
Он присел на постель. Вроде удобная.
«Встань! – возопил внутренний голос. – Встань, не делай этого!»
«Слуга придет – встану, – ответил ему Таургон. – Услышу, как открывается дверь, и сразу встану».
Его голова коснулась подушки.
Сон отступал тихонько и ласково. Обычно о таком говорят «как в детстве», но его детство пришлось на войну, там он вскакивал мгновенно, собранный и готовый к худшему еще раньше, чем откроет глаза. А просыпаться вот так, постепенно, позволяя себе еще чуть-чуть полежать, он научился позже, гораздо позже.
Он отдохнул, и ему хорошо. Это было первое, что он понял.
Где он? Он не дома, то есть не каморке у Хириль. Вчера… он стал вспоминать вчерашний день.
Н-да. Неудивительно, что он свалился, как подрубленный.
Сапог на нем не было, он был укрыт одеялом. Пришел слуга и обнаружил, что застелить постель не удастся? и сделал, что мог?
Сколько сейчас времени?
Ответом был слабый огонек светильника и голоса.
– Разбудить его, как думаешь?
– Мы ему не няньки. Пусть сам разбирается с Эдрахилом.
– Ну всё-таки…
Значит, утро. Хорошего же мнения о нем будут новые товарищи! – завалился спать без простыней и лишь по милости слуги не в сапогах. Да уж, дикарь дикарем, куда больше.
– Доброго утра.
– И тебе доброго, – недоверчиво ответил один из юношей, оглядывая его. Второй молча кивнул. Третий, видимо, еще не встал. – Ты кто?
…и откуда тут взялся, н-да. Взрослый, бородатый и не умеющий пользоваться простынями.
Ну что бы стоило вчера дождаться слуги?!
– Таургон. С Севера.
– Из Эмнета?
– Нет. С Северного Всхолмья.
– Это где? Я знаю только то, где был Форност.
– Оно самое.
Судя по изумленному взгляду, репутация лесного зверя обеспечена…
– Я Маблунг, у моего отца верфи в Лебеннине. Это Кемендур, а там Аннаэль.
– Рад знакомству.
Что, странно, что оно по-человечески разговаривает?
– Эдрахил велел передать тебе.
Ну да, бритва и настольное зеркало к ней. И как это штукой пользоваться… ладно, научимся. Не порезаться бы по первому разу.
– Спасибо. Можно свет поближе?
Уже отчетливо светало, когда Таургон, переодевшийся во все новое, выбритый и в тунике с гербом Элендила, шел в трапезную Первого отряда.
Зеркало безжалостно (или милосердно?) предупредило его о том, что произойдет. Он был готов к встрече с неизбежным, как на войне готов к схватке, риску смерти и боли ран.
«Несмертельно, – повторял он себе. – Переживу. Через неделю и следа не останется».
Он спустился по лестнице, вырубленной в скале, и оказался в довольно большой зале, где завтракало дюжины три юношей, одетых в черное с серебром.
Когда первые заметили северянина, они замерли, кто героически сдерживая улыбку, кто заставляя себя смеяться безмолвно. Их товарищи оборачивались – и тоже принимались отчаянно бороться с хохотом.
А потом кто-то не дал себе труда сдерживаться и засмеялся в голос.
Это было камнем, сорвавшим лавину за собой: трапезная захохотала так (а эхо усилило!), что, кажется, наверху Белое Древо содрогнулось.
Таургон виновато улыбнулся, пожал плечами: дескать, всё так, я знаю, как нелепо выгляжу, да, смейтесь, я бы и сам посмеялся, увидь такое.
Пока он носил бороду, не было заметно, насколько обветрено его лицо. Сейчас же, когда он ее сбрил, контраст между темными щеками и нежно-розовым подбородком оказался таким, что… что нужно быть очень хорошо воспитанным, чтобы не расхохотаться, и уж совсем идеалом сдержанности, чтобы не выдать чувств.