– Я хочу спросить тебя…
– Шумно. Подожди, я доем.
Таургон быстро расправился с завтраком; они с Барагундом поднялись по лестнице и вышли.
Было еще темно, но заметно посвежело. Скоро рассвет.
– Так что?
– Тебе тоже не понравилось то, о чем говорит Фингон.
– Я не слушал, – пожал плечами северянин.
– Просто… у тебя было такое лицо… ну, странное.
– Какое? – Таургон искренне удивился; ему казалось, что он сохранял спокойное выражение.
– Не знаю, – не находил слов юноша. – Печальное, что ли…
– Печальное? Пожалуй, – вздохнул северянин и ответил на вопрос раньше, чем тот был задан: – Представь, скажем, человека, которому подарили роскошное одеяние. А он изодрал его и бросил в грязь, а теперь громко хвастается этим. Что бы ты о нем подумал?
Гондорец кивнул, но неуверенно: мысль Таургона всё еще была ему непонятна.
– Ты никогда не задумывался, – продолжал Арахад, – почему у Белого Древа стоят именно юноши самых знатных семей?
– Это традиция, – пожал плечами сын Денетора. – Почтение к Древу, почтение к прошлому…
– Нет, – в голосе северянина слышалась улыбка, – это не традиция, это дар. И не Древу, а нам.
Барагунд молчал, вопросительно и требовательно.
– Да, это дар. Когда еще в нашей жизни у нас будут часы и часы на размышления о судьбе Людей Запада, о прошлом и его откликах в настоящем? впереди нас ждут бесконечные дела, очень важные, и нам просто некогда будет подняться на вершину, чтобы… помолчать, – он сделал выразительную паузу, – а сейчас у нас это время есть почти каждый день. А рядом – оно, дважды спасенное Исилдуром, выжившее в годину мора, Древо Королей, живущее и цветущее вопреки судьбе… Ты когда-нибудь ощущал его путь? путь, который провел его от саженца, пережившего мор, от отростка дерева Минас-Итиль, от плода Нимлота, от самого погибшего Нимлота и дальше – к Келеборну и Галатилиону? Его жизнь, длящаяся тысячелетиями, длящаяся дольше, чем существует наше, солнечное время? Оно цветет и дает плоды, но никогда ни один плод не прорастет, потому что Белое Древо всегда одно в Смертных Землях.
– Я… – Барагунд не сразу совладал с дыханием, – я думал обо всем этом. Но не так. Так, как ты, я не умею.
– Я в твоем возрасте тоже не умел, – пожал плечами Арахад. – Затем нам и даны эти годы, чтобы научиться.
Юноша кивнул.
– Попробуй почувствовать его. Оно откликнется тебе, я уверен.
– Как это сделать? – нахмурился Барагунд.
– Как? – северянин задумался, не нашелся с ответом, хмыкнул. – Как говорил мой наставник, это проще понять, чем объяснить. Ну… просто думай о нем.
– Я думал.
– Не-ет, – улыбнулся Таургон, – так не годится. Ты начинаешь мне объяснять, почему у тебя не получится.
– А… если оно откликнется, как я пойму это?
– Н-да, у тебя и вопросы… откуда же мне знать, как это будет у тебя?
Уже совсем рассвело, скоро бежать за шлемами и – к нему.
Барагунд требовательно молчал. У Таургона мелькнула мысль, что будущий Наместник Гондора не позволит солнцу взойти до тех пор, пока не получит необходимый ему ответ. Жаль, что это не так. И почти уже нет времени на раздумья.
– Когда ты почувствуешь, что в тебе что-то изменилось, что ты стал чище и светлее, это наверняка оно.
– Спасибо! – пылко сказал Барагунд.
И они оба опрометью помчались за шлемами.
Караул сменялся под пение серебряных труб, и этот миг каждый раз заставлял Арахада испытывать чувство радостного волнения, удивительно ясного и чистого. В эти мгновения любое собственное действие, даже самое обыденное и простое, казалось ему исполненным особого значения и особой силы; эта сила была выше его, от дунадана требовалось лишь одно: позволить ей течь через себя. Арахад боялся, что со временем он привыкнет и эта радость уйдет, так что всякий раз, заступая в караул на рассвете, ждал: будет? нет? Оно приходило. А страх утратить эту радость всё-таки исподволь грыз душу: он чужеземец здесь, он на всё смотрит свежим, удивленным взглядом… но что, если с годами он станет глядеть на это так же, как гондорцы? не хочется думать, что его взгляд тоже станет серым и равнодушным.
Сегодня он стоял лицом к западу, то есть ко дворцу. Это считается – повезло: солнце не бьет в глаза, да и вообще на тебя никто не смотрит, можно не следить за лицом.
Видно, как в королевских покоях идет обычная уборка. Она каждый день. Традиция.
Интересно, что там осталось за эти триста лет? Мебель, наверное, стоит до сих пор, ею же не пользуются, так что не развалится. Ткани… занавеси на окнах не выглядят древними, им явно не три века, меняли. Вот как раз слуги их распускают, чистят, собирают снова в красивые складки.
Верности Королю хватает на занавески и протертую пыль. Скажи он тому же Фингону, что бессмысленно убираться в покоях, куда три с половиной века никто не входит, кроме слуг, юный лорд вознегодует: как безродный северянин осмелился покуситься на гондорскую святыню?! Скажи это Фингону не он, а кто-то из его дружков, сын Эгалмота и тут бы не поддержал, наверное: дескать, даже если ты и прав, не стоит об этом вслух.
Да, но только ведь разговор об отце с ними не заведешь. Даже в мыслях, даже в мечтах. С Диором в мечтах – да. А потом как представишь совет… Марах и Фелинд будут со всей дотошностью требовать доказательств, у нас же две Звезды Элендила, а значит у вас – ни одного потомка Аранарта… ну, это-то не сложно: приедет владыка Элронд, привезет настоящую. Поверят. Харданг, Туор, Инглор – эти обрадуются. Особенно если эльфы приедут. А вот Борлас и Эгалмот… что им за дело до Звезд и эльфов? они признают только власть. Есть у эльфов власть здесь? нет. А уж у северных бродяг…
…или всё-таки рассказать Диору всю правду?! попросить серьезный отряд, а лучше – земли в управление. Западный Эмнет – это же беда, а не край. Взять войско, покончить с разбойниками… не дадут – добиться права набрать самому, гномьего серебра для начала хватит, а там посмотрим. Десять, двадцать, ну тридцать лет – и в северных областях снова можно будет жить, не держа оружия под рукой; тогда он войдет в совет Гондора по праву.
Да. И станет одним из лордов Гондора.
Одним из.
Которому первый успех ударил в голову, так что захотелось большего.
Нет.
Короля принимают не потому, что он прежде хорошо послужил стране. Венец – не награда, а если награда – так не Королю, а народу.
Ну и кто это понимает во всем совете? Диор? Фелинд? Суровый Харданг?
Только и Салгант, и Борлас – это не самое страшное. Стократ страшней отец того милого юноши, что стоит сейчас лицом к востоку.
…интересно, почему Барагунда ставят всегда на самое неудобное место? если солнце – то ему в глаза, если непогода – то он на ветру и дожде? Охранять сокровищницу или, лучше того, усыпальницы ни разу не отправляли.
Но его отец, этот человек с худым лицом и холодным взглядом, – он ни за что не выпустит страну из рук. Страну, которую он держит столько лет своими цепкими когтями. Диор слишком доверяет ему. Да, пока все решения, которые принимает Денетор, идут Гондору вроде бы во благо. Разумеется. Именно поэтому Диор на его стороне.
Но на одно произнесенное слово Денетора – сто, а может быть и тысяча слов, которые он промолчал. И что за его сомкнутыми губами? Что он скрывает?!
Нет, если сейчас страной правит скорее наследник, чем Наместник, если уж он так хитро и ловко вытянул власть из рук еще своего деда, то – он ее отдаст бродяге с Севера? Он?!
Хотя… если подумать всерьез, то дело не в нем. Денетор проживет – сколько? сто двадцать? сто тридцать? после него придет время Барагунда. Не хочется верить, что этот юноша со светлыми глазами станет таким же, как отец. И сейчас он тянется к тебе… можно ему многое объяснить, а там и потихоньку рассказать… потом рассказать всё.
И что?! Когда Наместником станет Барагунд, ты взойдешь на престол?
Ты знаешь ответ. Ты знал его прежде, чем вышел из Тарбада.
Неважно, какие глаза у Денетора или у Салганта. Важно, что слишком мало таких глаз, как у Барагунда. И даже он не понимал, зачем им стоять под Древом.
Понял. Может быть, почувствует. Будет их таких двое.
На весь Первый отряд.
– Ну как? – спросил он у Барагунда, когда их сменили.
– Не знаю, – нахмурился юноша. – Кажется… а может быть, я очень хочу, чтобы это было, и мне именно что кажется. А почему это получается у тебя?
– Я вырос в лесу, – пожал плечами Таургон. – Шла война; чтобы выжить, надо было стать зверем… в хорошем смысле. Жить не разумом, а чутьем. Доверять чутью. Никаких «я знаю». Я знаю только одно: орки умеют подкрадываться очень ловко. Особенно по ночам. Особенно пасмурными ночами. Тревожит что-то? проверь. Так и приучаешься отличать «кажется» от «есть». Бы-ыстро.
– Здорово! – выдохнул Барагунд.
– Угу, – мрачно кивнул следопыт. Спросил: – Знаешь, какая война лучше всего?
– Какая?! – в глазах юноши горела мечта о подвигах.
– Закончившаяся. Мой дед погиб, мой отец без ноги – чудом жив. Зато я разговариваю с тобой, а не орков вынюхиваю.
Барагунд серьезно, по-взрослому молчал.
Нет, Денетор, он не будет похож на тебя. Держать в руках Гондор ты можешь, но тебе не удастся превратить в лед сердце этого юноши.
– Попробуй ночью, – сказал Таургон. – Сейчас люди ходят, солнце тебе в глаза… трудно. И если не получается, не переживай. Придет позже. Не может быть так, чтобы не пришло.
Дружбу северянина с сыном Денетора все заметили очень быстро. Всё время, что они были свободны от караулов, а Таургон – от чтения в Хранилище (теперь он перестал бывать там ежедневно), эти двое проводили вместе. Как правило, в воинском дворе, реже просто за разговором. Эдрахил, не задавая лишних вопросов, стал назначать их в караулы только в паре. А заодно задерживался посмотреть, как Таургон управляется с боевым топором – оружием, мало известным Гондору. Он, да, рассказывал, что умеет, но одно дело рассказ, и совсем другое – увидеть. «Ну ты и ловок! – вырвалось у командира. – Где так выучился?» «Под елкой», – хмуро ответил северянин, и Эдрахил устыдился своего вопроса. По счастью, лордята считают ниже своего достоинства присматриваться к