Значит, пора домой. Отдохнуть перед завтрашним днем. Это будет, гм, одним из тех, что запоминаются.
А дома тоже звучала музыка. Митреллас играла на арфе у себя.
Неллас еще не ложилась, ждала его.
– Как прошло?
– На ловца и зверь, – улыбнулся Денетор. – Здесь Дагнир. Приехал раньше, чем я собрался ему написать.
– А… тот менестрель?
– Гм. У нас с тетушкой Андрет слишком разные вкусы. От приглашений у него теперь отбою не будет, но мой порог он не переступит.
– Почему? – спросила Неллас. Ей было, в общем, всё равно, о чем говорить с мужем… Боромир спит, Митреллас играет, они разговаривают – это бывает нечасто.
Денетор высказал всё, что думает о желании угодить дамам. Жена кивала.
Митреллас всю ночь играть будет? Для девушки в шестнадцать лет это было бы неудивительно. Или всё-таки ляжет спать?
– Так что тебе сегодня больше повезло с музыкой, чем мне. Она играет от сердца.
Неллас приникла к груди мужа, и Денетор неожиданно для себя спросил ее:
– А что твои луны? Можно?
Она ответила удивленно:
– Можно… Но надо подождать, пока Митреллас…
– Наоборот. Она сейчас ничего не слышит, кроме своих грез и своей музыки.
– Ты уверен?
Он кивнул.
– Ты будешь заботиться о нас, но никогда не будешь меня любить? – с улыбкой спросила Неллас.
– Как раз сегодня это и вспоминал.
Она хотела сказать еще что-то, но он перебил:
– Не будем терять времени. Мне не двадцать три, чтобы… проводить ночи совсем без сна. А завтра будет сложный день.
* * *
На совете Денетор, по обыкновению, молчал и сжимал губы.
Он второй раз за сегодня слушал рассказ Дагнира.
Утром, при свете солнца, в аромате зелени Пеленнора, треске кузнечиков и цикад… утром слова тысячника пробирали ледяным холодом. Сейчас, в торжественном величии залы Совета, золотистом пламени светильников и темнеющем небе за окнами, – сейчас было спокойнее.
Возможно, потому, что он слышит это второй раз.
Возможно, потому, что Дагнир выговорился утром и сейчас спокойнее сам.
А возможно, дело в принятом ими решении.
Развернув на столе карту, Дагнир рассказывал о перевалах, о том, на каких бывали стычки, сколько орков, сколько погибших. Утром он говорил ему примерно то же, чуть менее подробно. Карту тысячник, разумеется, знал наизусть.
Из его рассказа выходило, что расслабляться, конечно, нельзя, но бояться нечего. Орков гонит через перевалы простое желание пограбить, действия их не согласованы и необдуманны. Да, страже перевалов следует быть бдительной, но она и так бдительна. Большинство из этих воинов родилось в Итилиене, они хорошо знают, что защищают свои дома и своих родных.
Милая девочка Лалайт выросла в этом краю, и что-то по ней не скажешь, что там опасно.
– Так почему же ты против Барагунда? – спросил утром Денетор.
Он знал ответ заранее; не знал подробностей, но понимал главное.
Знал он и другое: Дагниру трудно начать этот рассказ. Главный рассказ.
Надо его чуть подтолкнуть. Пусть возразит.
Дальше пойдет само.
– Ты не понимаешь… – начал итилиенский тысячник.
Вот от этого тебя и пробрал мороз, несмотря на солнечный день.
Дагнир говорил о тумане, внезапно затягивающем перевалы, о том, что в этом мороке его воины слышали голоса, которые не были эхом, и сталкивались с кем-то, кто не был орком. Попытка поразить это иногда оканчивалась ничем («Я его столько лет знаю: он хороший воин, и он говорит, что рубил, – а только по воздуху попадал!»), иногда застава пропадала бесследно – вся! ни трупа, ни следа, а иногда…
– Он вроде как и не ранен, так, царапина, – говорил Дагнир, глядя под копыта коня. – А только слабеет и мерзнет всё время.
Он рассказывал, как эти воины умирали, – кто быстро, на месте, кто держался неделю-другую. Иногда они видели призраков или произносили странные слова.
Всё это бывало редко. Очень редко. Раз в сколько-то лет. За четверть века, что Дагнир там, по пальцам можно пересчитать. Двух рук хватит.
А недавний случай…
…но вот о нем ты сейчас запретил себе думать.
– Теперь ты понимаешь, что твоему наследнику не место у нас? – подвел черту Дагнир.
Ты посмотрел на старого товарища и произнес:
– Вчера я еще решал, стоит ли отправлять Барагунда в Итилиен. После твоего рассказа я убежден, что его место там.
– Я не могу отвечать за его жизнь! – тысячник вспылил, его конь заволновался.
Ты медленно кивнул.
И придержал коня: лагерь, где стоял отряд сына, был недалеко, а надо было еще многое сказать до.
– Дагнир, каждый из нас хорош на своем месте. Ты помнишь меня тридцать лет назад: загнать меня в воинский двор мог лишь приказ. А Барагунда лишь приказ вытащит оттуда. Только я не отдам такого приказа. Он воин, и не простой. Ты увидишь это.
– Но ему когда-нибудь стать правителем.
– Наместником. Тем, чье имя запишут в хрониках. Полагаю, ему хватит мудрости, чтобы найти преемника… для того, чем сейчас занимаюсь я. В молодости занимался от имени деда, теперь – от имени дяди. Барагунд с детства видит, что мы не грыземся из-за власти, как две бродячие собаки из-за кости. Пример убедителен, а Барагунд умеет учиться. Он не правитель и вряд ли им станет, но он умный человек.
– Это не повод рисковать его жизнью!
Ты спокойно отвечаешь:
– Я не знаю, сколько жизней я спасу, отправив Барагунда в Итилиен.
Вы едете дальше.
– Ладно, – хмуро говорит Дагнир. – Посмотрим, какой он у тебя необыкновенный. Скажи мне другое: что мне говорить на совете? Из того, что я рассказал тебе?
А вот это – вопрос… Пугать их? И если пугать – то насколько?
Опасность у нас, в сущности, призрачная.
Ну да.
Призрачная.
В самом прямом смысле слова.
Ты молчишь весь день. Дагнир говорит с твоим сыном, и озабоченность сходит с лица итилиенского тысячника, его глаза начинают сиять, а Барагунд красуется своим отрядом как невеста приданым, ты киваешь, встречаясь с сыном взглядом…
Пугать совет? или?
Обедаете вы там же, у них. Ламедонцы, осмелев, спрашивают тебя о последних новостях… зимой ты узнал немногое, но они-то пять лет не были дома. Ты отвечаешь.
Сколько Дагнир скажет вечером?
Барагунд замечает твою озабоченность, спрашивает. Ты отговариваешься каким-то делами. Пусть сначала Дагнир скажет «да», а потом твой сын узнает все эти истории. И не от тебя, а от очевидцев.
Солнце идет к западу. Вы уезжаете. «Ты не передумаешь отправлять своего парня ко мне?! Честное слово?» – смеется Дагнир.
Городские ворота.
Вас приветствуют полным поклоном, сложив руки на груди. Ты безотчетно киваешь в ответ. Тысячник, вероятно, тоже.
Он ждет от тебя ответа.
Ты думал целый день, но так и не решил.
Шестой Ярус. Вы оставляете коней.
Цитадель.
– Говори всё. Не маменькины дочки, в обморок не упадут. А упадут – потом послушнее будут.
– И про кинжал?
– И про кинжал.
И вот он рассказывает.
Его слушают с недоверием, еще бы. Очень не хочется признавать такие новости правдой.
А вот он верит каждому слову. Кивал бы… вот только Стражу не положено шевелиться без приказа.
Приказать?
Северянин, ты знаешь про эти раны больше нас. Если окажется, что ты еще и про кинжал знаешь…
Что ты делаешь на каждом совете эти шесть лет? Ни одного не пропустил, Барагунд бывал не на всех. Почему дядя держит тебя здесь? Что Наместник знает о тебе такого, чем за шесть лет не счел нужным поделиться?
Ладно, храни свои тайны, но об одном прошу: расскажи дяде всё.
– А зимой было так… – мрачно говорит Дагнир, – из Мордора вышли люди. Полдюжины всего. По виду – мораданы. Может, умбарцы, может, из харадских. Не знаю. Где, как перевалили горы – тоже не знаю; наши на них почти случайно налетели, в нижних ущельях. Перебили, те дрались как звери, пленного взять не вышло. И ранило одного из наших кинжалом. Рана вроде легкая, а только – холод, немеет тело… вот то самое.
– А кинжал сохранили? – вскинулся Фелинд.
– О нем и рассказываю. Они его забрали, принесли мне…
Договаривай, Дагнир. Ты не виноват.
– Я взял его в руки…
Та-ак. А северянин знает. Еще не услышал, а уже знает. Ну, если ты не расскажешь дяде, я же сам тебя выспрошу!
– Взял в руки…
– И что? – хмурится Наместник.
– И лезвие обратилось в дым.
– Что?
– Как?!
– Что за детские сказки?
А северянин спокоен. Дескать, всё так и должно быть.
Нарушить все правила и велеть ему говорить?
Нет. Их это не убедит. Пусть расскажет дяде, со слов Наместника будет звучать достовернее.
– А куда девалась рукоять?
– Действительно, почему ты ее не привез?
– Я тогда… испугался. Черное колдовство… И приказал ее расплавить, немедленно.
И что ты, наш безмолвный Страж, об этом думаешь? Не уверен, но полагаешь, что Дагнир прав? Спасибо, я передам ему.
– И мы должны верить в сказку о кинжале, которого нет?
– Это не сказка.
Дядя.
– Почему же кинжал так своевременно истаял в руках лорда Дагнира, хотя с клинком ничего не случилось, пока это оружие несли его воины?
А арнорец снова знает ответ. Еле сдерживается. Помолчи, помолчи. Не сейчас. Не здесь.
– Полагаю, дело в том…
Да, дядя?
– Лорд Дагнир, ты ведь потомок Анариона?
– Какой я потомок… женская линия младшей ветви…
Дядя, ты прав.
Судя по его глазам, ты совершенно прав.
– В тебе эльфийская кровь. Она враждебна этим чарам.
– Во-от в чем дело, – выдыхает Дагнир. – Я бы никогда не догадался…
Арнорец, не кивни. Тебе не положено.
Впрочем, ты неподвижен. Твоя выдержка достойна восхищения.
Ты нам очень помог. Как мне тебя отблагодарить? Сделав вид, что ничего не было? Хорошо, договорились.
Береги свои тайны. Но расскажи дяде всё, что знаешь об этом оружии.
– Мой господин, – Таургон задыхался словно после быстрого бега, – я знаю то, о чем шла речь сегодня на совете.