спит. На завтрак каша, в нее Таэд кидает всё, что осталось с вечера, это странно и сытно. Обед ты видел. Она мне иногда пирожок с собой даст или еще что, просто так. Она добрая. А на ужин… знаешь, тут хитрость придумали: пока плита топится, цены одни. А когда огонь погашен, то уже всё дешевле. Оно еще теплое, не остыло.
– Понятно.
– А еще Таэд стирает наши вещи. Бесплатно. Она говорит, ей приятно такие тонкие ткани лишний раз в руки взять.
Таургон подумал, что в Первом ярусе постоялый двор точно не один, так что забота этой трактирщицы имеет свои причины, пока не понятные мальчику.
Вслух он спросил:
– И как долго вы намерены так продержаться?
– Отец говорит: растянем деньги как можно дольше. А будут заканчиваться – напишем домой, попросим прислать еще с верным человеком. Или сами поедем, так надежнее.
– Поедете и вернетесь?
– Обязательно вернемся! – сверкнул глазами Митдир. – Знаешь, я мечтаю стать одним из хранителей! Ну или… секретарем у какого-нибудь лорда… – он сник, и Таургон понял, что сейчас мальчик повторяет слова отца. – У которого библиотека огромная, и ему свой хранитель дома нужен.
– Ясно.
Таургон достал яблоко:
– Держи. Десерт к твоему обеду.
– А ты?
– По-братски, – северянин с хрустом разломил.
Мальчик радостно вгрызся в мякоть, всё еще сочную, хотя яблоко было прошлого урожая. Таургон понял, что будет приносить ему фрукты каждый день: запасы Первого отряда это выдержат, а вот купить яблоко для сына Амлаху сейчас точно не по средствам.
Очень хотелось пообещать мальчишке помощь.
И надо было молчать.
Сам ты можешь его только яблоками подкармливать…
И поговорить о нем.
Но каков будет итог разговора?
Поэтому – не обнадеживать попусту.
Ты обещал ему рассказать о жизни на Севере – вот доедай яблоко и рассказывай. Удиви его тем, что ты б постыдился есть просто дичь, как он стыдится краюхи хлеба.
Забавно, право слово: то, что у нас самая праздничная еда, у них самая бедняцкая, и наоборот.
Арахад боялся. Боялся отчаянно, до дрожи в коленях.
Боялся навредить, а не помочь.
Он не понимает Гондора. Он не понимает и никогда не поймет законов этой страны. Не тех, что записаны и оглашены. Тех, по которым Гондор живет.
Разносчиков, нарушающих закон не ради выгоды, а из азарта, ему хватило на всю жизнь. А тут случай тоньше.
Казалось бы, что проще: пойди и расскажи Диору, он им поможет. Мало ли пустует комнат в зданиях слева от площади!
Но.
Он ни разу не приходил к Диору незваным. Уже это может навредить.
Столь же разумный вариант рассказать всё Сериону, пусть он поговорит с Наместником, был еще более неверным. Митдир скрывает свои тяготы от главного хранителя, нарушать чужую тайну немыслимо.
Вмешать в это дело третьего всё-таки придется.
Но он никому не скажет ни слова. В нем ты уверен, как в себе.
Таургон всё выложил Эдрахилу.
– И чего ты от меня ждешь? – спросил командир.
– Просто расскажи Наместнику.
– «Просто!» – криво усмехнулся тот. – Кто просит за этого мальчика: ты или я?
– Я. Но через тебя. Я боюсь …
– Откуда такой заяц взялся у меня в отряде? – Эдрахил снова усмехнулся, но уже добродушно.
– Откуда зайцы берутся? – вдохнул Таургон. – Из лесу…
Из позабытого прошлого вернулись слова лорда Маблунга.
Ну заяц, заяц. Никто и не спорит.
– Ладно. Сиди под кустом, прижимай уши. Сделаю для твоего мальчишки что смогу.
Несколько дней его сердце колотилось, как у того самого ушастого зверя. О своем разговоре с Наместником Эдрахил сказал только, что Диор ответил «Хорошо». И угадывай, что этим «хорошо» он хотел сказать.
Таургон сидел в Хранилище, рассеянно листал гондорские тексты об Элросе, убеждая себя, что проверяет, вдруг в них найдется еще нечто ценное, а на самом деле просто убивая время. Он отчаянно надеялся…
…и заметил Диора только когда тот почти подошел к столу Митдира.
Он выглядел совершенно как тогда, годы назад. Седины лишь стало больше.
Странно это: видишь его на советах, в кабинете – и не замечаешь, как он меняется. А снова здесь – и вот оно: почти пятнадцать лет прошло. Постарел. Но всё такой же «некий благородный господин»: пока его не назовут Наместником, никто и не догадается.
Не назовут.
Ни Серион, ни… да, ни ты.
Благодарность выражается не только словами. А ты теперь его должник.
– Я побеспокою тебя, мой друг? Нечасто встретишь в Хранилище столь юного.
Митдир поднял на него взгляд – в сияющих глазах читался вопрос: «Это ОНО? То чудо, в которое я верил, оно – происходит?»
Диор улыбнулся, готовый поддерживать разговор и в одиночку:
– Что ты читаешь так увлеченно?
– «Вторая любовь», господин мой.
– Странный выбор для отрока. Обычно это читают дамы, особенно немолодые. Или их юные родственницы. Совсем юные.
– Здесь так много квэнийских слов, господин…
– Возможно. Я открыл однажды эту книгу – и прочел, что Индис была прекрасна в лучах взошедшего Лаурелина.
Митдир постарался не рассмеяться. Очень постарался.
Не вышло.
Прыснул смехом.
– Вот именно, – вздохнул Диор. – Читать дальше мне расхотелось.
Таургон решил, что ему можно подойти.
– Мой господин, – он чуть поклонился, – Серион не переживет подозрения, что в Хранилище находится настолько небрежно сделанный список. По этому, – он кивнул на раскрытый том, – действительно можно учить слова на квэнья.
Их взгляды встретились. Диор чуть качнул ресницами.
И этим было сказано всё.
«Знаю. Сделаю то, о чем ты просишь. Не тревожься».
На советах ты иногда замечал быстрый взгляд Денетора, устремленный на дядю. Ответов Диора ты видеть не мог.
Теперь вот увидел.
Чтобы сказать главное, слова не нужны.
Слова Диору нужны для противоположного: скрыть правду. Некий господин заинтересовался юным книжником и сейчас расспрашивает его. Как будто решение еще не принято. Как будто комната для отца и сына еще не приготовлена.
– Что ж, мой юный друг. С тобой приятно беседовать, но время… мой сегодняшний вечер занят.
Встал, Митдир тоже поднялся.
– И твой тоже, – продолжил Диор. – Тебе надо собраться. Завтра на рассвете за вами придут слуги. Вы переезжаете в Седьмой ярус.
Чего ты ждал, господин мой Диор?
Изумления?
Слез благодарности?
Крика радости?
Ничего этого не было.
Юноша молча стоял и смотрел… не на тебя, сквозь тебя – счастливым взглядом, в котором читалось «Я всегда верил, что так будет».
Ты дал ему нечто большее, чем чудо, господин мой Диор: мир, расколотый для него, снова стал цельным.
Митдир несся вниз прыжками и бегом. Потом он всё-таки вспоминал, что следом идет Таургон – идет очень быстро, но всё-таки шагом, потому что вид гвардейца, бегущего за мальчиком, переполошил бы все семь Ярусов; Митдир вспоминал о спутнике, останавливался, ждал.
И всё повторялось.
«Я хочу поговорить с его отцом. Приведи его ко мне», – сказал Таургону «неизвестный господин», имя которого Митдир до сих пор не сообразил спросить у друга. И хорошо, что не спросил.
Хорошо, что принимает всё, как должное.
Хорошо, что сейчас скачет от счастья и ни о чем не думает.
Так проще всем.
Первый ярус. Запахи всех ремесел разом. Дух такой, что вешать можно и топор, и гномью секиру.
Постоялый двор.
– Митдир, ты что так рано?.. – изумилась Таэд, но при виде черно-серебряного гвардейца склонилась, сложив руки на груди.
«Уедут», – ёкнуло сердце. И не денег жаль – какие деньги с них, болезных; не себе в убыток – и то хорошо! и даже не того жаль, что по вечерам будет обычный шум, а не как сейчас – сами шипят друг на друга: «Тише, тут дворяне наверху!», и не того, что ходишь по улицам королевой: все знают, кто у тебя живет! Жаль, что закроется окошечко в другой мир, где книжку прочесть важнее, чем поесть досыта… странный он, этот господин Амлах – то ли дитё невыросшее, то ли эльф из его книг. Не бывает таких людей. То есть бывают, наверное, но где-то там.
А здесь больше не будет.
Таэд пошла звать мужа.
Таургон вслед за Митдиром поднялся на второй этаж, а потом по узенькой лестнице без перил – на чердак. «Комната», которую занимали дворяне из Лоссарнаха, была просто-напросто частью чердака, отгороженной с трех сторон. Дверь, впрочем, им сделали самую настоящую, на петлях и с замком: чтобы шум снизу не мешал и чтобы никто не покусился на их имущество. В последней предосторожности не было нужды: Амлах не покидал комнаты – просить ему было уже некого, а гулять по городу не хотелось.
Нагулялся за первые недели здесь.
Митдир привычно взлетел по лесенке, распахнул дверь и закричал:
– Отец!! Нас зовут в Седьмой ярус! С завтрашнего дня!
Таургон вошел.
Человек, сидевший у окна за столом (бочка и поверх нее доска), медленно встал.
– Всё так, – сказал Таургон как можно ровнее, чтобы Амлах поверил его словам. – Для вас есть жилье и всё, что нужно, чтобы Митдир мог спокойно учиться. Завтра утром…
Он не договорил.
Амлах – поверил.
А, поверив, рухнул перед ним на колени, схватил его руку, прижал к губам и зарыдал.
Вот так же, как совсем недавно плакал его мальчик.
Только Митдир от страха, а Амлах – от счастья.
И от боли пережитого.
Когда всё кончится, слезы польются и у сильного. А Амлах никогда к сильным себя не причислял.
Надо было дать ему выплакаться.
– Господин мой Амлах, – сказал северянин негромко, и его ровный уважительный тон поднял несчастного лучше любых уговоров, – позволь мне сказать тебе. Я воевал и знаю цену мужеству. Но когда идет война и против тебя враг – быть мужественным просто. А выстоять против того, что ты сам считаешь стыдным, выстоять ради заботы о сыне – я не знаю, хватило бы у меня сил на это? Я восхищаюсь тобой.
В ответ Амлах зарыдал снова. Слишком много всего сразу.