Но идти было надо. На юго-запад. В этом он был твердо убежден.
Что там, оленье стадо? разберемся.
Он решительно пошел туда.
…когда солнце перевалило заполдень, Арахад понял, что совершает сейчас самый безумный поступок в своей жизни.
Дичи он не нашел, потому что не искал. Надо возвращаться в лагерь: если он подстрелит что-то крупнее зайца, ему с грузом до темноты не вернуться, а тогда добыча достанется отнюдь не людям. Да и охотник тоже может стать добычей… если тут водятся рыси, ночевка на дереве его не спасет.
Здравый смысл говорил: «назад!»
А сердце вело дальше.
Дунадан присел у ручейка, весело бегущего с гор, достал пригоршню сухарей. Надо было заставить себя не делать глупостей. Самое правильное сейчас – поесть, идти назад, завтра отправиться с кем-нибудь в паре… лучше с Маэфором, он же здесь всё знает, ко всему привык, ты слушался его в бою, тебе легко послушаться его сейчас, они набьют матерых оленей, и всё будет правильно.
Он поест, отдохнет и будет поступать разумно.
Он доел сухари, размоченные родниковой водой, и пошел дальше на юго-запад.
Ближе к вечеру развел костер, накопал корешков, испек в углях. Обычный ужин.
Нашелся бук с отличной развилкой – высокая, широкая, просто кровать в Ривенделле…
Утром вздуть угли, испечь лесной завтрак – и вперед.
Полдень. Небольшая речка.
Что ж, сейчас, когда весенние воды уже схлынули, здесь в глубоком месте по колено. Стремнина, конечно, яростная: хоть и мелко, а норовит сбить с ног, но ему ли не устоять?
Речка позади. Вперед и вверх.
В предгорья.
Маэфор – разумный человек. Маэфор его знает не первый десяток лет. Он поймет, что ничего не случилось.
Он не пошлет на поиски.
Маэфор поймет достаточно.
Еще б ты сам хоть что-то понимал!
Хотя… кое-что ясно. Эта удобная тропа вдоль речки – кем-то проложена. Проедут две лошади в ряд. Да, последний раз проезжали давно… сколько-то лет назад. Но, если судить по срубленным деревьям, ее тогда именно расчистили, а не проложили сквозь лес: стволы, поваленные топором, довольно молоды.
Хотя тропа вела вверх, Арахад шел легче и быстрее. Он точно знал, что на верном пути. Он был уверен, что не собьется: такая роскошная дорога не даст!
Еще он видел, что на ней не выросло ничего старше лет десяти… ну пятнадцати от силы. А то, что лежало по обочине, было примерно полувековым. Итак, люди здесь были где-то десять и шестьдесят лет назад… куда они приезжали?! что за тайны хранит этот лес?!
Хотелось броситься бегом вперед.
Но любопытство отступало перед опытом: неизвестно, сколько еще до цели, надо беречь силы. Так что шагом. Быстро, но шагом.
А Маэфор умница, он поймет, он почувствует, что с ним всё хорошо.
Хорошо… прекрасно!
Он легкий, как туман по утру, как небо ясным сентябрьским днем, как морозец зимой, обративший слякоть в камень. Он чист, как вода в ручье.
Не хотелось есть – не то что мясо, но даже и корешки были сейчас не нужны. Разве подойти к речке там, где берег невысок, зачерпнуть, напиться – и вперед.
Он успеет до заката? Нет?
Господин Ингольд искренне жалел, что не взял собак. Разумеется, не взял: в таких местах пес скорее помеха, чем помощник.
Но будь у него хоть одна собака, купец потребовал бы, чтобы завтра с рассветом отправились искать Таургона… вот же, такой воин, ну кто ожидал, что именно с ним случится несчастье! Лежит где-то со сломанной ногой… если не достался горным волкам.
К чести Ингольда, мысль о том, сколько ему придется платить товарищам арнорца, если Таургон не вернется, не… не то чтобы совсем не приходила ему в голову, но точно не была главной причиной его переживаний.
Славный парень. Прекрасный воин. Такие планы у него были! И так глупо сгинуть!
Правда, северный деспот решительно не желал слышать о поисках. «Таургон не пропадет! Вернется – уши ему надеру, а искать его нечего».
Хотелось бы верить…
Всё равно нет собаки, а без собаки как его найти…
Тропа уходила влево от реки, но заблудиться было невозможно: поворот был отмечен древним высоким камнем.
Арахад почти бежал. Он должен успеть – и уже почти знал, куда и зачем.
Не знал. Чувствовал. Неважно.
Солнце золотит стволы деревьев слева от него. Он должен успеть до заката.
Тропа изгибается, снова камень, потом другой – но арнорец не смотрит на них. Ему не нужны эти знаки, они для слуг, раз в полвека расчищающих дорогу.
Лес светлеет, словно из вечера выбегаешь в день, а не наоборот.
Но не простор впереди, нет. Это всё чаще встречаются березы.
Береза – здесь? Так далеко на юге? Куда завел тебя этот странный зов, сын Арагласа? Не привела ли тебя зачарованная тропа снова в родной Арнор?
Да и лес здесь… странный. Ни зверя, ни птицы. Только листья шепчутся.
Арахад перешел с бега на быстрый шаг, потом – медленнее.
Вдоль тропы стояли березы. Огромные, прямые, словно белый зал с тысячей колонн.
Арнор? Нет, не в Арнор ты попал.
Скорее уж прямиком в Белый Город, именно так и рассказывают о нем побывавшие.
Только не из камня здешнее чудо…
Лес редеет.
Впереди склон, он густо зарос, но вершина его открыта. Зеленая трава… и что-то золотится.
Он успел до заката. Он поднимется вовремя.
А вот и лестница. Древние каменные ступени.
Арахад не удивился. Скорее его смутило бы, веди на вершину обычная тропка.
Внизу остались дерновые скамьи для тех, кому нужно отдохнуть перед подъемом, – арнорский принц не заметил их.
Осторожно переступая через сухие ветви, которых за эти тринадцать лет насыпалось изрядно, он шел наверх.
Сердце его сжималось от страха, но то был страх, памятный ему по детству, когда он стоял под полнозвездным небом, раскинув руки и замирая от ужаса перед опрокинутой на него бездной…
Сейчас светило солнце, золотя верхние ступени лестницы перед ним, но он шел не по древним камням, не по гондорской горе – он шел ввысь, и высь была бездной, и бездна была высью.
Черной, не отражающей ни единого луча.
Черной, бесконечно глубокой, родной, как объятия матери или отца…
Три углубления под пальцами.
Три буквы. Ламбе. Андо. Ламбе.
Л. Нд. Л.
Элендил.
Имя на черном камне.
И курган, покрытый цветами алфирина. Они белые, но в лучах заката кажутся золотыми. Это их он видел снизу.
А камень не отражает света. Совсем.
На ночь Маэфор встал в караул сам, не очень интересуясь, ни чья сейчас очередь, ни кто способен, а кто не способен спать. Спорить с ним было себе дороже, велено уснуть – ляг и заставь себя, тебе завтра еще за оленями бегать.
Кередиру повезло: безжалостный командир избрал его напарником.
Маэфор сидел спиной к костру (огня почти не было, а жар шел) и спрашивал себя, прав ли он, что не хочет искать Арахада. И чем дольше он о нем думал (совершенно неважно что: хоть что он со сломанной ногой уже съеден… хотя, в отличие от Ингольда, Маэфор твердо знал, что и со сломанной ногой Арахад сумеет защитить себя!) – чем дольше он просто думал о нем, хорошее ли, дурное ли, тем сильнее в его душе поднималась волна тепла и спокойствия.
Вот как телу от костра.
У Кередира были серьезные виды на эту ночь: он, конечно, знал, что переубедить командира невозможно, но у него был продуманный план, где и как искать сына Арагласа, он был готов к трудному разговору, а если убеждать Маэфора целую ночь, он сдастся… но отсвета костра хватало, чтобы видеть расслабленную прямую спину командира, не пошевелившегося ни разу, словно он заснул сидя.
Кередир знал, что Маэфор не спит. И не осмелился его потревожить.
Лишь когда небо стало сереть и пришлось подбросить дров – пора готовить завтрак, Кередир заговорил.
У него действительно был разумный план.
Маэфор молча покачал головой, и воину нечего было возразить на это.
Арахад не мог бы сказать, что было с ним этой ночью.
Было!
Было чудо, когда твоя грудь словно рассечена, и вынуты и сердце и душа, и промыты в ледяной воде, и вложены обратно – но иными, обновленными, чистыми, как чист морозный воздух… было.
Но как объяснить самому себе, что это было?
И как вернуться в прежнюю, обычную жизнь?
Как пронести через нее чистейший кристалл сердца? Не запятнав и не расколов его?
Как жить?
Просто – жить?
Светало.
Надо было спускаться.
Как бы ты не изменился за эту ночь, надо вниз. Товарищи волнуются за тебя. А тебе еще два дня пути назад. Если ты правильно рассчитал и тропа должна вывести на тракт (а откуда бы еще она взялась?), то по тракту ты доберешься быстрее, чем петляя по лесу. Значит, полтора дня.
Если будешь бежать всю ночь, за сутки вернешься. Или сутки с небольшим.
Но прежде надо уйти отсюда.
Найти силы на первый шаг вниз.
Первый луч восхода. Алфирин откликается ему, сверкая белизной.
Ледяные короны дальних гор откликнулись раньше – розовым, золотым, нестерпимо белым.
А черный камень молчит. Не ему говорить с солнцем.
Провести пальцем по глубоко вбитым буквам. Словно по лицу близкого человека. На прощание.
Я вернусь. Не «прощай», нет, – до свидания. Я обязательно вернусь.
Ты вернешься к Черному Камню, сын Арагласа.
Он добежал до своих утром следующего дня.
Солнце уже поднялось высоко, арнорцы еще перед рассветом ушли охотиться, гондорцы коптили мясо, и этот запах было слышно, как говорится, за лигу.
Любого человека он бы восхитил и заставил мчаться изо всех сил, но Таургон, ничего не евший двое суток, сейчас почти не замечал его. Ну как «не замечал»… не заметить трудно, но ни вкусным, ни манящим он не казался, рот не наполнялся слюной, да и голоден арнорец сейчас был настолько, что есть вовсе не хотелось.
Или вода в родниках, бегущих к Мерингу, волшебная? насыщает, как напиток эльфов?
Он вбежал в лагерь, перешел на шаг, кивал в ответ на то, что ему говорили, пошатываясь, дошел до костра, попросил «Теплого попить дайте». Ему налили подостывший отвар трав.