На всю жизнь он запомнил первый закат на перевале. Черные, синие, голубые гряды гор, всё дальше и дальше, и облака – от белых в ущелье до свинцово-розовых вдали. И небо, оглушительное небо.
Денетор приказал остановиться. Из пятерых друзей Боромира впервые в горах было трое, а остальные… одна-две поездки в жизни – разве это называется словом «были»? Это – «бывали».
– Отец, а в Лаэгоре такая же красота? – спросила Митреллас, когда розовое великолепие померкло.
Вот и отлично. Еще не доехала, а уже влюбилась.
Смеркалось. Таургон встревожился: как долго им спускаться с перевала и неужели придется это делать в темноте? Опасения были напрасными: за поворотом дороги обнаружилось несколько обычных горных жилищ с плоской кровлей. Никто не вышел встречать, но горцы, сопровождавшие караван, и не ждали встречи. Несколько ламедонцев поскакало вперед, вскоре окна осветились, а когда едущие неспешным шагом путники достигли этих домов, там уже всё было приготовлено к ночлегу, а в котлах готовился ужин.
– Кто здесь живет? – спросил Таургон у Денетора.
– Никто, – отвечал наследник. – Это закон гор: войди, отдохни, возьми что надо и оставь тому, кто придет после тебя. В ваших лесах не так?
– В наших лесах именно так, – отвечал северянин, – но я не знал, что и в Гондоре…
– Гондор не заканчивается Первым ярусом Минас-Тирита, – Денетор глядел на него с той самой улыбкой с насмешливо опущенными углами губ. – Поверь мне, за Пеленнором есть жизнь. Гондор здесь только начинается.
Утром просыпались неспешно. Кто-то привычно встал до рассвета, кого-то будил шум. Кипела вода. Горячей еды перед горной дорогой не полагалось, только питье – травы, чай.
Денетор неспешно брился, не изменяя себе даже в горах. Мальчишки, почувствовав себя на свободе, сразу по выезде решили дать бородам расти… и теперь выясняли, у кого что растет. Всеобщей завистью стала щетина Хатальдира, сейчас густо покрывавшая щеки и обещавшая примерно через неделю стать мягкой ровной бородкой. У Боромира намечались усы, но по уставу чистый подбородок. Растительность остальных была менее определенной. Таургон заявил, что Стражи Цитадели должны быть едины во всем, и с радостью отправил ненавистную бритву на дно дорожного мешка. Кто знает, насколько холодно в Лаэгоре? лишний мех на лице не помешает.
С большой кружкой дымящегося чая (Диор снабдил его в путь) Таургон вышел на воздух. Пока они ехали, он смотрел по сторонам, а сейчас взглянул на саму дорогу. Две лошади проехали бы в ряд. Эти дома у перевала – как давно они тут стоят? Построены не вчера, и всё же древней их кладку не назовешь. Вспомнились разговоры, что наследник тратит казну на то, что нужно ему самому. Интересно, что здесь было до того, как он начал собирать налоги? Тропка, которую летом не отыщешь без проводника? Зимой здесь, понятное дело, мало кто ездит. А в теплое время? Встретятся два каравана на перевале – как будут делить те домики? хотя летом можно и снаружи остаться.
Спуск оказался бесконечными петлями по горам и занял целый день. Глянув вниз с очередного витка, Таургон увидел то, что показалось ему старой тропой, блестевшей под наледью. Спускаться по ней можно было только в спокойный летний день.
Таургон придержал коня, поравнялся с одним из ламедонцев. Это был русоволосый человек, ростом почти не уступавший дунаданам, но более тяжелый в кости.
– Долго строили эту дорогу? – спросил северянин.
– Долго? – горец говорил на Всеобщем очень чисто, и всё же чувствовалось, что этот язык ему не родной. – Йогазда приказал построить, построили. За три лета.
И Ламедон перестал быть глушью, откуда в Минас-Тирит надо добираться через Лебеннин, Пеларгир и Лоссарнах.
Ночевали в горном селении (те же домики, только с жителями). Хозяева ждали высокого гостя, заранее (чтобы не смущать нежную душу Митреллас видом крови) был зарезан молодой барашек, и теперь жилище благоухало варевом из баранины, творога и каких-то овощей, вкуса которых Таургон не мог, да и не хотел распознавать. «Кто не ел ягненка с творогом, тот ничего не знает о Ламедоне», – улыбался Денетор. Тарелка с рагу опустела неожиданно быстро, но хозяева и не думали кормить гостей одним-единственным блюдом. На стол была водружена внушительная миска с кашей, в которой оказались потроха того же барашка; каждый брал себе, пока не наелся.
Затем их путь вел по верховьям Рингло, река была где-то в низу густо заросшего ущелья, и о том, что она там есть, Таургон знал лишь со слов Денетора. Оставалось верить, что на равнине Рингло становится широкой и неспешной. По крайней мере, по сравнению с Кирилом, к которому они и свернули.
Утесы отступали, склоны становились менее крутыми, где-то лежал снег, где-то его не было. Селенья встречались часто; пару раз ночевали в замках. Таургона удивляло, что простые горцы, говорящие на Всеобщем кто лучше, кто хуже, и все неизменно зовущие Денетора йогазда, относились к нему со спокойным уважением, как к старшему, но равному; а вот местные лорды глядели снизу вверх.
Как ни медленно двигался караван, оберегая непривычных к дальним дорогам женщин, а всё же наконец они поднялись на перевал и с него увидели долину, глубокую и обширную, словно огромная чаша. Где-то по склонам росли леса, и там белел снег, задержавшийся с первых снегопадов, но большая часть склонов была в пожухлой траве, сейчас некрасивой – но придет весна, и чаша наполнится изумрудной радостью.
– Рекэт, Рекэт! – закричали ламедонцы. Таургон и раньше слышал от них это слово, а сейчас, представив себе зелеными эти склоны до небес, понял его смысл. На здешнем языке долина звалась просто «Луга».
Склоны гор спускались мягкими уступами, переходящими в холмы. На самом дне долины было несколько таких. Центральный из них венчал замок. Чем ближе путники подъезжали к нему, тем яснее было видно: замок этот возвели в то время, когда долину звали уже Лаэгор. Три башни узнаваемо гондорских пропорций (одна высокая, две поменьше), стрельчатые окна с каменными резными украшениями… когда подъехали к подножию холма, на котором стоял замок, стало видно, что стены сложены из отесанного камня. Был ли богат лорд Лаэгора, когда внезапно стал женихом дочери Наместника, Таургон не знал, но вот его предок был далеко не беден.
Ворота стояли распахнутыми; Денетор и его спутники въехали во двор. Наследник соскочил с коня и бросился обнять высокого седого лорда.
Примерно таким Таургон его и представлял.
Они были очень схожи с сыном, только отец носил бороду и был шире в кости: чувствовалась горская кровь.
Госпожа Риан мало напоминала брата, зато очень, очень много сходства с Митреллас, если скинуть годы.
Тем временем в объятия хозяев замка отправились Митреллас, Неллас и Боромир, с приличествующими восторгами «Как похорошела!», «Совсем не изменилась» и «Возмужал, не узнать».
Арахад смотрел на них и думал о том дне, когда и его встретит седой отец… только Денетор возвращается к своему, чтобы уехать снова, а он вернется навсегда. Хотя потом их с Арагласом ждут и разлуки, и возвращения, всё-таки это будет – навсегда. Денетор – счастливец, он может не выбирать между родиной и Минас-Тиритом, между отцом и Цитаделью. А у тебя или – или.
– А это Таургон, – оказывается, Денетор уже успел представить отцу всех мальчишек. – Он из-за Тарбада.
Северянин подошел и поклонился.
– Тарбад? – спросил старый лорд. – Где это?
– По ту сторону Мглистых гор. Граница Минхириата и Энедвайта.
– Далеко тебя занесло, – удивленно проговорил старик.
Таургон ответил молчаливым поклоном: лучшая форма согласия, когда не хочешь поддерживать тему.
Госпожа Риан увела Неллас и Митреллас, Стражи Цитадели отправились в покой, приготовленный один на всех («Вам так будет теплее», – объяснил старый лорд), отец и сын остались во дворе: Денетор хотел убедиться, что весь скарб дам будет разгружен и отнесен им благополучно.
– Этот Таургон действительно из такой глуши?
– Из такой дали, да.
– Ты не назвал имени его отца..?
– Я его не знаю, – чуть улыбнулся Денетор.
– И ты привозишь с собой человека, о котором не знаешь даже такой простой вещи?
– Я скажу тебе больше, – он повернулся к отцу, – я полагаю, что не знаю даже его собственного имени.
Старый лорд нахмурился.
Мимо них пронесли вьюк, в котором была та самая харадская ваза. Доехала благополучно.
– Я знаю о нем куда более важное, отец. И ты знаешь. Это из-за него Барагунд не приехал к тебе одиннадцать лет назад.
Первые дни в Лаэгоре были полны чистой радости. «Козлята вырвались на волю», – сказал старый лорд, относя к их числу и Таургона. Годами почти не покидающие крошечного Седьмого яруса, от дома к Древу, от воинского двора к Хранилищу, сейчас они были оглушены простором, отданным им. Как голодный куски мяса, не жуя, они поглощали холмы и склоны, взбираясь на сотни локтей одним рывком, они перекрикивались через всю долину, и эхо кидало их голоса как мячики от склона к склону, пока звуки смутными отголосками не осыпались на дно. Понимающие слуги оставляли им с вечера несколько кусков хлеба и холодной телятины, которые Стражи брали с собой, убегая еще до восхода. О том, что пора домой, им сообщало солнце: закат – это святое, но после него – решительно вниз. За ужином они были мало пригодны к разговору: глаза сияют, обветренные лица горят и все как один пьяны без вина. По знаку старого лорда слуги наливали им в кубки… что-то; не Денетор, ни его отец, ни тем более дамы этого не пили, а вот Стражи, проглотив, слегка возвращались к реальности.
А ночью пошел снег.
Он подкрался тихо, как к спящему ребенку подходит мать, чтобы накануне праздника положить с ним рядом новую игрушку. А тот утром проснется и скажет «ой».
Так они все и сказали, когда увидели огромную чашу долины оглушительно белой.
Высыпали из замка, забыв про завтрак.
Митреллас, так переживавшая в Минас-Тирите, что пойдет снег и она замерзнет, и не подумала надеть что-то из вещей, приготовленных на холода: она бегала в своем обычном кафтане, подбрасывала снег над головой и смеялась от того, как он падает на ее лицо.