Лишь невежды, балующие себя досужими разговорами о мертвецах, могут сказать такое.
Исилдур был неправ, обратив мощь Камня к проклятию. Это место должно было стать святыней, подобной Амон-Анвар. Подобной, но иной: не сокрытой, не тайной. Святыней равно для нуменорцев и горцев, для их потомков, в которых крови перемешались так, что они зовутся только гондорцами и не иначе. Они все веками поднимались бы к Черному Камню за помощью и поддержкой… всё это перечеркнул Исилдур вспышкой своего гнева. Поистине: у великих людей – великие ошибки.
Они поднялись на уступ, где их ждали отец и мальчики. Старый лорд кивнул арнорцу, и тот пошел первым, продолжал крепко сжимать локоть Денетора.
Солнце садилось. Они успели до темноты, успели с запасом. Снег на вершине золотился, от Камня падала длинная темно-синяя тень. Сам он тоже сиял по краю золотом, словно то тепло, которое чувствовал Денетор, из незримого стало явным.
Он внушал трепет. Тот трепет от соприкосновения с высшим и непостижимым для человека, который испытывали все поднявшиеся на Амон-Анвар. Трепет, не унижающий тебя, не превращающий в червя, но напротив: дающий ощутить в себе частицу огромной Силы и, осознав себя частью Ее, устремиться ввысь. Устремиться, зная, что ты никогда не достигнешь цели, и всё же это стремление и есть твой Путь.
Арахад шел, позабыв о том, что это заснеженная гора, позабыв о непроложенной тропе и обледенелых камнях; рука его по-прежнему сжимала локоть Денетора, и гондорец не чувствовал ни усталости, ни боли в мышцах, отвыкших от таких тягот.
Им казалось так важно дойти к Камню на закате, успеть коснуться его прежде, чем уйдут отблески Света Запада.
Они успели, все девятеро. Камень – шар в два их роста, до половины врытый в землю, – не отражал закатного пламени, оставаясь глубоко-черным, и при первом прикосновении был холодным, как и положено в зимних горах. Но чем дольше их руки лежали на его гладкой поверхности, будто вчера отшлифованной, будто не отданной во власть непогод эти века – чем дольше их ладони лежали на Камне, тем сильнее они чувствовали тепло, идущее из глубины огромного шара, и жар собственных сердец откликался ему.
Они смотрели на лучи заката над горами и были так счастливы, как никогда прежде – и никогда потом.
Солнце скрылось. Оранжевое зарево над горами медленно бледнело и, наконец, погасло. Но ощущение тепла, идущего от Камня, не покидало. Девятерым не было холодно.
О еде они не думали. Горсть снега заменила им пищу, бесцельно лежавшую в заплечных мешках. Они касались Камня, иногда то один, то другой почти ложились на его поверхность – так приникают к груди старого друга, слушая его сердце… они были каждый наедине с этой древней святыней.
Стемнело. Вызвездило.
Арахад стоял, положив руки на Камень и вслушиваясь в тишину. Дунадан ощущал, как в нем самом что-то меняется, словно он становится более собой, чем был прежде, словно он стоит перед дверью – закрытой, но не запертой – и достаточно одного шага, одного усилия, чтобы он обрел то, что его память и его право. Достаточно одного усилия воли.
Арахад сделал этот шаг…
…и пламя обожгло его.
Вокруг кипела битва. Люди, эльфы, орки смешались в беспорядочной и беспощадной схватке, где уже не было отрядов и знамен, где невозможно было расслышать не то что приказ командира, а даже и звук рогов. Орки, перепуганные тем небывалым, немыслимым, что произошло только что, пытались бежать; а эльфы и люди, устрашенные не менее своих врагов, в ослеплении ужаса и ярости действовали скорее на пользу противникам, чем во вред им.
Но всего этого не существовало для тебя. Твою руку огнем жгло Кольцо Врага, полыхали буквы, складывающиеся в слова на незнакомом языке; эту боль в другой день ты назвал бы нестерпимой, но сейчас не замечал даже ее.
Рядом с тобой стоял Элронд. Он был не таким, как ты-другой помнил его: моложе, решительней. Отвагой горели его глаза.
– Уничтожь его! – крикнул тебе Элронд. – Сожги его в пламени, из которого оно вышло!
И ты ответил: «Да».
Ты чувствовал чудовищную силу, заключенную в этом тонком золотом ободе, ты знал, что она – зло, и понимал, что не сможешь совладать с нею. Кольцу не стать вирой за отца и брата, как тебе показалось в первое мгновение; сохрани его – и победитель превратится в побежденного. Тебе достало сил сокрушить Саурона, достанет духу и уничтожить его творение.
В склоне вулкана виднелся проем. Щель. Багровые сполохи освещали ее края.
Ты пошел туда.
В правой руке ты зажал Кольцо, а в левой был только обломок отцовского Нарсила – слишком малое оружие для пути, на котором всё еще кипела битва. Но меч тебе и не понадобился. То ли чувствуя, что ты несешь, то ли пугаясь твоей решимости, сражающиеся разбегались с твоего пути.
Ты вошел внутрь Горы. Душащий, отвратительный запах недр вулкана оглушал, жар жег кожу – но разве это могло остановить тебя?
Ты встал на краю пропасти и бросил Кольцо в багровую лаву.
Едва оно коснулось сонно дышащей смерти, как та ожила. От Кольца лава пошла волнами, стремительными, как прибой. Оранжевые, желтые, алые, изжелта-белые, они бурун за буруном поднимались к утесу, где ты стоял.
Ты бросился прочь от огненной смерти, выбежал на склон – и замер. Ты понял, что натворил, послушавшись Элронда.
…еще можно было успеть взобраться вверх по склону в надежде, что лава выплеснется из Роковой Щели, а не дойдет до горла кратера. Ты мог надеяться спасти свою жизнь, но ты не стал этого делать. Ты погубил их всех, так раздели их участь.
Лава выплеснулась на склон, и ты погиб первым – страшно и мгновенно.
Но погибнув, ты, словно карой за роковую ошибку, сохранил сознание.
Сражающиеся бросились бежать. Сообразительные лезли вверх, на склоны кратера, остальные в ослеплении спешили вперед, сталкиваясь с теми, кто еще бьется и не осознал, что главный враг теперь – Гора.
Главный враг – и единственный победитель в этой битве и в этой войне.
Быстрота выручала эльфов, они взбирались на скалы и уступы дальнего конца долины. Те, кто был ближе к Ородруину, лезли на склоны, но огромная гора вдруг оказалась мала для множества тех, кто пытался спастись, и у подножия снова вспыхивали схватки – люди и эльфы не пускали орков, а орки еще и дрались со своими.
По склонам Ородруина лезли и карабкались выше, выше, выше, надеясь уцелеть… но из трещин кратера уже сочились ядовитые газы, всё гуще, всё сильнее, над жерлом поднималось черное облако, и ты-мертвый знал, что это означает.
Лава идет вверх.
Роковая Щель была лишь началом извержения. Сейчас будет конец.
Ты знал, что эльфийские владыки пытаются чарами усмирить Гору или хотя бы отклонить потоки лавы. Ты знал, что всей их силы не хватит, чтобы обуздать то, что вызвано освобожденной мощью майара.
А потом лава потекла с вершины.
Это было концом твоего народа. Уцелевшие, когда огонь изрыгнула Менельтарма, они погибли здесь.
Погибли из-за тебя.
Да, по ту сторону Андуина и за Мглистыми горами остались ваши женщины и дети. Но теперь, когда большинство эльфов, которых твой отец позвал на войну, сгинуло в пламени, сколько Светлого Народа в скорби уйдет за Море? Кто поможет твоим уцелевшим сородичам? Их ждет лишь одно: браки с меньшим народом и медленное растворение среди жителей этих земель.
Сгинувший в лаве Элронд не подозревал, чем обернется его совет.
Арахад еле вырвался из власти безумного видения. Ночь. Звезды. Черный Камень. Снег. И все наши – здесь.
Это была всего лишь греза.
Арнорец умылся снегом, сунул пригоршню в рот. Полегчало.
Такого не могло произойти. Элронд не мог дать Исилдуру настолько опрометчивый совет.
В юности, учась в Ривенделле, Арахад расспрашивал владыку о том, что произошло тогда на Ородруине, и тот говорил, как советовал Исилдуру уничтожить Кольцо. И Элронд не предвидел извержения, такого мощного, что оно уничтожило бы все армии Последнего Союза?! поверить в это невозможно.
Владыка Элронд мудр. Он не может настолько ошибаться.
Арахад упорно твердил себе это «не может», возвращаясь в свой привычный мир, расколотый видением надвое. Так упавший в яму медленно выбирается, цепляясь за корни деревьев.
Почему он увидел всё это? Осуждая Исилдура за судьбу Камня, он хочет оправдать его в другом? Кольцо ведь всё равно уничтожено, и сделано это ценой жизни Исилдура – не в огне, так в воде.
Или это видение о ином? Тот, кто ответил Элронду «да», – это был ты сам.
Оставалось одно: дождаться возвращения своих спутников из мира грез.
В том, что каждый из них сейчас видит, видит нечто свое, Арахад не сомневался.
Не сомневался он и в другом: он никогда не войдет в ту дверь, что открыл ему Черный Камень.
Светало.
Гондорцы с посветлевшими, вдохновенными лицами собирались вокруг Арахада. Они молчали, и он впервые понял нуменорский закон, по которому на Менельтарме мог говорить лишь Король… знал об этом законе с детства, но считал его обычаем, требованием… сейчас ты видишь, каково это: уста, сомкнутые священной печатью.
И у самого нет слов.
Отсюда, с вершины, Тарланг кажется таким близким. Небо за ним розовеет, а потом, дюжиной могучих копий пронзив облака, вырываются золотые лучи солнца.
Восток, веками страшный и враждебный, – это изуродованная жертва Искажения, но над теми, чьи души чисты, Искажение не властно, как незапятнан путь ладьи Ариэн, пусть и пытались Враг и его слуги осквернить его.
И если твое сердце свободно от страха, то есть ли разница, обратить взор к Западу или к Востоку? Последний плод Лаурелина равно сияет надо всем миром.
И как стремит свой путь ладья Ариэн, неся свет Благого Края смертным землям, так и вам должно возвращаться к людям, неся им то, что вы обрели.
Таургон молча кивнул, и старый лорд повел маленький отряд вниз.
Они шли по восточному склону Эреха и, вопреки всему, смотрели не на тропу, а на небо. Золотые лучи восхода были им словно перила на этой белоснежной лестнице; снег, смерзшийся за эти дни, прочно держал их, даже массивного Садора, шедшего последним. Денетора Арахад на всякий случай пропустил вперед, и тот шел следом за отцом, не задерживаясь. Было невозможно поверить в то, что вчера этого человека пришлось почти на себе втаскивать на вершину.