Фоур двигался по девственно-белому склону как по проложенной дороге, небыстро, но размеренно и уверенно. Всякий знает, что в горах спуск труднее подъема, но только не в этот раз, когда дева Ариэн была им спутницей.
Еще до полудня они были в селении, до которого не добрались из-за снегопада.
Горцы высыпали встречать их задолго до того, как они спустились. Девять темных фигур, неизвестно откуда взявшиеся на заметенном снегом Эрехе, – это было невозможно, это могло быть лишь в легенде… и эта живая легенда спускалась к ним. За собой они оставляли след на снегу, так что совершенно точно были – живыми.
Они вошли в селение, и горцы расступились перед ними. Старейшина поспешил к отцу Денетора, задал какие-то вопросы. Тот безмолвно покачал головой. Видно было, что старому лорду не хочется произносить ни слова. В ответ на следующий вопрос он кивнул.
Их повели в жилище. Напоили чем-то горячим. Наверное, горцы были готовы накормить их, и даже наверняка еда была на столах.
Но от горячего питья путников повело в сон…
Они встали назавтра, ближе к вечеру. Медленно возвращались к обычной человеческой жизни, но молчали по-прежнему. Только фоур переводил то, о чем взволнованно говорили ему горцы. Новости были простыми и хорошими: из селения, где остались их лошади, заметили темные точки, двигавшиеся по белому склону, так что поняли, что ки хив эфекэтэ кё живы и благополучно спускаются. Они сразу же отправили гонца к лаэгорцам, оставшимся на южном склоне, велев им возвращаться, а другого – к фоуру, чтобы сообщить об этом и предложить помощь, если она нужна.
В помощи никто не нуждался, это было видно безо всяких вопросов и перевода. Только в том, чтобы придти в себя. Только в том, чтобы помолчать.
Торопиться было некуда. Пока гонец доберется до дальнего селения, пока шестеро вернутся… по свежему снегу было тяжело, а сейчас он смерзся, и тропа проложена, так что всё быстрее, но дня три на отдых есть.
Старый лорд поглядывал на небо и усмехался, обернувшись к Арахаду. Тот понимал без слов: да, погода не просто хорошая, она хороша, как не бывает, и причина в том, что Камень очень ждал их… его. И продолжает беречь на обратном пути. Так что можно спокойно отдыхать.
К вечеру кто обронил одно-два слова, кто так и молчал.
На лицах их хозяев не было ни малейшего удивления: те, кто пришел на Эрех зимой, ки хив эфекэтэ кё, – не должны и не могут вести себя как обычные люди.
Чтобы понимать друг друга, язык не нужен. Никакой язык не нужен. Достаточно взгляда, кивка, благодарной улыбки.
Невольно задумаешься, не становятся ли слова преградой пониманию…
Но утром Хатальдир не выдержал. Хозяева еще только готовили еду из их припасов, еще Денетор не закончил бритье, как юноша выпалил:
– Но я же видел! Видел!
И плотину прорвало.
Он говорил о Нуменоре, о своем предке… то есть нет, не предке, он же погиб, но значит это родич! в общем, он был из Верных, и это было время побед Ар-Фаразона, а потом Саурон пленен и привезен в Нуменор, но он сам (в смысле, его предок-родич) тогда не думал об опасности, потому что был влюблен, и скоро должна была быть свадьба, но она была из Людей Короля, и когда Саурон начал свои козни…
Хатальдир захлебывался рассказом, так что его неотрывно слушали не только друзья, но и горцы, понимавшие в лучшем случае одно слово из трех, а то и меньше, потому что юноша говорил очень быстро, и разобраться в стремительно разворачивающейся истории любви и предательства становилось трудно даже на родном языке.
Саурон убеждал Ар-Фаразона построить храм Мелькора…
– Ты видел его? – успел вбросить вопрос Боромир. – Каким он был?
– Такое круглое здание… цоколь, высокие стены со сдвоенными колоннами, потом крыша, на ней еще ярус – и купол, огромный купол… так вот, отец моей невесты…
Таургон нахмурился. Он очень хорошо представлял себе это здание. Именно так и выглядело Хранилище. Хатальдир о этом, конечно, не думает, но что-то странное. Он видит Нуменор в привычных ему образах родного города?
И как-то обидно за Хранилище, могло бы и королевским дворцом оказаться.
Но Хатальдир несся по козням несостоявшегося тестя, расторгшего помолвку, невеста была нерешительна, ее братья дважды пытались убить его, сам он разрывался между любовью и верностью… просяная каша с мясом козленка уже была снята с огня, и оставалось надеяться, что к тому моменту, когда родич-предок Хатальдира погибнет на алтаре под ножом Врага, она не слишком остынет.
Горцы в восторге глядели на юного столичного сказителя и были близки к тому, чтобы просить повторить.
Еда была заслуженной передышкой всем.
– А я тоже видел… – вдруг сказал Садор, пристально глядя на свою пустую миску.
Все обернулись к нему, Хатальдир аж вытянул шею, ожидая услышать историю еще более невероятную, чем его собственная.
– Я видел гавань, – Садор не поднимал глаз. – У нас гавань мелкая, хотя и закрытая, а там была широкая, с огромными причалами… к ним могли подходить корабли больше любого нашего! И чтобы их закрыть от бури, гавань перегораживала стена, а еще были волноломы, каких я никогда…
– Да ладно тебе про волноломы, – в нетерпении почти крикнул Хатальдир. – Что было-то?!
– А я не знаю, – сник анфаласец. – Я не видел, как ты. Я только гавань видел…
– Давай дальше про гавань, – стремительно пришел на помощь неизменный Турин.
– Еще там лестница была… белая такая, мраморная. Широкая. Ни перил, ничего. По склону горы от моря и прямо к дверям замка на скале. А в гавани рядом с нею лодочки болтались… ну как, лодочки – для нас это небольшой корабль. А для них лодочка, девчонок знатных катать.
– Еще? – одобрительно кивнул Таургон.
– Маяки на утесах – огромные. И два поменьше, у морских ворот. Ну, – он наконец осмелился оторвать взгляд от миски и посмотрел на друзей, – та стена, что защищает бухту… в ней же ворота… то есть не ворота, а просто пусто. Чтобы корабли проходили. И на ее концах два маяка. Хоть днем, хоть ночью заходить можно.
Садор замер, вглядываясь в никуда. Но похоже, он действительно исчерпал свое видение.
– И больше ничего? – Хатальдир был похож на ребенка, которому обещали сладкое и дали одну-единственную изюминку. – Ладно, без событий, но хоть какой век, какой король?!
– Знаешь, – посмотрел на него анфаласец, – это неважно. Она была, эта гавань. Была – и всё тут. Веками. Может, от Алдариона, может, позже, а может, и раньше начали строить. Короли менялись, кто был с эльфами, кто преследовал Верных, а она защищала корабли. Она для всех, понимаешь? Пока был Нуменор.
Хатальдир не ответил. Мысль о том, что что-то может быть для всех нуменорцев без разделения, была слишком сложна для того, кто только что пережил собственную гибель в храме Мелькора.
– Пока был Нуменор, – эхом откликнулся Амдир.
Сын Фелинда встал, развернул плечи и показался всем старше и значительнее, чем был. Не юноша, у которого всё впереди, а человек, переживший и передумавший многое.
– Я видел, как шел по залам Арменелоса, и знал, что иду здесь последний раз. Они были не похожи на Минас-Тирит: выше, просторнее. Мозаики под ногами – мраморные узоры, морские звери. Мы здесь живем в крепости, наспех расширенной Остогером, а там был дворец. Я очень любил, – он зажмурился, – его высокие своды, ритм его колонн, обширные террасы, с которых можно было видеть блеск куполов нижних ярусов. С годами в этом дворце оставалось всё меньше людей, которых любишь: одни уходили в Роменну, другие переставали быть друзьями, и всё доброе, что было между нами, словно слизывало морской волной. И в тот день я шел по дворцу, гладил колонны, за которыми прятался в детстве, играя; я стоял у его стрельчатых окон, глядя на то же, на что и век назад… я понимал, что должен буду уехать в Роменну. И прощался с ним, как с другом, которого мне придется оставить.
Амдир открыл глаза:
– Осгилиат был построен как память о нем. Я видел там похожие узоры на полу. Здания разрушены, а мозаики целы. Они любили Арменелос и тосковали по нему.
Они сидели в горской хижине с низким потолком, за грубо сколоченным столом. И видели анфилады великолепных зал, над которыми трудились мастера, жившие по четыреста лет и потому имевшие более чем много времени для оттачивания своего таланта. Мозаики, собранные из оттенков мрамора так тонко, что казались живописью; колонны, могучие и высокие, но не давящие мощью; залы, которые могут быть просторными не для того, чтобы всем хватило места, а потому что простор – это свобода духа и спокойствие ума.
– Ты покажешь нам это в Осгилиате? – спросил Митдир. – То, в чем повторяли Арменелос?
Амдир кивнул.
Денетор подумал, что юноша сдерживает слезы. Уж слишком всерьез для него оказалось прощание с той родиной. Спасся тот лорд? хотелось бы верить. Надо у Фелинда спросить, кто были их предки.
Пусть Амдир поводит мальчишек по Осгилиату. А как-нибудь потом Боромир поводит его и Барагунда. Безумно интересно, что Амдир найдет. Вряд ли все красивые мозаики назовет повторами нуменорских.
Почему-то ему верилось безоговорочно.
После слов Амдира все снова замолкли. Хотя Галадор хмурился, а Боромир кусал губы: видно было, что им обоим есть, что рассказать.
Но не сейчас.
Амдир надел меховой плащ, вышел. Некоторые, помедлив, вышли тоже.
Трое старших привычно держались вместе. Даже странно подумать сейчас, как это раньше Таургон был в компании мальчишек.
– Что он сейчас видит? – задумчиво проговорил Денетор, глядя на одинокую темную фигуру. Небо было оглушительным, солнце золотило ледники. – Купола Арменелоса? Менельтарму?
Ему не ответили.
– Сердце его разбито любовью, – говорил наследник, – любовью к родине, которую он никогда не видел и потерял навсегда. Перед этой поездкой я говорил лорду Фелинду, что его сын отдохнет и развеется в горах… что мне сказать, когда он вернется вот таким?