– Госпожа моя, – перебил ее северянин.
От его тона она словно проснулась.
Словно ее, собиравшуюся шагнуть в пропасть, отдернула назад мужская рука: крепко, не вырваться, и всё же не больно.
– Госпожа моя, – серые глаза встретились с синими, – не трудись напрасно. Я не жених для тебя.
– Почему? – в этом вопросе не было ни обиды, ни огорчения, только удивление.
– Я так же, как и ты, связан долгом перед своей землей. Рано или поздно я должен буду вернуться туда.
– За Белыми Горами, да?.. – растерянно проговорила девушка.
– За Белыми, да. А потом – за Мглистыми. Потом – за Южным Всхолмьем. И за Ветреным Кряжем.
Она расширенными глазами смотрела на него, пытаясь представить эти огромные пространства.
Таургон медленно кивнул в ответ ее мыслям.
– Так далеко… – выдохнула она.
– Да. Все хотят меня женить, но никто не спросит, почему я не хочу жениться.
– Понимаю…
Понимала она пока лишь одно: ничего из того, с чем она согласилась и смирилась, не будет.
– Госпожа моя, я не знаю, стоит ли это говорить прямо твоему отцу…
– Нет! – почти вскрикнула она. – Нет, пожалуйста.
– Как скажешь, – он чуть поклонился.
– Мы ведь можем поговорить? – осторожно спросила она. – Просто поговорить?
– Конечно, госпожа.
Он чувствовал, что ей надо выговориться. С кем ей пошептаться по душам в этом их Галльяше, или как его там? С горами? с шахтами? с вечно занятым отцом? До ближайшей подруги, если она и есть, несколько дней пути… или недель. Или месяцев, когда горные дороги перекрыты непогодой.
– У твоего отца нет других наследников? – осторожно спросил он.
– Разумеется, – она пожала плечами.
– И вы очень богаты?
– А ты меня совсем не слушал?
– Ты бы слушала на моем месте? – грустно усмехнулся он.
Она на миг задумалась, потом кивнула. В смысле, не слушала бы вовсе. И объяснила:
– Железная руда, медь, кузницы… и аметистовая шахта в придачу.
– Я скоро возненавижу слово «шахты».
Дочь лорда понимающе вздохнула.
– Я ненавижу полжизни. Лет с двенадцати, как поняла, что выдавать замуж будут не меня, а всё это.
– Подожди, – удивился северянин, – сколько же тебе лет?
– Будет двадцать шесть.
А выглядит почти его ровесницей. В смысле, того, на сколько выглядит он.
– Госпожа Шеш, – вырвалось у него.
– Ты знаешь эту поговорку? Да, всё так… идешиг эшшеш, меня считают счастливой, ведь я так богата и меня ждет прекрасный брак.
– Но отец хотя бы оставляет тебе право отказа?
Она ответила холодно:
– Двоим отказала я. Остальным – он.
И как ей помочь?
– Шеш… – задумчиво проговорила она. – Какое точное имя.
Сколько невыплаканных слез скрывает это спокойное лицо с правильными чертами?
Девушка посмотрела на северянина:
– С тобой очень легко говорить, ты знаешь?
– Стараюсь, – он наклонил голову, принимая похвалу.
Смеркалось. Они пошли к кострам.
Оказалось, что лагерь и впрямь стал городком с центральной площадью, окруженной палатками лордов. Земля на этой площади была ровной, каменно-убитой сотнями ног тех, кто веками останавливался здесь. Ни травинки даже в самое влажное лето. Зато место для костра, похоже, тоже многовековое.
С той поры, как лорды катаются из Калембела к слиянию рек.
Или раньше.
На площади танцевали. Йогазда еще держался последним оплотом столичной бесстрастности, а вот госпожа Неллас не утерпела, кружилась в вереницах не хуже дочери.
Шеш неопределенно качнула головой в сторону пляшущих… не то чтобы она прямо звала его танцевать, но он же ее поймет, если захочет.
Таургон чуть не сказал «Я не умею», но опомнился. Ей же не с кем танцевать! Да, танец – еще не помолвка, но всё-таки это уже обещание.
Но между ними обещаний быть не может. Вернее, наоборот. Между ними – самое редкое из обещаний, от которого так легко дышится.
Ты хотел помочь ей? – так подари немного радости.
– Ты умеешь танцевать? – спросил он.
– Конечно.
– А я нет.
Как мало, в сущности, означает смысл слов. Совсем ничего. В Калембеле этим было сказано: «не пойду, и уговаривать бессмысленно», и понимали мгновенно; сейчас, произнесенное с виноватой полуулыбкой, оно значило ровно наоборот: «если я гожусь для тебя, я готов».
Она поняла его и протянула руку.
Появление Таургона в цепочках танцующих было встречено радостными возгласами, он был готов слушаться свою даму, но оказалось, что дни наблюдения за танцами не прошли для него даром, тело уже знало многие движения, а где не знало, там понимало их, потому что вели руки других плясунов, вела музыка, вел ритм, вел взгляд Госпожи Шеш.
– Зачем ты сказал, что не умеешь? – спросила она, когда музыка затихла.
– Кто же знал, что вы такие прекрасные учителя? – отвечал северянин.
Вокруг огромного костра слуги поджаривали на решетках куски хлеба, потом мазали их паштетом из печени и еще чего-то очень вкусного, но распробовать было решительно некогда, потому что перерывы между танцами были коротки, только дать вздохнуть музыкантам, сделать по глотку вина – и дальше, дальше! Для тех немногих, кто не танцевал, была еда и поосновательнее, но разве можно сидеть с миской в руках, когда ночь, пламя, звезды и танцы?! Январские ночи с морозцем, но эта была жарче июльской… не холоднее уж точно.
– Итак, танцевать всё-таки позволительно? – осведомился Денетор утром, пока все приводили себя в порядок, а слуги сворачивали лагерь.
– С девушкой, которая точно знает, что я не женюсь на ней, – совершенно серьезно ответил арнорец.
– Таургон, почему? – не выдержала Неллас. – Я давно смотрю: тебе пора жениться.
– Госпожа моя, в Гондоре нет и не может быть невесты для меня.
– Ну что ты говоришь… – укоризненно выдохнула она.
– Правду, госпожа. Какая девушка согласится сменить замок или хотя бы дом на пещеру, отказаться от слуг, жить с вечной угрозой потерять то немногое, что есть, потому что снова нагрянет война и придется уходить дальше в глушь, сохранив лишь то, что можешь унести на себе?
Он произнес это так спокойно и буднично, что Боромир и его друзья не сразу поняли, о чем он говорит.
– А если бы и нашлась такая, что согласится, – добавил северянин, – то как могу я предложить ей подобное?
– Подойди сюда, – вздохнула Неллас. Он повиновался. – Какой ты добрый… и какой ты глупый. Ох, какой глупый…
Она пригнула его голову и поцеловала в лоб.
Идешиг эшшеш – эта истина была сейчас во плоти перед ним. Дочь лорда Галльяша глядела на него светлым взглядом и ничем не напоминала вчерашнюю красавицу в броне учтивости.
Ее отец просто сиял ярче солнца, и Таургон предпочел сказать ему лишь пару фраз – лгать даже ради блага Госпожи Шеш, лгать даже просто молчанием было… тяжело.
Лучше поймать благодарный взгляд синих глаз.
Лорд Галльяша заметит, еще как заметит… и поймет по-своему. Пусть понимает.
А столичный красавец хочет проехаться по окрестностям быстрее, чем тащится сонный обоз, и зовет с собой первую невесту Ламедона. (Хм, а вот и не первую. Первая теперь Митреллас. Вторую.)
Лорд Ангбор увидел их вместе, улыбнулся приветливо и понимающе (все вы тут проницательнее Денетора, а как же!), вслух сказал только одно:
– Господин мой Таургон, госпожа Орэт, ни в коем случае не опаздывайте к обеду.
Оба посмотрели на него с удивлением, и лорд Ламедона пояснил:
– В этих местах пекут совершенно необыкновенный хлеб. И мне будет жаль, если мы, не заметив вашего отсутствия, оставим вас без него.
Они уверили его, что не опоздают, и поскакали по холмам.
Она отлично держится в седле, лучше многих мужчин. – А как иначе, если с детства с отцом от шахт к кузницам по горным дорогам… только у нас дорогой называется совсем не то, что у вас, йогазда со своими заботами о хороших путях до такой глуши не дотянется никогда, так что настоящий горец назовет дорогой всё, где коню есть поставить копыто. – Пожалуй, не стоит спрашивать, почему отец возил ее с собой, а не оставлял дома с матерью… и почему у нее нет братьев. А вот почему лорд Галльяша так упорно ищет зятя, если дело, кажется, можно оставить в надежных руках? – Потому что в горах женщина не может быть наследником, а у нее есть двоюродный брат, человек, в сущности, неплохой, особенно когда трезвый, и, в общем, безобидный: любит охоты и пирушки, но делами способен заниматься не больше, чем горный козел – летать. Он загубит Галльяш… и вообще, хватит о шахтах!
Рассердившись, она стала очень похожа на Миринд. Гордость, сила и женственность. Только мама никогда не позволяла косам лежать свободно. Война, волосы не должны мешаться… потом привычка осталась. Поставить бы их рядом – у кого косы толще? И даже если у Госпожи Шеш – а какие были косы у мамы в ее годы?
И, если не секрет, зачем они с йогаздой уезжали в горы? Куда?! За-а-ачем?! Каким полезным оказывается рассказ Хатальдира, даром что помнишь его смутно… совсем немного предисловия, потом пересказывай, что сможешь, – и больше никаких вопросов. И пора бы уже поворачивать к западу, а то останемся без обеда и сказочного хлеба.
Они приехали даже раньше, чем явились крестьянки – гордые, шумные и веселые. О здешнем хлебе все путешественники уже знали, брали прямо из рук хозяек, не давая тем даже положить на скатерть. Это были небольшие булки, их полагалось не разрезать, а разламывать руками. Таургон послушно отломил горбушку…
…ему в лицо пахнуло летом. Медвяным, душистым летом, когда аромат лугов плывет в воздухе и кажется, что его можно толстым слоем намазывать на этот самый хлеб.
Но вокруг был всё тот же январь, голые деревья, пожухлые травы.
– Что это? – спросил он, ни к кому не обращаясь.
– Это лаванда, – услышал он голос Госпожи Шеш. – Они собирают ее цветы летом, а зимой добавляют их в хлеб.
Она говорила сейчас почти так, как вчера при встрече.