Лето исчезло, повеяло холодом.
– Ты не любишь лаванду? – спросил Таургон. Он уже успел услышать, какими бывают эти холмы – синими, лиловыми, светло- розовыми от ее цветов, ему взахлеб рассказывали, как это красиво…
– Она сиреневая, – сказала дочь Брунфера. – Как аметисты. Я не люблю этот цвет.
И не носит никаких украшений. Видимо, во всех – самые лучшие из этих камней.
– Говорят, лаванда бывает очень светлой, – вступился за ни в чем не повинный цветок северянин, – почти белой.
– Аметисты тоже. Их называют снежными. Они менее дороги, чем фиолетовые чистой воды, но если снежный окажется крупным…
– Госпожа Шеш, – мягко перебил он ее.
Не нужно лишних слов. Это просто вкусный хлеб. И он пахнет летом.
Кто-то попросил Митреллас сыграть, она немедленно согласилась и велела приготовить арфу. Это был не тот инструмент, дорогой и нежный, который она привезла из Минас-Тирита, а новый – в смысле, ей подарили его в Калембеле. Ей, игравшей раньше только для себя, и в голову не пришло, что арфу надо везти из Лаэгора на юг, так что пришлось одалживаться… и ту, что лучше всего подошла к ее рукам, ламедонцы вручили дочери йогазды, исполненные благодарности, что она приняла их подношение.
Так что теперь у Митреллас, как у настоящего менестреля, было две арфы: основная и дорожная, получше и попроще.
Слуги убрали скатерти, поставили раскладное кресло для госпожи, все расселись вокруг, и Митреллас заиграла.
Госпожа Риан поманила сына в сторону.
– За эти недели девочка стала играть гораздо лучше, – сказала она.
– Ей нравится, как ее слушают, – кивнул Денетор. – И мне нравится смотреть, как ее слушают. Она наконец-то поняла, чего она хочет, и вот это мне нравится больше всего.
– Внимания. Восхищения, – улыбнулась мать.
– Внимания, – веско сказал сын. – Но не восхищения. Она хочет добиваться восхищения. Ей нравится удерживать людей вокруг себя. Посмотри, как на нее смотрят. Она уже не «дочь йогазды». Она – госпожа Митреллас, и очарованы ею самой, а не тенью меня.
– Да, она очень на тебя похожа.
– Больше, чем мальчишки. Они оба славные, но ни один не правитель… что ж, буду надеяться на внуков. Из внуков, говорят, получаются неплохие наследники, – он улыбнулся.
– Он гордился бы тобой, – глубоко вздохнула дочь Барахира. – Впрочем, без «бы». Он смотрел далеко вперед и гордился.
Денетор не ответил.
– Ты выглядишь постаревшим. Будто лет семьдесят, не меньше.
Пожал плечами:
– Дел много.
Какое-то время он молча смотрел на вдохновенно играющую дочь, щурился, думая явно о чем угодно, только не о музыке, и наконец произнес самым довольным тоном:
– Теперь она от меня ни одного подарка не получит… пока не попросит. Пусть учится осознавать желания и говорить о них. Пора.
– Как ты суров с ней, – улыбнулась госпожа Риан.
– Матушка, – Денетор смотрел на нее очень серьезно, – ты осознаешь, что вас ждет? Ты столько лет прожила в Лаэгоре в тишине. Ты понимаешь, что теперь там может стать слишком шумно? Что скажешь?
– Шумно… – задумчиво произнесла госпожа Риан. – Нет, сын мой, я боюсь не того, что у нас станет слишком шумно. Я боюсь, что у нас станет слишком… тесно.
Он усмехнулся:
– Ну… это, в общем, поправимо. Лишних денег у меня нет, но на родной замок я что-нибудь найду. Ты серьезно насчет тесноты? Поговори с отцом, пусть пришлет мне хотя бы примерные расчеты. Я буду думать.
– Это не я серьезно, Денетор, – посмотрела на него мать, – это Митреллас серьезно. Скольких из этих она пригласила бы в Лаэгор, дай ей волю? И как нам их разместить? Они простят нам любую тесноту, а ты ее себе простишь?
Наследник нахмурился, размышляя:
– Нам нужна дорога. Хорошая, удобная дорога из Калембела. Этим летом и займемся, а если начать пораньше, то до непогод и управимся.
– Для Митреллас ты найдешь деньги даже на дорогу?
– Разумеется, нет, – отвечал Денетор. – Дороги – дело казны. А кстати… – он задумался на миг, –если начать ее строить не из Калембела, а из Лаэгора… у нас ведь есть подходящие каменоломни? да, и везти камень по готовой, так удобнее, чем подвозить по ближайшему бездорожью…
– То что? – не понимала его Риан.
– Матушка, казна платит лордам за камень. На все работы по замку этого не хватит, но хотя бы часть трат мы возместим.
Дочь Барахира всплеснула руками:
– Продать в Ламедоне камень! Денетор, ты снег зимой продавать не пробовал?!
– Пока нет, матушка, – его глаза смеялись, – но я подумаю над этим.
Он продолжил серьезно:
– Я столько лет выплачиваю из казны лордам за камень. Могу я хоть раз в жизни получить эти деньги сам?
Митреллас играла хорошо как никогда в жизни, но у ее отца сейчас лицо было не менее вдохновенным:
– А если у нас будет хорошая дорога и будет известно, что здешняя госпожа любит музыку, то сюда станут и менестрели ездить… не хуже, чем к тете Андрет. Сначала, конечно, неохотно, придется им много платить и уговаривать, несмотря на все деньги, но с годами… Что ты скажешь, матушка? пока это только планы?
– Сын мой, я напомню тебе, что я выросла в столице. И я уехала в глушь, потому что так было надо. Но если на моей старости столица сама приедет ко мне, что я скажу, по-твоему?
– Значит, весной я начну строить дорогу.
– Ты построишь дорогу из-за того, что Митреллас нравится, как слушают ее игру?..
– У дорог долгая жизнь, – отвечал Денетор. – Не останется ни тебя, ни меня, ни Митреллас, ни памяти о нас, а по ним будут ездить.
– Посмотрим, что там?
Таургон со своей спутницей уже привычно катались вдвоем. Внимание северянина привлекло большое сооружение на краю ближайшего селения, вокруг которого собирались крестьяне.
– Это общинная печь, – сказала Госпожа Шеш. – Здесь же сам видишь какие зимы, большая печь в доме – это хищник, не прокормить. Хлеба пекут в этой. Раз в неделю, с рассвета до темноты.
Они повернули к холму.
– У вас в горах каждая семья печет сама?
– Конечно. Ведь в любой день может быть снег, ливень, сель… и ты отрезан от всего мира. А у вас? Вы тоже печете хлеб на семью? ну да, у вас же лес, руби сколько хочешь…
– Мы обычно печем… вроде здешнего, на селение. Только редко. По праздникам.
– Почему? – не поняла она.
– Мы не сеем хлеба. Ячмень, чуть-чуть. А так – желуди, каштаны. Женщины толкут в муку; эти лепешки каждая печет сама. А настоящий хлеб – только если какая-то радость.
– Подожди… но ты же лорд?
– Ну да.
– И ты всё равно не можешь есть хлеб каждый день? – в сознании гондорской госпожи это явно не укладывалось.
Арахад усмехнулся:
– Будут нас орки спрашивать, кто тут лорд, а кто нет.
Такого поворота она не ожидала.
– Перед их ятаганами, знаешь ли, мы равны. Значит, равны и в остальном. А лорд… он видит дальше прочих. Его слова закон не потому, что он лорд, а потому, что ведет к победе.
– Но я была уверена, что ты по крови…
Он снова усмехнулся:
– За века лесной жизни мы так переженились, что уже давно одна семья. И все с капелькой крови Элроса, так что жениться можем на ком хотим, нам не грозит близкое родство. У моих родителей общий прапрадед. И, как видишь, ничего страшного.
– Вы все… что?
Она при первой же встрече поняла, что он очень знатен, но не думала, что настолько.
– Я потомок Исилдура, если ты об этом.
Арахад знал, что произнес это впервые за почти пятнадцать лет, проведенных в Гондоре.
Ей – можно. Хотя бы часть правды.
Она замерла и остановила коня.
– Не смотри на меня так. Я же не сказал, что я наследник Элендила, а мой отец – законный Король Арнора и Гондора.
Он произнес это со всё той же усмешкой, так что она поняла как надо. То есть не поверила.
Спасибо тебе, Наместник Диор, за твою науку.
– Только… Госпожа Шеш, это не то чтобы тайна, кому надо – те знают, но говорить об этом всё же не стоит. Понимаешь?
– Конечно, – выдохнула девушка.
Она глубоко вздохнула, платье облегло ее высокую грудь. Она вздохнула еще раз, переживая всё, что услышала.
– Леди рода Элроса толкут желудевую муку, чтобы испечь лепешки?
– Это Север, Госпожа Шеш. У нас война. Сейчас тихо, но мы готовы всегда.
Он тронул коня и поехал к той самой общинной печи.
Разговор о Севере был закончен.
Он и так сказал много. Хочется думать, что не слишком много.
Они подъехали поближе. Крестьяне как раз вынимали хлеба.
– Фейэделэм, лаань, угощайтесь! – подошел к ним один.
Они спешились, он отрезал им по куску оглушительно пахнущей ковриги.
Шеш откусила осторожно, думая о Севере, где вот такой обычный хлеб – праздничная еда на столе лорда.
Она украдкой посмотрела, как ест Таургон. Он жевал медленно, его глаза улыбались, он наслаждался вкусом.
Идешиг эшшеш – поговорка южная, но на Севере она еще уместнее.
– Хорош! – провозгласил крестьянин.
– Да, хорош, – кивнул арнорец. И спросил, показывая на странный знак, оттиснутый на ковриге (разобрать рисунок было сложно): – Что это?
– О, эта печать служила моему деду, а прежде его деду, а прежде…
– Они помечают, где чьи хлеба, – прервала его восторги Шеш. – Печь же общая, несколько семей ставят сразу.
– Верно, верно, лаань! – обрадовался тот.
Им оставалось поблагодарить за хлеб и уехать… но тут крестьянин решился:
– Я хочу угостить вас! Я сегодня с утра взял требуху молодого ягненка, совсем молоденького, нежного… я обжарил ее с чесноком, а сейчас она ждет-ждет меня и тушится в белом вине… медленно-медленно, и мой дом благоухает лучше, чем у любого лорда! Вы обмакнете хлеб в сок этих потрохов…
– Довольно! – засмеялся Таургон, не выдержав. – Мы едем к тебе, иначе захлебнемся слюной прямо сейчас.
Шеш кивнула.
На обед в лагерь они не вернутся, но они же не маленькие дети, чтобы их хватились.