– А что у вас? Ведь не может же быть, чтобы… ваш вождь, – (говорить «твой отец» не стоило), – не собирал что-то на нужды всего народа.
– Ну да. В мирное время. Но это означает набить сколько-то меха сверх того, что мы бьем и так. Мы не отдаем то, что нам нужно для себя.
– Понимаю, – кивнул Денетор. – Но скажи мне: сколько у вас воинов?
– В мирное время или на войне?
– В мирное.
– Трудно сказать… – Арахад вдруг понял, что вопрос застал его врасплох. – В общем-то, мы и в мирное время воины все… то есть можно отправиться на юг, можно заняться домом… но дозоры всё равно остаются.
– Я уж не стану спрашивать, кто кормит «всех воинов», – усмехнулся гондорец.
– А что спрашивать? в дозоре зайца поймаешь или подстрелишь, крупы сколько-то есть, сныти порубить, вот и еда. А дом – он дом.
– Вот именно.
Стало совсем темно. Был хорошо виден высокий костер в лагере. Скоро пора ужинать, и есть хочется: у того весельчака ел не досыта, боялся же взять лишнее.
– Итак, – сказал Денетор. – Я ответил на твой вопрос?
Арахад кивнул.
– И что скажешь?
– Что я, как мальчишка, полез решать дело, в котором ничего не понимаю.
Северянин досадовал на себя и не скрывал этого.
– Ты можешь научиться понимать, – тихо и серьезно сказал Денетор. – Тебе нужно лишь захотеть. А я всегда отвечу на твои вопросы. На любые вопросы.
– Я… я не знаю, – он покачал головой. – Вот так решать, сколько можно отобрать, где жертва оправдана, где нет… Ты видишь Харад, Гондор, караваны, грузы, а я буду видеть каждого крестьянина, у которого забирают что-то. Я так не могу.
– Я не уговариваю, – очень серьезно произнес Денетор. – Я лишь говорю: это возможно. Это зависит только от тебя.
Путешественники продолжали медленно ехать на юг.
Можно и быстрее, только зачем? Погода сказочная, февральских дождей нет и явно не скоро еще будут, днем почти жарко, ночью морозец, по утрам туманы, по вечерам – звезды, костры и танцы… что еще? Цель пути? Ну, эти реки всю Третью эпоху смешаться не могут, так что денек-другой подождут.
Можно лукаво улыбаться друг другу и кивать в ответ, не головой кивать, одними ресницами: да, у них есть своя тайна. Да, им есть что скрывать от ее отца. Только все пары во все времена скрывают любовь и целуются украдкой, а их тайна изощреннее. Их тайна в том, что они уезжают не затем, чтобы миловаться и говорить нежности, а чтобы скакать, обгоняя ветер, и спасибо эльфийской выучке и доброму коню, потому что не отстать от Шеш не так и просто. Их тайна в том, что сердца их бьются ровно, и нега не туманит взор. Их тайна зовется – свобода, и в этой свободе счастье. Одно на двоих.
Серый предрассветный сумрак, когда ее улыбку ты скорее слышишь, чем видишь. Вы седлаете коней, звенит сбруя, и скорее вперед, на самый высокий из холмов: встретить рассвет, увидеть, как туманы из серо-белых станут розовыми, потом золотистыми, потом рассеются под лучами солнца, а вы будете смеяться, запрокидывая голову, смеяться, потому что мир прекрасен, вы молоды и свободны, и легки, как перышко на ветру. Вы поскачете наперегонки – или наоборот, шагом поедете к ближайшей деревне, потому что тебе интересно говорить с крестьянами, и они с охотой отвечают, а ей говорят «Лаань, твои косы цвета хлеба». Редко встретишь среди знатных девушек ту, в которой сильна кровь здешней, а не сгинувшей под волнами земли.
Голодные, как свора собак, вы примчитесь в лагерь к обеду, и ты будешь снова и снова удивляться бесконечному разнообразию блюд местной кухни, потому что тушеные бобы, нежные настолько, что их и жевать не надо, каждый день разные: то в них травы, то к ним соусы, то душистые, то жгучие… и всех цветов от овощных подлив. А дальше ты теряешься в десятке крошечных порций мяса, а потом… а потом пир закончен, приходит время разговоров, музыки и танцев. Можно спрашивать Денетора о том, что услышал сегодня от крестьянина, можно слушать Митреллас; вы сидите рука в руке с Шеш, и тогда у вас одно понимание на двоих, потому что дочь Денетора играет о том же, что переживаете и вы: о возможности вернуться к самому себе, стать таким, каков ты на самом деле, а не каким тебе приходилось быть по вине то ли обстоятельств, то ли собственной слепоты.
Серые глаза встречаются с синими – и улыбаются. Кто сказал, что люди улыбаются губами? глупец, что он понимает в жизни! Улыбаются взглядом, вот этим ясным, светлым, сияющим взглядом.
Куда они едут? Зачем? Хоть бы Кирил и Рингло совсем никогда бы не встретились, хоть бы они ехали и ехали, до бесконечности, до предела мира и дальше, вместе, вместе, вместе…
Они поднялись на знаменитый утес совсем потом, когда оттуда все ушли. Камень выступал над Рингло чуть восточнее пресловутого чуда природы, так что с него можно было отлично любоваться этой игрой вод. Действительно, бирюзовая и сероватая.
На три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на воду и… неважно. Кирил звонко пел, Рингло текла тихо.
Вот и всё. Будет дорога назад, в Калембел – наверное, такая же медленная, ведь все ехали сюда развлекаться. А из Калембела она с отцом поедет по тракту на восток, к Этрингу, они пересекут Рингло и – дальше в горы. В Галльяш. Отец наверняка еще долго будет ждать от северного красавца… чего-то. Вести. Письма. Его самого. Потом поймет, что обманулся. И снова пойдут женихи. Согласиться за первого же по отцову выбору. Кто бы он ни был.
Вот и всё. Не будет больше этих русых кос и очей, синих, как небо в недолгий час ясных сумерек. Будут снега, горы, Минас-Тирит и когда-нибудь Арнор. Всё, что ты так любишь. Всё будет. Но без нее.
Крестьяне ласково усмехались, глядя на вас, а ты считал себя таким умным, таким хозяином самому себе… Ламедон щурится складками своих холмов и говорит: «Ты – самоуверенный мальчишка, неосторожный от своей самоуверенности». Всё так. Только поздно сожалеть.
Путь сюда показался вечностью. Путь обратно… сколько будет этих дней? пять? семь, если повезет? семь капель клепсидры. Каждая медленная, тягучая… и все вместе неумолимо быстрые. И – всё. И – навсегда.
Шеш осторожно коснулась его руки.
Робкое движение. И всё же – слишком смелое.
Слишком многое можно сказать не-словами.
Как обжигает прикосновение этих влажных дрожащих пальцев.
Схватить ее за плечи, спросить: «Ты поедешь со мной на Север? Ты бросишь всё?!» И она же ответит…
Нет. Нет.
Этого. Быть. Не. Должно.
Этого не будет, потому что ты этого не допустишь.
Взять ее ладонь в свои. Вот так. Она успокоится, как спокоен ты сам. Опьянение пройдет, и она поймет, что в ее жизни есть любовь выше этой любви.
Шеш молча ждала.
Не произнесено было ни слова, и всё же сказано было слишком многое. Сказано было всё.
Таургон обернулся к ней и заговорил:
– Всё, что нас влечет друг к другу… всё, что мы ценим друг в друге, всё это и стоит между нами. Стеной выше Белых Гор.
Она набралась смелости спросить:
– У тебя на Севере невеста?
– Нет.
– Скажи правду!
– У меня нет на Севере никакой невесты, – повторил он. – У меня на Севере любовь.
Шеш опустила голову. Арнорец продолжал:
– Любовь всей моей жизни. Сколько себя помню. Моя родина.
Ее рука, лежащая в его ладонях, расслабилась.
– Расскажи о своей любви, – попросила Шеш. – Пожалуйста.
Таургон стал говорить. Он сам не помнил, о чем, и это было неважно, он говорил не для того, чтобы рассказать об Арноре, а чтобы она успокоилась, чтобы ей стало легче, чтобы она смогла смириться и принять, чтобы он мог смириться и успокоиться сам, он говорил и говорил, и держал ее руку в своих, уже не вместе, но еще не порознь, а Кирил звенит, и Рингло течет тихо, и бирюзовая вода не смешивается с серой…
– Нам пора идти в лагерь, – сказал он. – Лучше сейчас. А то придут нас звать. Не хочу, чтобы нас увидели… здесь.
Шеш кивнула.
– А весь вечер будем плясать и веселиться, – такой тон у него последний раз был, когда преследовали орков.
– Как?!
– А чего ты хочешь? Чтобы все узнали об этом разговоре? Чтобы твой отец ясно увидел, что я не жених?!
– Да. Конечно. Ты прав.
Она легко высвободила руку, провела пальцами по лицу, будто стряхивая что-то, и обернулась к нему. Губы улыбались на каменном лице.
– Хорошо, – кивнул он. – Пойдем.
– Мы можем поговорить?
Шеш ушла к себе, танцоры веселятся, и никому нет дела до пары, покинувшей цепочки. Те, кто не танцует, потихоньку расходятся по шатрам: ночи зябкие, просто стоять и смотреть – холодно.
Разговор не привлечет ничьего внимания.
Денетор чуть кивает и по обыкновению идет прочь.
Почти ритуал начала их бесед.
За эти дни они переговорили больше, чем за все предыдущие годы.
Ты знаешь точно: ему можно довериться. Наместник прав: Денетору можно доверять больше, чем самому себе.
Молчит. Ждет. Не задаст вопроса.
Ты словно в омут головой бросаешься:
– Говорят, ты можешь всё.
– В чем дело? – бесстрастно спрашивает он.
– Орэт. И ее Галльяш. Меня все считают ее женихом, но ты же знаешь: я не могу на ней жениться. Найди ей мужа…
Уж рубить, так сразу:
– Найди ей хорошего человека!
– Это несложно, – пожимает плечами наследник. – Небогат, не слишком знатен, хороший человек и умный хозяин в будущем. И даже Страж Цитадели в прошлом. Второй отряд, может быть, Третий. Поприсматриваться, поговорить.
Денетор приподнимает бровь:
– Ты сам можешь это сделать. Ты же ее лучше знаешь.
Сквозь стиснутые зубы:
– Нет…
В ответ очень спокойное:
– Понятно.
И после небольшой паузы, коротко и по делу:
– Не беспокойся. Я найду ей хорошего человека.
Едва слышно выдохнуть:
– Спасибо.
Так. Будет. Правильно.
Йогазда пообещал и сделает. Так будет лучше для всех. Хотя какое тут может быть лучше…
– Только один вопрос, – уточняет наследник, словно речь идет о видах на урожай. – Правильно ли я понимаю, что, когда я найду такого человека, я ничего не говорю тебе? и тем более не говорю, кто это?