– Ты лучше моего умеешь обращаться с этим. Я больше доверяю твоим рукам.
Арнорец стал вынимать пергаменты, один за другим.
Удивляться, с каких пор Денетор заинтересовался историей, было некогда. Тому, что эти древности здесь, а не в Хранилище, – тем более. Таургон думал сейчас только об их возрасте, думал не сознанием, не пробегал глазами, ища даты, нет – он думал руками, пальцами, ладонями, он чувствовал сухость старинного пергамента, из которого жизнь давно ушла, и он словно тянет влагу из тебя, словно просит поделиться соком твоей жизни.
Руки говорили ему, что этим пергаментам около полутысячи лет.
Только достав последний, Таургон позволил себе вопросительно посмотреть на Денетора. Тот его понял и пожал плечами:
– В высоком положении есть преимущества, которыми иногда следует пользоваться. Нам будет гораздо удобнее говорить здесь, чем в Хранилище.
– Итак, – он сел в свое кресло, – это Итилиенская война двухтысячного. Полагаю, тебе, – он взглянул на Таургона, – это будет интересно. А вам полезно. Это всё – те самые полководцы, которые выиграли войну в Артедайне. Вы помните гондорских соратников вашего Аранарта? – спросил он у арнорца. В его тоне не было превосходства, только вопрос.
– Нет, – нахмурился северянин.
– Тогда знакомься. Во-первых, Талион…
Он сжато пересказал историю тысячника.
– Погиб в двести четыре?! – выдохнул Барагунд. – А жили тогда сколько?
– Дольше, – ответил Денетор. – Двести двадцать, двести тридцать.
– Нет, – перебил его Таургон. – Это Короли тогда жили столько! Он что, из рода Элроса?
Денетор нахмурился, признавая ошибку.
– Тогда сколько же ему было?! – сияли глаза Боромира. – В пересчете на наши годы?!
– Ой много… – покачал головой северянин.
– Вот это полководец! – юношу захлестывал восторг. – Вот это жизнь! И… это смерть! Да! Хотел бы и я – вот так: всем остальным и не дожить до таких лет, а ты – погиб, и не просто в бою, а против всех назгулов… да, не победил, но и не мог победить, их же не одолеть было. Но ты не принял старости, не принял тихой смерти, ты пошел в безнадежный бой и...
В дымке грядущего
– Другого шанса у нас не будет!! – Боромир даже не кричал: он рычал, ревел и был сейчас действительно страшен. – Кто из вас хоть раз слышал назгульский крик за все эти дни?! Нет! Никто и ни разу! А это значит только одно: назгулы растратили свою силу на моего брата и павших с ним! Сейчас они бессильны! Сейчас – или никогда!! – мы можем отвоевать Минас-Итиль!
Ему не решались возражать. Его глаза, красные от бессонных ночей, горели местью; его ненависть, восемь месяцев стянутая оковами осторожности, сейчас вырвалась на свободу и грозила уничтожить всё, что встанет у нее на пути. Казалось, он забудет об оружии и станет рвать врагов голыми руками: орков, людей, попадется назгул – разорвет назгула.
– Я с тобой, – твердо сказал Садор. Ни следа от прежнего смущенного увальня; кто хоть раз видел разъяренного медведя, тот знает, в какого монстра превращается эта нелепая туша.
– Вы безумцы! – резко ответил Галадор. – Назгулы не люди, нашими силами их не одолеть! Вы положите войско в напрасной битве.
– Уходи! – взревел Боромир. – Уходи и уводи своих!
Галадора этим было не испугать:
– Вы безумцы. И поэтому Дол-Амрот идет с вами. Я не могу допустить вашей гибели.
– Ну что ж, – заметил Хатальдир, словно они приехали сюда развлекаться, – не то сложно, как взять крепость, а то, где здесь найти уцелевшие деревья, чтобы достаточно лестниц для штурма сделать.
– У тебя два дня на это, – хмуро сказал Боромир.
Орки бежали перед ними. Орки куда лучше людей чувствовали, что сила, питавшая их и гнавшая вперед, иссякла. Защищать крепость, оставившую их погибать под мечами людей Запада, они не хотели и не могли.
Войско Гондора, как огромная морская волна, накатило на Минас-Моргул и блистающей доспехами пеной взметнулось по лестницам на всю высоту стен. Слишком стремительно и мощно, чтобы им можно было противостоять.
Солнечный свет язвил орков с небес. Этот же свет, отражаясь от шлемов гондорцев, слепил глаза. Где спасительные тучи, где хотя бы облако?! Только белая сверкающая смерть вокруг.
Боромир с трудом подавлял желание ринуться в битву самому. Но он понимал: нет. Из Мордора может подойти подкрепление, назгулы могут… неизвестно, что они могут. Эта крепость почти пять веков была их, они не сдадут ее так просто.
Сын Денетора стоял на холме, окруженный другими военачальниками. Он не был старшим ни по званию, ни тем более по возрасту, но сейчас все безоговорочно признавали его право командовать. Чудовищная гибель семьи его брата и яростная устремленность давали ему это право.
Но сейчас он почти не замечал их. Разум полководца говорил ему: оставь большой резерв, твой отец разгромил армии орков, но вам еще вычищать эту страну от попрятавшихся по лесам. Сердце говорило проще: иди в неизвестность с теми, с кем едины мысли и чувства.
– Садор, – сказал Галадор. – Это его топор.
У ворот Минас-Моргула кипел бой, и разглядеть фигуры гондорцев отсюда было невозможно. Но огромный топор Садора, крушащий створы, было не перепутать ни с чем.
– Он меня очень выручил, – Хатальдир знал, что его болтовню не слушают, но привычно продолжал для самого себя. – Найти тут что-то приличное на таран, да еще и за два дня, было бы совершенно немыслимо.
– Ворота, – напряженно сказал Боромир.
Уже все видели: ворота поддаются.
Сын Денетора коротко взглянул на лорда Мантора, тот ответил кивком: «Удачи, парень».
Взревел рог, отряд под белым знаменем Наместников ринулся в Минас-Моргул.
Рядом летел по небу лебедь Дол-Амрота.
Они словно провалились в пустоту.
За стенами цитадели еще продолжался бой, орки отчаянно дрались даже не за жизнь, а за то, чтобы рассчитаться с гондорцами за собственную смерть, там были крики и лязг оружия, а здесь… здесь не было ничего.
Орки защищают пустые стены?!
Хотелось сказать: «Это наверняка ловушка, здесь засада». Хотелось сказать… но язык был непослушен.
Впрочем, все это понимали без слов.
Их отряд – большой, когда они распахнули почерневшие от времени двери замка, – таял. По десятку, по нескольку человек уходило проверить лестницы или коридоры… пока всё тихо.
Звуков боя хоть в каких-нибудь комнатах или подвалах ждали, как вести от друга.
Тишина.
И пустота.
Она тонкими щупальцами облепляла и вытягивала силы, она незримыми руками цеплялась за ноги, она, словно паутина, прилипала к лицу… она была здесь хозяйкой. А они – добычей, добровольно пришедшей в ее владения.
С Боромиром остался Хатальдир и десяток бойцов.
«Прочь! – говорил разум. – Прочь, тебя заманивают! Вас перебьют».
Руки непроизвольно толкнули еще одну дверь – и ты дал себе слово, что, если и этот зал окажется пуст, вы пойдете за подкреплением.
– Прош…шшш…шу… – прокатился по залу тихий, глуше безмолвия, выдох.
Когда твои глаза привыкли к темноте, ты различил девять теней.
Моргул ждал.
Спокойно, бесстрастно ждал. Ждал, пока ты освоишься в этом зале без окон настолько, чтобы разглядеть хозяев: их лица – старше твоей Эпохи, седые волосы, древние венцы, их одежды – у кого позабытого нуменорского покроя, у кого иноземного. Он ждал, пока ты заговоришь первым.
Он ждал.
У него было много времени. У него было очень много времени.
Ты молчал. Ты видел: он ждет, что ты бросишься на него или просто гневно закричишь. И тогда он убьет тебя. Так медленно, как захочет.
– Я… – Король-Чародей всё-таки заговорил первым, – приветствую тебя, Боромир сын Денетора… – его голос был тише движений паутины, колеблемой случайным сквозняком, – в моем замке.
Эхо пустого зала не подхватывало слов назгула, и непонятно было, как вообще гондорцы слышат их.
– Тебе достаточно было… – прах и пепел, пепел и прах, – просто войти в ворота. Незачем было брать штурмом крепость, – лед, не тающий по оврагам даже жарким летом, – хотя я впечатлен. Да, я впечатлен…
Нельзя ни атаковать, ни бежать. В лицо ли, в спину ли – он ударит и уничтожит. Тогда что?!
– …как и упорством твоего брата. Это был великий воин.
Ты стиснул зубы.
И тут тишину разбил вдребезги крик Хатальдира:
– Не смей! – тени назгулов поблекли, нет древних владык, лишь сгустки сумрака. – Не смей говорить о нем!
Друг оттолкнул тебя плечом, бросился на Моргула, словно боясь, что тот сейчас исчезнет и ускользнет от расплаты; Хатальдир выхватил меч и рубанул наискось по тому, в чем еще угадывался облик их врага…
Звон прокатился по залу раньше, чем рукоять меча Хатальдира упала на пол: клинок разлетелся на множество обломков. Гондорец с криком рухнул, стиснул зубы, пытаясь сдержать рвущуюся из горла боль.
– Говорила мне мама, – вытолкнул он из себя слова, – не лезь куда не просят…
Тени исчезли.
Исчезла давящая тишина и липкая пустота.
Осталась лишь темная зала, вас одиннадцать, умирающий друг – и вполне человеческий крик «Убить их!»
Здесь были не только назгулы.
Всё стало обычной битвой.
Драться в темноте тебе было не привыкать, в этом сумраке ты освоился, вы встали спина к спине над Хатальдиром, врагов было много, и это хорошо, что много, они мешали друг другу, наседая, они делали друг друга уязвимее, кто-то падал, о него спотыкались другие, а вам проще, пока вам проще, только стоять и отбиваться, и по замку гуляет эхо вашей схватки, нет, это не эхо, это таившиеся до поры мораданы напали и на другие отряды, надо отступать, отступать к своим, надо унести Хатальдира, он же еще жив, надо и невозможно, значит, не отступить, придется справиться со всеми, кто здесь, надо…
Морадан, с которым ты дрался, принял твой удар на меч, а левой рукой полоснул тебя чуть выше наруча. Глупый удар, рана слишком легкая, чтобы навредить тебе, а вот ему это стоило жизни.
Легкая… лег лед… слабый, ломкий, острый… это просто: лечь ниц. Меч покроется льдом, меч рассыплется снежным крошевом, сброшено тело, сброшено, спрошено о судьбе, спрошено, и забыт вопрос, и забыт ответ, запорошено снегом лет, нет – ни воя, ни воли, нет ни боли, ни боя, боя нет, сердцу не биться, крови не литься, легко забыться, легко духу, легче пуха, легче вздоха, легче пепла, белого пепла давно остывшего кострища…