* * *
Через пару недель Таургон спустился в Четвертый ярус, неся книгу, сделанную просто, но добротно. На переплете было Белое Древо.
Они с Денетором рассудили, что переписывать всё нет никакой надобности, и отобрали важнейшие документы. Вот на такую книгу их хватило.
Пусть Север прочтет. Пусть запомнит, как эхо Второй Ангмарской откликнулось в Гондоре. Пусть заново узнает тех, без кого Аранарт не разгромил бы Моргула.
– Ишь ты, – сказал Маэфор, когда Таургон отдал им книгу и объяснил, что это. – Значит, всякие истории для нас Диор переписывает, а Денетор будет теперь переписывать документы.
– И чем плохо? – откликнулся Дорон, листая. – Готовую историю любой прочесть может, а ты попробуй сложи ее из этого.
– Ну, как сложишь, расскажи, – пожал плечами Лоссар. – У гондорцев же каждую бумагу надо читать дважды: что сказано и что хотели этим сказать.
– Да уж! – ответил Арахад. – Нам Денетор переводил тексты суда с гондорского на Всеобщий. Это без переводчика не понять…
– Так переводи давай, – потребовал Маэфор. – А то оставишь нас без самого интересного.
… через полвека Маэфор приедет в Арнор, везя искалеченного Лоссара и вещи павшего Дорона.
В дымке грядущего
Он рассказывал и рассказывал. Про всю войну, с самого ее начала.
Про то, как искали Барагунда хоть живым, хоть мертвым, и не нашли.
Про то, как наслушался назгульского воя, и первый раз – тяжко, очень тяжко, а потом только злее становишься.
Про то, как дрались по-арнорски, как гондорцев этому быстро доучивали, прямо в Итилиене, потому что они вроде знают, а только от «вроде» до «знают» пропасть.
Про Боромира – что видел.
Про Денетора – что слышал. («И еще, говорят, мать у него умерла. Она уже сильно в годах была, а тут огласили списки павших, там Барагунд с семьей. Она и… а он, говорят, когда узнал, сказал только «Ясно», а больше ничего, снова об армии говорить стал».)
И про смерть Денетора. Говорят, была легкой.
Маэфор рассказывал несколько дней.
Арахад сжимал виски, проклиная себя, что ничего не сделал, когда узнал, что Гондор готовится к войне, и понимая, что ничего сделать он бы не смог. Отправил бы сотню-другую следопытов? Это вряд ли бы приблизило победу…
Его супруга рыдала и не прятала слез. Она не могла поверить, что со спокойным и безопасным Гондором могло произойти такое.
– И… вот не знаю, как тебе сказать… – Маэфор был смущен.
– Что еще?
– Да такое дело… я же теперь гондорский сотник, герой войны, право личного прохода к Боромиру… то есть к Наместнику.
– И что из этого?
– Отбегался я, Арахад. И годы уже, и раны… да нет, не в них дело! В общем, мне Боромир предложил пойти в наставники. Потому что мало ли что, назгулы остались где сидели, а следопыты будут Гондору нужны, не всё ж нашими парнями…
– Ты хочешь вернуться в Гондор? – спросил тот, кого когда-то звали Таургоном.
– Кровью с ним повязан, – опустил голову Маэфор. – Знаю, что и с Арнором, но то в молодости, а то сейчас. Видел бы ты, как их молодняк на меня смотрит… не в восторгах дело, а просто – нужен я там. В общем… – он набрался духу и сказал: – Я за женой приехал.
– Что она сказала?
– А что ей сказать… она как узнала, что у нас будет дом на Пеленноре, при армии, и я в этот дом приходить буду не раз в два года, а каждый вечер, так она только спросила, когда выезжаем.
– Я рад за тебя, Маэфор. Честно. За тебя и за Филит.
– Что передать от тебя Боромиру? Ему любая весточка от тебя будет дорога.
– Ничего. Я напишу ему, но это письмо – не твоя забота.
– Как скажешь, – пожал плечами гондорский сотник.
Подумал и высыпал из поясного кошеля несколько новеньких серебряных монет. На одной стороне было Белое Древо, на другой слова «В правление Наместника Боромира».
– Держи, – сказал Маэфор, придвигая Арахаду половину.
– Зачем они мне?
– А они непростые. Их мало, понимаешь? Очень мало. Они не столько деньги, сколько знак. Они есть только у нас, у награжденных. Достанешь такую монету – на тебя смотрят по-другому.
– Брать знак чужой награды? но это бесчестно, – нахмурился Арахад.
– Бери, не спорь! – прикрикнул Маэфор, почти как в то время, когда оба были молоды и принц приходился ему подчиненным. – Мне и одной такой монеты на всю жизнь хватит. А тебе – не знаешь, зачем пригодятся.
– Спасибо.
– Ну, прощай, Арахад. Больше не увидимся.
– Я сочувствую гондорскому молодняку. Ты же с них семь шкур спустишь.
– Это уж непременно, – хмыкнул Маэфор.
– Легкой дороги. И легкой старости, – Арахад обнял его.
– И тебе легких дорог.
* * *
Денетор не мог отделаться от магии этих документов. Никакой магии, конечно, не было, а было… что?
Почему он снова и снова хочет возвращаться к ним?
Не лги себе: ты предложил переписать их для Арнора потому, что это повод сделать с ними еще что-то. Вы сели с Таургоном обсудить, что нужно отдавать в скрипторий, что нет, и это была возможность еще раз вдумчиво перечитать всё. Да еще и вместе с государем.
Да, старинная доблесть и, что особенно греет твое сердце, старинная хитрость. Ну и что? «Слушание о двух Звездах» не менее изощренно в хитрости, а только у тебя и сотой доли этих восторгов не вызвало.
Тут же ты сдался непонятным чувствам – и велел снимать две копии. Одну – Северу, вторую – себе.
В Арноре эта книга вызовет любопытство, не больше.
А тебе она нужна.
Ты понятия не имеешь, зачем, но она тебе совершенно необходима.
В дымке грядущего
Победный пир был непреодолимой обязанностью.
Ради него даже Боромир встал – и сейчас сидел бледный, но улыбающийся. Даже, кажется, искренне, а не потому, что так положено.
Хмель как-то странно действовал на тебя: реальность плыла (неудивительно после бессонных ночей и всего, всего, всего), но ты и спустя месяцы помнил всё так ясно, как не помнишь то, что случалось наяву.
Ты видел мертвых среди живых. Спокойно и светло смотрел на тебя Барагунд, счастливо хохотал Хадор, Лалайт держала на коленях внука, тот тянул ручонки к кубку, а она строго грозила пальцем: нельзя, улыбался и кивал тебе Дагнир. А рядом, в одежде со старинными узорами, сидели трое: седой широкоплечий Талион, чем-то похожий на тебя строгий Рилтин и ликующий Валмах, которого звали умницей и при жизни, и после смерти.
ПУТИ ГОНДОРА
Тот же год
Тогда, в конце зимы, вернувшись в Минас-Тирит, на следующий день они оказались героями.
Ка-ак на Эрех?! Там же мертвые!
Ка-а-ак не встретили?! – и явственно читаемым на лицах: – Это нечестно!
Что? видения? у всех? про Нуменор и предков?!
Невстреченные мертвые были мгновенно забыты, Хатальдир оказался в центре внимания… и на другой день, и на третий… за время поездки по нижнему Ламедону его история не только обросла эпизодами, но и приобрела стройность, логичность связок, словом – заслушаешься.
Правда, находились скептики, утверждающие, что он всё выдумал, но на них немедленно шипели «а хоть бы и выдумал, не мешай слушать!»; тех же, кто заявлял, что всё это годится только для детей, прогоняли с позором: «завидуешь! у тебя в жизни видений не было и не будет, и до Эреха ты не дойдешь!»
Сам Таургон сотоварищи предпочитал слушать не Хатальдира, а Амдира. «Матушка сказала, что всё это очень похоже на правду, потому что в числе ее предков был Гимилзагар, младший сын короля Тар-Калмакила, и их род действительно был сильно против действий Ар-Фаразона, так что кто-то мог уехать в Роменну. Нет, подробностей она не знает, документов не сохранилось, только семейная история».
Им ужасно хотелось отправиться в Осгилиат – поискать следы Арменелоса; сложность состояла лишь в том, что то один, то двое не могли из-за караулов: служба всё-таки оставалась службой. Поневоле утешали себя тем, что былая столица никуда не денется, даже если они все вместе окажутся свободны только через четыре года. Таургона это категорически не устраивало, он отправился пить чай с Наместником, сорт и количество выпитого чая в летописи занесено не было, но назавтра Эдрахил вызвал к себе всех семерых и сообщил, что Наместник велел не ограничивать их во времени на поиски в Осгилиате, но «знайте же чувство меры, не больше трех дней, и так идут нехорошие разговоры о папенькиных сынках и их свите, а если вам действительно надо больше, то через месяц-полтора можно будет повторить».
И они ринулись в Осгилиат, отданный им на три дня.
Их радостные крики распугивали птиц, считавших себя законными хозяевами руин, и к концу первого дня стало ясно, что по планировке, форме окон, колонн и прочему разрушенному куполу (какой он, наверное, был красивый во времена Исилдура и Анариона!) королевский дворец довольно точно повторяет нуменорский, хоть и меньше, а вот отделка никуда не годится, разве что в нескольких залах… они разметали песок, слой птичьего помета и прочий мусор, нанесенный сюда годами, и из-под него открывалась мозаика из мелких камушков с рисунком где искусным, где неуклюжим, а в центральных залах, словно диковинный цветок, пробившийся сквозь толщу времени, сияли рисунки из так искусно подобранных цветов мрамора, что семеро застывали в благоговейном молчании.
– Почему всё это было забыто? – едва не со слезами повторял Амдир. – Почему?!
Он был сейчас словно нуменорский принц, словно приходился Гимилзагару не потомком, а сыном, и вот судьба перенесла его на две с половиной тысячи лет вперед – и он стоит на руинах своего мира.
– Почему такого нет в Минас-Тирите?!
Амдир негодовал и требовал к ответу сам не зная кого.
– Ну, – вступался за Анариона и его мастеров Таургон, – Минас-Анор же строился как просто крепость к югу от столицы, вряд ли там был дворец…
– А потом, потом! – не помнил себя от возмущения потомок короля Тар-Калмакила.
– Не знаю, – вздыхал наследник первых королей Гондора. – Утратили искусство?