– Поехал, поехал… И если я не упрежу князя с боярином, его в пути беда ожидать может.
– Да неужели?
Вдруг Никита заметил движение за спинами охранявших ворота людей. Округлил глаза: крадущимся шагом в проеме появился Олекса Ратшич. Приложил палец к губам: тихо, мол, не спугни.
– Не тот ли это мальчишка, про которого на торгу языками мололи? – шагнул вперед рыжий вихрастый воин.
– Это ты про сказки, что, мол, деревенщина неумытая Емельяна палкой отделала? – поддержал его кряжистый.
– Вранье! – отмахнулся седоусый.
– Вот те крест! – возвысил голос дружинник со сломанным носом. – С коня сшиб и еще палкой по горбу настучал!
– А поделом! – выкрикнул шутник и взвизгнул, когда стальные пальцы старого воеводы поймали его за ухо.
– Так-то вы службу княжескую несете?!! – загремел боярин. – Лясы точите?! Языками двор метете?! Ну ладно, молодые, а ты-то, Кузьма? Тьфу!
Седоусый поджал губы, съежился, как совсем недавно юноша-остряк.
– Виноват, Олекса Ратшич…
– Виноват? Конечно, виноват! Совсем на службу забили! Все им хиханьки да хаханьки! Вы или совсем не пускайте, когда не уверены в человеке, или сообщайте, кому следует! А то стоят, ржут… Жеребцы стоялые!
Дружинники понурились. По всему было видно, что разносом боярин не ограничится, придумает наказание и построже.
– Дорогу! – рыкнул Олекса.
Охранники расступились.
– Ну что, Никита, пошли поговорим?
– Пойдем, Олекса Ратшич, – парень поклонился.
– А это кто с тобой?
– Улан-мэрген.
– Так-таки и мэрген?
– Я… – начал снова татарчонок.
– Молчи! – прикрикнул Никита.
Боярин покачал головой. Оценил по достоинству. Развернулся и зашагал, грузно впечатывая подошвы сапог в снег.
Никита догнал его, пристроился рядом. Позади семенил ордынец, удерживая обоих коней.
– Сильно важный разговор-то? – на ходу бросил Олекса.
– Тебе, воевода, оценивать.
– Не для чужих ушей, как я понял?
– Ну… – Парень почесал затылок. Кивнул. – Похоже, что так.
– Опять Горазд велел передать что-то?
– Нет. Сам я…
– Что так?
– Нету больше Горазда.
– Что?!
Боярин остановился так неожиданно, что Никита пробежал еще пару шагов, пока додумался последовать его примеру.
– Как так вышло? – Глаза у княжеского советника были что надо: каждый с блюдце величиной. – Ладно, после расскажешь! Идем в терем. Вы коней поставьте у коновязи…
– Улан-мэрген за ними присмотрит, – твердо сказал Никита.
Олекса снова посмотрел на него.
– Даже так? Хм… Дней десять тебя не видел, но ты уже не тот малец, что Емельку моего палкой проучил.
– Уж не знаю, что и ответить, – парень пожал плечами. – Боюсь, сейчас я бы его сталью угостил…
– Вот оно как? – Боярин почесал в затылке. – Ты это брось. Сперва мне все обскажешь. А после решим, беспокоить князя или нет. Годится?
– Годится.
Никита и не думал возражать. Он и в самом деле чувствовал себя повзрослевшим вдвое. Переживать из-за каждой мелочи? Глупость какая… Оно и к лучшему. Сперва с ближним боярином посоветоваться, а там видно будет.
Они вошли в теплую и полутемную гридницу.
Желтень 6815 года от Сотворения мираКремль, Москва, Русь
Выслушав Никиту, боярин гулко стукнул кулаком в стену.
– Нет, откуда? Откуда, оглобля мне в поясницу, татары узнали?!
Парень развел руками:
– Это мне неведомо, Олекса Ратшич…
– А псёныш этот что говорит?
– Ничего не говорит. Вернее, сказал все, что знал. А знал немного, как я догадался. Хоть и сын нойона…
– Да знаю я этого Ялвача! – сокрушенно тряхнул чубом боярин. – У него таких сынов – на целое племя с хвостиком! Я думал, может, он от Кара-Кончара, которого ты Федотом кличешь, чего слыхал.
– Все, что он слыхал, рассказал.
– Ты ему веришь? А вдруг врет?
– Не врет, я думаю…
– То-то и оно, что это ты думаешь! А мне знать наверняка надо!
Никита пожал плечам: мол, что я поделаю тут?
– Ладно, вьюноша! Вы с татарчонком отдыхайте, я прикажу, чтобы покормили вас. А мне думать надо, до князя твою весть донести. А там поглядим, чем ответить.
Олекса хлопнул в ладоши, вызывая отрока из младшей дружины. Явился слегка напуганный паренек. Он отвел Никиту и Улана, который уже успел выводить коней, расседлать их и привязать у длинной коновязи, в челядню, где каждому из гостей Московского Кремля досталось по куску холодного мяса и краюхе хлеба. Татарин долго крутил угощение, пока не удостоверился – баранина. Изголодавшийся Никита сразу впился зубами в мякоть.
Долго жевали молча. Запивали холодной водой из ковша, вырезанного в виде лебедя. Или гуся.
– Если ты поедешь ловить Кара-Кончара, я с тобой, – вдруг проговорил Улан-мэрген.
– А тебя кто звал? – проглотив недожеванный кусок, мрачно поинтересовался Никита.
– Никто.
– Вот и сиди молча.
– Буду сидеть, но с тобой поеду.
– Я тебе так поеду… – устало вздохнул парень. – Ну скажи на милость, откуда ты такой упрямый на мою голову взялся?
– Откуда все берутся, – серьезно ответил татарин. – От отца с матерью.
– Вот и возвращайся к ним.
– Не хочу.
– Слушай! – Никита отложил обглоданную кость, вытер губы тыльной стороной ладони. – Ты всегда делаешь, что хочешь?
– Конечно! Я же сын нойона. Я буду нойоном. Нойоны всегда делают, что хотят.
– А ты не думаешь, что многие сыновья нойонов умирают раньше молодыми от того, что мало думают, а много потакают своим желаниям?
– Ха! Глупости! Смелого сабля не берет, смелого стрела обходит!
– Ишь ты… – Парень покачал головой. Впился взглядом в раскосые глаза собеседника. – Давай так. Отвечай… Только честно – чур, не врать. Почему хочешь со мной ехать? Догадаюсь, что врешь, попрошу Олексу Ратшича тебя связать и в поруб упрятать, да подержать подольше. Согласен?
Улан-мэрген отложил ребро, которое перед этим с удовольствием обсасывал. Размазал ладонью жир по подбородку. Задумался.
Никита смотрел на него, не отрываясь, и думал.
«Вот что он ответит? Что меня могло бы повести вслед за незнакомым иноверцем? За Гораздом-то я пошел, так больше не за кем было, да и наш он, русский…»
– Можешь прогонять меня, можешь нукуров Олексы-баатура звать… – выдавил из себя татарчонок. – Не знаю я… Не могу сказать, почему хочу ехать. Не получается.
– Как это – не получается? – опешил Никита. Он ждал любого ответа: льстиво-заискивающего, грубовато-прямого – выгоды, мол, ищу… Но не такого.
Ордынец скривился:
– Не получается, и все тут! Я сам много думал, когда ехали с тобой в Москву. Зачем меня несет от родного стойбища, как перекати-поле? Богатства не добуду, славы не добуду… Ничего не добуду! Смерть разве что…
– Так оставайся.
– Не могу. Сорвало меня и тащит. Гуси-утки перед зимой собираются в стаи и летят в теплые края, за море Абескунское. Что их несет?
– Жить хотят. Снег выпадет зимой. Реки и озера замерзнут. Они с голодухи перемрут. Потому и улетают.
– А откуда они знают, что лететь надо? Утка – птица неразумная, глупая.
– Не такая уж она и глупая.
– Глупая! Улан-мэрген точно знает! Улан-мэрген сто, двести, тысячу уток стрелял. Ее обмануть проще простого. Гусь, конечно, умнее, но все равно – птица…
– Так откуда она знает, что улетать надо? – Никите и самому стало интересно услышать объяснение татарина. – Откуда?
– А она не знает. Она чувствует.
– Вот те раз!
– Да! Чувствует. И я тоже чувствую, что должен с тобой ехать. Может быть, я не стану богатым и знаменитым, но зато скучно мне не будет, это уж точно.
– Вот чудак! Ты только о развлечении думаешь!
– Баатур должен жить легко, – гордо ответил Улан-мэрген. – Добыча легко приходит и легко уходит. Власть сегодня есть, а завтра ее нет. С нами остается только честь. Потому заботиться нужно только о ней. А все остальное – пыль на сапогах, грязь на конских копытах.
– А Родина?
Татарин нахмурился:
– Я тебя не понимаю.
– Ну, Родина. Земля, где ты родился и вырос. Люди, которые на ней живут…
– Не понимаю. Земля сегодня одна, а завтра – другая. Собрали юрты и откочевали. А люди? Да. Баатур должен с гордостью нести честь рода, улуса… Но и род гордится баатуром. Много славных баатуров – соседи уважают, завидуют.
Никита вздохнул. Ну что взять с кочевника. Могилы его пращуров остались далеко-далеко. За сотни поприщ[75] отсюда. На востоке. Плохо, когда люди живут не там, где похоронены их предки. Кто знает, от хорошей ли жизни монголы сорвались с обжитых мест и отправились завоевывать западные земли?
– А не боишься, что придется отправиться в такие земли, куда ни твои отцы, ни твои деды никогда не кочевали?
– Это на запад? К последнему морю?
– Ну уж не знаю, последнее оно или не последнее…
– Так это же мечта! Туда стремился Священный Воитель! Туда вел тумены монгольских воинов великий Джихангир[76]! Если я смогу добраться к последнему морю!..
– Этого я тебе не обещаю! – усмехнулся Никита. Он уже мысленно смирился с попутчиком, глядя на восторженного татарчонка. Ладно… Глядишь и пригодится. – Да! Ты мне вот что скажи… Откуда тот свист был, когда меня мужики на дороге сетью пеленали?
Улан-мэрген издал восторженный клич, подхватил лежащий на столешнице нож и подбросил его к закопченному потолку.
– Свист? Ха! Это я стрелу пустил!
– Как? Какую стрелу?
– Со свистулькой стрелу. Я тебе потом покажу… Понимаешь, у нее наконечник не железный…
Дверь скрипнула, распахнулась.
Ордынец прервал рассказ, обернулся.
Вошедший отрок с растрепанными волосами, похожими на льняную кудель, выглядел теперь не только испуганным, но и изрядно озадаченным.
– Олекса Ратшич вас кличет…
– Спасибо! – Никита поднялся, украдкой отщипнул хлебный мякиш. Для домового. – Мы сами пройдем в гридницу. Я знаю дорогу.