— Есть человек, который может рискнуть и оперировать. Хирург Нуланд-Новицки. В бурской войне он использовал новую методику лечения огнестрельных ран. К несчастью, доктор Нуланд-Новицки…
— Вызовите его! — воскликнула Лилиан.
— Его сейчас нет. Он читает лекции в Чикаго.
Исаак Белл и Лилиан Эббот, неожиданно исполняясь надежд, переглянулись.
Врач сказал:
— Даже если Нуланд-Новицки вовремя сядет на поезд «Твентис сенчури лимитед», ваш муж не проживет те восемнадцать часов, которые нужны, чтобы добраться сюда. Даже девятнадцать, чтобы доехать сюда из Нью-Йорка. Мы не можем перевезти его в Нью-Йорк.
— А сколько у него есть?
— В лучшем случае двенадцать-четырнадцать часов.
— Отведите нас к телефону, — попросил Белл.
Врач бегом провел их по гулким помещениям больницы на ее центральный коммутатор.
— Слава богу, отец дома, — сказала Лилиан. — Нью-Йорк, — обратилась она к оператору. — Мюррей-Хилл, четыре-четыре-четыре.
Была установлена связь с белым особняком Осгуда Хеннеси на Парк-авеню. Дворецкий позвал Хеннеси к телефону.
— Отец. Выслушай меня. В Арчи стреляли… Да, он тяжело ранен. В Чикаго есть хирург. Он нужен мне в течение двенадцати часов.
Врач покачал головой и сказал Беллу:
— «Твентис сенчури» и «Бродвей лимитед» идут восемнадцать часов. Какой поезд преодолеет расстояние от Чикаго до Нью-Йорка быстрей этих экспрессов?
Исаак Белл позволил себе обнадеживающе улыбнуться.
— Поезд, дорогу которому расчистит железнодорожный барон, любящий свою дочь.
— Враги комиссара Бейкера зовут его легковесом, — проворчал Осгуд Хеннеси, имея в виду недавно назначенного комиссара нью-йоркской полиции. — А я называю его чертовски хорошим парнем.
Шесть машин дорожной полиции и мотоцикл, который отдел полиции опробовал, готовясь создать специальный подвижной отряд, ждали у Центрального вокзала, чтобы как можно быстрее проводить лимузин Осгуда через Манхэттенский мост, Бруклин и округ Нассау. На улицах было темно, рассвет еще только брезжил слабым заревом на востоке.
— Вот они! — воскликнула Лилиан.
Исаак Белл выбежал из железнодорожного вокзала, держа за руку моложавого спортивного Нуланда-Новицки, который трусил рядом с ним, как добродушный шнауцер.
Взревели моторы, завыли сирены, и через несколько секунд лимузин уже летел по Парк-авеню. Лилиан передала Нуланду-Новицки последнюю телеграмму из больницы. Он прочитал ее, качая головой.
— Пациент сильный человек, — сказал он, успокаивая. — Это всегда помогает.
В Белмонт-парке тот же розовый рассвет отражался в блестящем стальном рельсе, на котором должен был пройти последнее испытание революционный термодвигатель Дмитрия Платова. Человека, скорчившегося под двигателем, светлеющее небо заставляло торопиться. Если он еще задержится, кто-нибудь из тех, кто рано встает, увидит, как он гаечным ключом отворачивает болты. Он уже чувствовал запах завтрака. Через поле со стороны железнодорожной станции ветер донес запах жареного бекона.
В любую минуту могут явиться механики. Но саботаж — работа медленная. Человеку приходилось смачивать все болты маслом, а уж потом отворачивать их, иначе они могли заскрежетать. Потом масло нужно вытереть, чтобы его не заметили те, кто будет готовить новый двигатель к установке на ждущем поблизости под брезентом биплане Стивена Стивенса.
Он уже закончил бы, если бы поле постоянно не обходили детективы, охраняющие летающую машину Джозефины. Неслышные, непредсказуемые, они появлялись ниоткуда, ослепляли фонариками и так же неожиданно исчезали, заставляя гадать, когда явятся в следующий раз и с какой стороны. Дважды он прятался, нервно потирая руки, поджидая, пока они пройдут.
Ослабив соединение, которое скрепляло выступающие концы рельса, он в образовавшееся пространство вставил две спички. Если кто-нибудь проверит соединение, слабины не почувствует. Но, когда термодвигатель разовьет полную мощность, рельс под действием огромного напряжения разойдется. Последствия будут такими же, как если бы на пути состава открыли стрелку, переводящую его на другой путь. Разница в том, что здесь рельс один и «поезд», то есть двигатель Платова, не перейдет на другой путь, а полетит по воздуху, как пушечное ядро. И да поможет Господь тем, кто окажется у него на дороге.
Глава 12
— Гарри Фрост жив, — сказал Исаак Белл.
— По всем данным, — возразил Ван Дорн — бедный Арчи попал в него дважды. В нем теперь свинца больше, чем в лудильщике.
— Недостаточно, чтобы его убить.
— Вы не видели его шкуры. Даже волоска не видели. Ни в одной больнице о нем не слышали. Ни один врач не сообщил о сломанной челюсти в наборе с двумя пулевыми ранениями.
— Врачам, нарушающим закон, доплачивают, чтобы они не докладывали о пулевых ранениях.
— У нас нет ни одного свидетельства. Никто его не видел.
— Мы получили много звонков.
— И ни один ни к чему не привел.
— Это не значит, что он мертв.
— По крайней мере он не в состоянии действовать.
— Я бы и на это не поставил, — сказал Исаак Белл.
Джозеф Ван Дорн ударил кулаком по столу.
— Послушайте, Исаак. Мы уже не впервые идем этим путем. Мне бы хотелось, чтобы Гарри Фрост был жив. Это хорошо для бизнеса. Престон Уайтвей будет продолжать платить нам за охрану своей «Любимицы Америки в воздухе». Но я не могу заставлять его круглосуточно оплачивать работу дюжины агентов.
— Нет тела, — ответил Билл.
Босс спросил:
— Каковы у вас доказательства, что он еще жив?
Белл вскочил и стал большими шагами расхаживать по номеру отеля «Никербокер», где Ван Дорн устраивал свой кабинет, бывая в Нью-Йорке.
— Сэр, — официально обратился он к боссу, — вы работаете детективом дольше меня.
— Намного дольше.
— В таком случае вы знаете, что так называемое чутье следователя всегда основано на фактах. Чутье не берется ниоткуда.
— Теперь вы будете защищать шестое чувство, — возразил Ван Дорн.
— Я не защищаю шестое чувство, — ответил Белл, — ведь из своего большого опыта вы лучше меня знаете, что шестое чувство и есть чутье. И то и другое основано на наблюдениях за вещами и событиями, причем вы сами не отдаете себе отчета, что именно видели.
— И как по-вашему, какие наблюдения породили ваше чутье?
— Сарказм — это привилегия босса, сэр, — ответил Белл. — Может, я видел, как проворно двигался Фрост, когда убегал. Или что на его лице отразился шок, только когда Арчи сломал ему челюсть, сэр. А не когда мы в него стреляли.
— Может, перестанете называть меня «сэр»?
— Да, сэр, — улыбнулся Белл.
— Что-то вы сегодня оживлены.
— Я рад, что у Арчи есть шанс бороться. Доктор Нуланд-Новицки сказал, что самое важное прожить первые двадцать четыре часа, и Арчи их прожил.
— Когда я смогу его навестить? — спросил Ван Дорн.
— Пока не нужно. В его палату допускают только Лилиан. Даже мать Арчи вынуждена ожидать в коридоре. Другая причина моего оживления — в любой день может приехать из Сан-Франциско Марион. Уайтвей нанял ее, чтобы она снимала фильму о гонке.
Ван Дорн несколько мгновений молчал, обдумывая этот обмен репликами. А когда снова заговорил, то был серьезен:
— То, что вы сказали о чутье, верно — ну, если не совсем верно, опытные агенты с вами согласны.
— Неосознанные наблюдения — очень интересный феномен.
— Но, — сказал Ван Дорн, многозначительно поднимая мясистый палец, — опытные полевые агенты также признают, что чутье и шестое чувство позволяют букмекерам наживаться с самых первых скачек в истории человечества. Сегодня утром я узнал, что вы удвоили свою ставку, вызвав в Белмонт-парк моих лучших людей, которые и так слишком редко рассеяны по стране.
— «Техасец» Уолт Хэтфилд, — решительно и не думая извиняться ответил Белл. — Эдди Эдвардс из Канзас-Сити. Артур Кертис из Денвера. Джеймс Дэшвуд из Сан-Франциско.
— Я бы не стал помещать Дэшвуда в эту компанию.
— Я работал с парнем в Калифорнии, — сказал Белл. — Дэшу не хватает опыта, но он восполняет это упрямством. К тому же он лучший стрелок в агентстве. Он проделал бы Гарри Фросту третий глаз во лбу.
— Как бы то ни было, перемещение людей обходится дорого. Не говоря уж об ущербе делам, которыми они занимаются.
— Я разговаривал с управляющими их отделениями, прежде чем вызвал их.
— Вам следовало поговорить со мной. Могу сразу сказать, что отправляю «Техасца» Уолта назад в Техас, закончить дело об ограблении поезда в Сан Антонио, и Артура Кертиса в Европу на открытие нашего отделения в Берлине. Арчи Эббот подобрал несколько хороших местных людей. Артур — самый подходящий человек, чтобы управлять ими, потому что говорит по-немецки.
— Мне тоже нужны лучшие, Джо. Я исполняю четыре вида работы: защищаю Джозефину, охраняю воздушную гонку через всю страну, охочусь на Фроста и расследую, что произошло с Марко Селером.
— И здесь факты говорят, что он мертв.
— И здесь тоже нет тела.
— Вчера вечером я обменялся телеграммами с Престоном Уайтвеем. Он хочет получить тела: Селера, чтобы можно было предъявить обвинение Фросту, и Фроста, чтобы похоронить.
— Мне бы тоже хотелось, чтобы Фрост был мертв, — сказал Белл. — Джозефина была бы в безопасности, а я мог бы спокойно разыскивать Селера.
— Зачем это, если Фрост мертв?
— Не люблю убийства без трупов. Что-то тут не так.
— Снова чутье?
— А вам нравятся убийства без трупов, Джо?
— Нет. Вы правы. Здесь что-то не так.
Кто-то осторожно постучал в дверь. Ван Дорн рявкнул:
— Войдите!
Вошел помощник с телеграммой Исааку Беллу.
Белл прочел телеграмму, лицо его омрачилось, и он сказал помощнику, который ждал на цыпочках, готовый убежать:
— Телеграфируйте им, что мне нужны объяснения, почему этот проклятый плакат так долго не поступал в банк.
Помощник убежал. Ван Дорн спросил:
— Что случилось?
— Фрост не погиб.