– И что? – недоуменно спросил Гужев.
Некоторые вещи было бы проще растолковать маленькому Николке. Жанна Аркадьевна вздохнула.
– А то, – сказала она, – что мы такие же беспечные. Не замечаем знаков, не видим того, что происходит вокруг.
– А что происходит?
Жанна Аркадьевна начала заводиться.
– Всякое, – сказала она. – Разное. Жизнь, например.
– Жизнь, ха! – Гужев пренебрежительно скривился. – Такая пустая и глупая штука. Это еще Есенин подметил.
– Не Есенин, а Лермонтов. И не «штука», а «шутка». Он это совсем мальчиком написал. Позерство, желание покрасоваться. Юношам это позволено. Но вы ведь уже взрослый мужчина.
– А ты старая глупая баба! – парировал Гужев, не принадлежавший к числу людей, которые уступают в спорах. – Повесили тут рысь дурацкую, а дочка тю-тю. Командировка, ха-ха! Из таких командировок редко живыми возвращаются.
– Что? – воскликнул Леонид Герасимович, до ушей которого долетел обрывок разговора. – Ты что имеешь в виду, парень?
– Что имею, то и введу, дядя.
– Я прошу… Я требую, наконец…
Леонид Герасимович попытался схватить Гужева за грудки. Тот врезал ему по рукам, прошипев:
– Грабли убрал! Гляди мне, в случае чего я вашу судьбу решать буду, понял?
– И что? – ахнула Жанна Аркадьевна.
– А то, что не злите меня, – буркнул Гужев. – Не то отыграюсь на вас.
– Ты нам угрожаешь, щенок?
Старикан опять протянул свои пятнистые руки с кривыми пальцами. Гужев врезал ему по печени и, развернувшись, отправился на балкон курить. Он уже жалел, что позволил себе сболтнуть лишнее. В его профессии языкатые долго не живут и высот не достигают. Нужна выдержка.
Гужев длинно сплюнул через перила.
– Больно? – участливо спросила Жанна Аркадьевна у мужа, державшегося за бок.
– Не тут болит, – ответил Леонид Герасимович, – а тут. – Он ударил себя кулаком в грудь. – Какой-то сопляк, неуч над нами изгаляется…
– Мы-то потерпим. Но ты слышал, что он про Вареньку сказал? Ей грозит опасность!
– В первую очередь нам грозит опасность! Втянула нас доченька в историю! И сына своего.
– Нужно что-то делать, Леня.
– Что мы можем? – горестно воскликнул он. – Я не могу прогнать этого бугая.
– Тогда нужно уйти самим, – прошептала она.
– Куда? – спросил Николенька, подъезжая к ним на самокате с разболтанными пластмассовыми колесами.
– Мы решаем с дедушкой, куда поехать отдыхать в следующем году, – выкрутилась Жанна Аркадьевна.
– Когда этот противный дядя уйдет? Он толкается, и от него плохо пахнет.
– Не говори этого ему, – предупредил Леонид Герасимович, присаживаясь на корточки. – Он может разозлиться и сделать тебе больно.
– Мама ему самому больно сделает! – заявил Николка. – Где она? Я по ней соскучился.
Жанна Аркадьевна, предоставив супругу разбираться с внуком, поспешила в кухню.
Когда Гужев вернулся с балкона, выкурив три сигареты подряд, в квартире аппетитно пахло разогретым борщом, чесноком и, кажется, самогоном… Он принюхался. «Пить не буду, а вот пожрать можно. За день борщец настоялся, еще вкуснее стал».
Гужев не был обременен комплексами и пользовался всем, что было в доме Добрыниных, с непринужденностью члена семьи: брал продукты из холодильника, открывал варенье и компоты, баловался чаем и кофе. Вот и теперь, войдя в кухню, он бесцеремонно занял свободный табурет и проворчал:
– Мне тоже плесни, хозяйка. Я к сухомятке не приучен.
– Конечно, конечно, Дима, – пропела Жанна Аркадьевна с такой фальшивой приветливостью, что Леонид Герасимович выразительно кашлянул в кулак. – Сальца подрезать? Что предпочитаете, огурчики или помидорчики?
– И то и другое, – разрешил Гужев.
«Поняли, что со мной лучше не ссориться, – подумал он удовлетворенно. – И правильно. Боятся – значит, уважают. Что и требовалось доказать».
Он не сумел бы объяснить, зачем нужно, чтобы его боялись. Просто это было приятно. Позволяло чувствовать себя крутым и сильным. Даже внушая страх парочке жалких пенсионеров и их мальцу.
– Выпьете со мной, Дима? – уважительно спросил Леонид Герасимович.
– На работе не употребляю, – гордо отказался Гужев.
– По пять капель. Для аппетита.
На самом деле алкоголь требовался для того, чтобы усыпить бдительность Гужева и оглушить его вкусовые рецепторы. Об этом сообщила мужу Жанна Аркадьевна, растирая в порошок таблетки слабительного, которые теперь медленно растворялись в тарелке с борщом. Только бы осадка не осталось!
– Выпьем, – повторил Леонид Герасимович свое предложение. – Я уже и рюмки поставил.
– Две, не больше, – согласился Гужев.
– И я за компанию, – спохватилась Жанна Аркадьевна, надеясь, что спиртное избавит ее от предательской дрожи в руках.
– И я! – обрадовался Николка, восседающий на высоком стульчике.
– А тебе, братец, молоко, – сказал Леонид Герасимович.
– Пусть выпьет пацан, – заступился Гужев.
– Рано ему еще, – решительно отрезала Жанна Аркадьевна.
– А я гусеницу могу съесть, – похвастался Николка. – И червяка.
– Не болтай ерунды, – поморщился Леонид Герасимович, глотая обжигающий самогон.
– Далеко пойдешь, пацан, – осклабился Гужев, чмокая надкушенным помидором. – Если полиция не остановит.
– Он у нас композитором будет, – заявила Жанна Аркадьевна. – Или киноартистом.
– Типа Никулина, гы-гы!
Леонид Герасимович наполнил рюмки снова. Выражение его лица было кислым, как будто он наливал уксус.
– Нравится, Дима? – спросила Жанна Аркадьевна, которой прекрасно давалась роль гостеприимной хозяйки. – Что-то вы плохо едите…
– Я вообще-то борщ не сильно уважаю, – признался Гужев, глаза которого увлажнились и масляно заблестели. – Мне больше суп гороховый нравится. Такой, знаете, с зажаркой и лучком.
– В следующий раз обязательно приготовлю.
– Ну, следующего раза может и не быть. Это я вам по-дружески говорю. Такие вот дела.
– Наша дочь в опасности? – напрямик спросил помрачневший Леонид Герасимович.
– Вам сейчас не о Варе нужно волноваться, а о себе. – Гужев облизнул ложку, со стуком положил ее в тарелку и поднес рюмку к губам. – Это вообще принцип жизни, основополагающий. Думай о себе, а другие пусть сами о себе думают.
– Варя – наша дочь, – осторожно напомнила Жанна Аркадьевна.
– Родственные связи – вот что нас губит, скажу я вам. Короче, жизнь все-таки пустая и нелепая штука. Весь мир театр, а мы, сука, в нем актеры.
– Бабушка, а почему дядя ругается? – спросил Николка. – Он невоспитанный?
Гужев занес руку. Леонид Герасимович напрягся, готовясь вступиться за внука, но дело ограничилось беззлобным щелчком.
– Я сегодня добрый, – усмехнулся Гужев, допивая из тарелки остатки борща.
А через десять минут он уже сидел в туалете, производя звуки, напоминающие скачку мустангов по раскисшей прерии. Эти походы, постепенно выматывая Гужева, повторялись с удручающей регулярностью. Переглядываясь, старшие Добрынины поспешно собирали вещи. Николку, чтобы не лез с расспросами, уложили спать. Леониду Герасимовичу, взращённому в советских пионерлагерях, внезапно припомнилось, что там послеобеденный сон именовался «мертвым часом». В этом названии чудилось что-то ужасное, необратимое.
– Знаешь, – шепнул он жене, – я уже жалею, что мы это затеяли. И ужасно боюсь.
– Я тоже, – призналась она. – Но отступать нельзя. Иначе будет поздно.
Гужев, лежа на софе, поглаживал бурлящий, бурчащий и бормочущий живот.
– Еще таблетку дайте! – орал он, наивно полагая, что его лечат от расстройства желудка, а не наоборот.
Таблетка была выдана, проглочена и запита водой. Уже через минуту Гужев, постанывая, снова устремился в маленькую уборную, еще хранившую тепло и запахи его предыдущего присутствия.
Жанна Аркадьевна подала знак Леониду Герасимовичу. Стараясь не шуметь, они вынесли из кухни стол и втиснули его в узкий коридор напротив туалета. Теперь дверь не могла открыться, потому что сразу уперлась бы в крышку стола. Чтобы выбраться из уборной, Гужеву нужно было разломать в щепы преграду. Весьма трудное занятие, учитывая то, что ему придется действовать голыми руками в очень тесном помещении. Да еще в столь ослабленном состоянии.
Опустившись на четвереньки, Леонид Герасимович прополз под столом и перетащил чемоданы к выходу из квартиры. Жанна Аркадьевна вынесла из детской спящего внука.
– Эй, старые, бумаги дайте! – потребовал из туалета Гужев.
– Перебьешься, – отрезал Леонид Герасимович, невзирая на предостерегающий взгляд супруги.
Он просто не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии. А рев Гужева, обнаружившего, что оказался взаперти, прозвучал для Леонида Герасимовича, как сладчайшая музыка. О последствиях он старался не думать. Как все мы, совершая очередной рискованный поступок.
Глава 27Ситуация выходит из-под контроля
Когда родители сообщили Варе о своем бегстве, она испытала невероятное облегчение. Мать позвонила, как обычно, на телефон Мошкова.
– Они в безопасности, – сообщила ему Варя и заплакала.
– Тогда ты смеяться должна, а не плакать, – рассудительно произнес он.
– Должна. Но не получается.
Понятное дело, что то же самое известие Юрий Эдуардович Лозовой воспринял иначе. Будь его воля, он бы собственными руками оторвал голову Диме Гужеву, но сейчас нужны были все бойцы, потому что ситуация явно выходила из-под контроля. Варя и грузовик как в воду канули. Порохов и Беспалов тоже не выходили на связь и трубки не брали. Это наводило на самые мрачные предположения.
Другой бы уже махнул рукой на алмазы и признал свое поражение, но Лозовой был не таков. Даже если нельзя восполнить потерю, необходимо поквитаться с врагами и предателями. Взаимоотношения основаны на страхе и уважении. Кто сильнее, тот и подчиняет себе остальных. Поэтому щадить нельзя никого. Жалость – удел слабых и убогих. Удел неудачников.
Юра Лозовой усвоил это еще в юности, когда повстречался с одним странным человеком. Звали его Филипп Антонович. Было ему под сорок, но, по его словам, он успел дослужиться до генеральского звания. Лозовой натолкнулся на него, когда следил за своей невестой Вероникой, гулявшей в роще с лупоглазым Саньком.