В день отъезда рассвело рано (по крайней мере, для астронома), и как раз в этот момент, в 5:30 утра, раздался звонок вежливого владельца хостела, в чьем лице, собственно, и состоял весь его штат. Я распаковал и натянул на себя новенький комплект ЭХП, без которого меня бы не пустили на борт самолета. Упакованный почти в 20 килограммов теплой одежды, — напомню, что дело было летом, — я отправился выпить последнюю чашечку настоящего кофе в Антарктическом центре в аэропорту Крайстчерча. В этом центре находится замечательный музей, в котором посетителям предлагается возможность почувствовать себя полярниками — испытать на себе антарктические ветра и минусовые температуры, прокатиться на настоящих снегоходах Snowcat по искусственно созданным заснеженным ландшафтам и многое другое. Я не стал покупать билет на аттракционы, решив, что вскоре меня ждут настоящие антарктические приключения. После того как веселые парни из новозеландских ВВС проверили, нет ли у нас незаконных веществ, — кажется, это единственное, что запрещено на всем континенте, — я был готов к вылету.
Четырехмоторный военно-транспортный самолет C-130, введенный в эксплуатацию еще в 1950-х годах, — местная турбовинтовая рабочая лошадка. Внутри спартанская обстановка, как и подобает самолету, предназначенному перевозить взводы морпехов и военные грузы. Это вьючное животное, участвовавшее в десятках войн после того, как было введено в эксплуатацию шесть десятков лет назад, не имеет удобных откидывающихся кресел. По правде говоря, на нем вообще нет сидений для пассажиров — девять часов предстояло провести на жесткой скамье или грузовой сетке. Вместо туалета — две 20-литровые бадьи в задней части самолета, которые любовно называют «горшками с медом».
В салоне всего два иллюминатора и, разумеется, никаких улыбчивых стюардесс, предлагающих еду и напитки. Нашим стюардом был угрюмый сержант, официально именуемый каргомастером или «ответственным за груз». Его единственная забота состояла в том, чтобы ученые (которых он насмешливо называл «мензурками»), держали свои чертовы руки подальше от «прыжковой кнопки», которая подает пилотам сигнал, что парашютисты готовы к прыжку и нужно открыть рампу.
Рядом со мной сидел мой коллега Дэнис Баркатс, которому предстояло остаться в Антарктиде «на зимовку» и обеспечивать работу BICEP на протяжении следующих 11 месяцев. Дэнис написал блестящую диссертацию в Принстоне под руководством Сьюзан Стаггс. Эндрю Ланге взял его в свою лабораторию в 2004 году, после того как я получил преподавательскую должность в Калифорнийском университете в Сан-Диего. Я тоже предлагал Дэнису стать моим первым постдоком, но перспектива работать с одним из величайшим светил космологии была слишком привлекательна, чтобы он мог от нее отказаться. Я его понимал.
Нам предстояло девять часов полета — достаточно времени, чтобы поговорить обо всем. Я спросил, почему он, молодой парень, согласился уехать от цивилизации так далеко и надолго. Дэнис ответил, что рассматривал это как возможность проверить себя — морально и физически. И, что гораздо важнее, он хотел внести свой вклад в успешность эксперимента BICEP и, если посчастливится, помочь ответить на древнейший вопрос, который волнует человечество: как начиналась наша Вселенная?
Он рассказал мне об испытаниях, которые ему пришлось выдержать, чтобы попасть на Южный полюс. Я слушал его с открытым ртом. Его подвергли скрупулезному психологическому тестированию, чтобы убедиться, что он сможет выдержать многомесячное пребывание «во Льдах»: после того как в Антарктиде начинается осень, вы попадаете в ледовый плен на полгода, до наступления весны. В тестах требовалось ответить, справедливо или нет то или иное утверждение. Некоторые пункты были вполне разумные: «У меня обычно довольно теплые руки и ноги»{4}. Другие преследовали какие-то таинственные аналитические цели: «Меня удовлетворяет моя сексуальная жизнь» и «Когда я общаюсь с людьми и слышу странные вещи, это вызывает у меня беспокойство». Наконец, там были настоящие головоломки, решая которые можно усомниться в своем психологическом здоровье: «Я бы хотел стать певцом» или «У меня никогда не было трудностей с осуществлением и сдерживанием акта дефекации». Но оно того стоило, заверил меня Дэнис: в следующем году на Южном полюсе ему предстоит один рассвет и один закат, так что всего за одну ночь он заработает 75 000 долларов!
Мы с удовольствием болтали, сидя, вероятно, на худших местах в самолете. Каргомастер разместил нас в конце грузового отсека, недалеко от тех самых «горшков с медом». Их было два: вертикальный контейнер для мужчин и бадья с пенопластовым сиденьем для женщин, скромно отгороженная чем-то, напоминающим заляпанную кровью занавеску из душевой в фильме «Психо».
Как я уже говорил, C-130 не предназначен для перевозки людей на дальние расстояния; это скорее большой летающий грузовик грязновато-оливкового цвета, как и полагается военной машине. В нескольких шагах от нас стояли ящики с тонной бананов, которые испускали восхитительный аромат… первые полчаса полета. Так мы с Дэнисом и лавировали: сядешь слишком близко к бананам — тошнит от их благоухания, отодвинешься подальше — настигает аромат «горшков с медом».
Спустя девять часов после вылета из Крайстчерча и неделю после отправления из Сан-Диего я прибыл в Антарктику. Наконец я оказался на станции Мак-Мердо, расположенной на небольшом вулканическом острове ледяного континента. На самом деле это была не земля — самолет сел на взлетно-посадочную полосу — трехметровую толщу льда на острове Росса, где 100 лет назад Роберт Скотт разместил свой базовый лагерь. Было на удивление тепло; выйдя из нашего 100-килограммового грузового судна, я оказался по щиколотку в луже воды. Хорошо, что каргомастер заставил нас надеть теплые носки и непромокаемые ботинки.
Тост на краю света
Осмотревшись на станции, я отправился в один из двух баров. Почему два? Один был для некурящих, а другой — для курильщиков. В отличие от заведения для некурящих, во втором царил полумрак, делая его более притягательным и популярным. Мы, несколько членов команды BICEP, расположились за маленьким столиком в привычной для астрономов полутьме и подняли тост за телескоп, благодаря которому теперь оказались на краю света и надеялись добраться до начала Вселенной: «За BICEP, который позволит нам совершить путешествие к началу времени!»
После нескольких пинт новозеландского эля Speight я, слегка пошатываясь, вышел из бара и впервые увидел у кромки воды стайку пингвинов. За пингвинами можно наблюдать бесконечно: когда они вперевалку ходят по суше на своих коротеньких лапках, то похожи на забавных малышей; в воде же становятся стремительными и изящными, как олимпийский чемпион Майкл Фелпс. Вид этих полярных жителей, мужественно ныряющих в ледяную воду, вдохновил меня на опрометчивую прогулку к воронке вулкана, возвышающейся над островом на добрые 229 м и известной как Наблюдательный холм. Скотт использовал этот холм для наблюдения за погодными условиями. Именно на этом холме оставшиеся члены экспедиции ждали триумфального возвращения Скотта и его четырех товарищей с Южного полюса. Когда те не вернулись, его люди установили на вершине холма деревянный крест высотой 2,5 м с вырезанными на нем именами погибших и последней строкой из стихотворения «Улисс» Альфреда Теннисона: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Строкой, которая врезается в память и не дает спать по ночам.
На следующий день я сел на другое судно C-130 — у этого вместо привычных шасси были не убирающиеся лыжи. Самолет был заполнен лишь наполовину, оставляя кучу пространства для того, чтобы спать или разглядывать через иллюминатор бесконечную белизну шельфового ледника Росса, протянувшегося почти на 1000 км. От кромки ледяного шельфа предстояло лететь примерно 400 км вдоль полярного плато до станции Амундсен — Скотт. Когда я прибыл на полюс, для лета было холодновато: –32 °C. К тому же я задыхался, так как станция расположена на высоте более 2,7 км над уровнем моря. Покончив с короткими формальностями, я отправился в свой номер и без сил рухнул на кровать.
9 января 1912 года Скотт и его команда добрались до самой южной точки, которой они достигли в ходе предыдущей экспедиции в 1901 году. Перед ними лежала неизведанная земля, но Скотт был полон уверенности: они покорят Южный полюс.
Я также был полон энтузиазма. При всей монотонности работы трудиться над телескопом в столь необычном месте было просто потрясающе. Мне приходилось щипать себя, чтобы убедиться в том, что все это происходит в реальности. Лаборатория Темного сектора стала для BICEP уютным домом, хотя это было самое странное строение, которое я видел в своей жизни. Все здания на станции были построены на сваях, как обычно строят пляжные домики на побережье. Только здесь главным врагом был не песок, а снег. Если бы не паучьи ноги, поднимающие здания над снежной пустыней на несколько метров, все они вскоре были бы погребены под снегом, включая купол нашего драгоценного телескопа, — неизбежная участь всех полярных зданий с менее продуманной конструкцией. Единственным сооружением на всей станции, не стоящим на сваях, был (что неудивительно) уличный нужник. За разработку конструкции функционального и комфортного отхожего места на сваях вполне можно присуждать Нобелевскую премию!
Лаборатория Темного сектора стала моей крепостью. Это был анклав полутьмы и безмятежности, убежище от слепящего солнца и холода, надежно защищенное от внешнего мира массивными сейфовыми дверями 30-сантиметровой толщины. В Америке такие двери используются в холодильных камерах, где хранится замороженное мясо; на Южном полюсе у этих дверей противоположная задача — не дать замерзнуть «мясу» живых ученых. Внутри лаборатории мигали разноцветные лампочки, мягко шелестели вентиляторы, компьютеры послушно выполняли свои программы. Нашей команде нельзя было терять ни секунды: предстояло выполнить почти годовой объем работы всего за три летних месяца. Последний самолет улетал со станции в середине февраля, пока температуры не падали ниже точки замерзания авиационного топлива. Если мы не успеем закончить работу к этому сроку, нам придется остаться здесь на самую долгую ночь в своей жизни.