Tel j’etais autrefois et tel je suis encore.[1]
ГЛАВА 1
Виктор Бриерр, тридцати двух лет от роду, торопился в аэропорт и все время подгонял водителя такси — времени было в обрез. Это была его пятая рабочая поездка в Москву в новой должности, на сей раз — на книжную ярмарку. Ничего экстраординарного не предвиделось, сценарий был известен заранее: открытие, работа на стендах, встречи, переговоры, контракты, сбор информации — все было обговорено и распределено между ним и его коллегами еще в Париже. Обе сотрудницы тоже говорили по-русски, хотя и не так хорошо, как он. Развлекательной программой своих заграничных вояжей он предпочитал руководить сам.
После окончания Сорбонны Виктор два года стажировался в Москве в Институте русского языка, а по окончании стажировки устроился на работу в крупнейшее парижское издательство. Его карьерный рост был довольно быстрым — теперь он заведовал восточноевропейским сектором, а потому, по долгу службы, частенько бывал в Москве и Ленинграде.
В этот раз издательство, принадлежащее его родителям, в выставке участия не принимало из-за пожара в магазине, случившегося накануне самого отъезда. Мелкие неисправности в проводке привели к ночному возгоранию, в результате чего были полностью уничтожены подготовленные к отправке в Москву предполагаемые выставочные образцы, что было не так уж важно — их можно было бы заменить, взяв со склада новые. Но вместе с ними была уничтожена и вся документация на вывоз, восстановить которую до отъезда не представлялось возможным из-за ограниченности во времени. Расстроенная мать тут же занялась ремонтом, вручив сыну несколько писем для передачи своим постоянным партнерам, а также попросила его провести переговоры с руководством издательства «Прогресс», где у нее давно имелись добрые деловые и личные контакты.
Виктор носил фамилию матери. Его отец, Юзеф Ковальский, поляк из Кракова, эмигрировал с родителями во Францию после войны. Он был потомком старинного шляхетского рода, получил прекрасное домашнее воспитание и французский, который был вторым домашним языком, знал с пеленок — в доме постоянно проживала гувернантка-француженка.
В Париже семья прижилась, и Юзеф смог получить пристойное образование. По профессии — филолог, а по природе своей человек светский и увлекающийся, месье Ковальский жил в свое удовольствие, не слишком напрягаясь на научном поприще, не обременяя себя семьей и больше всего ценил свободу и независимость от всех и вся. Кроме женщин, его мало что интересовало всерьез, а в этом вопросе он прекрасно разбирался и всегда знал, как ему тут поступать. Заводился он легко, но и остывал без труда. Жил немного бестолково, суетливо, амурных историй у него было великое множество, разрывов столько же, но он был так мил, что и после расставания бывшие многочисленные подружки зла на него не держали и продолжали питать к нему дружеские чувства.
Проработав несколько лет на кафедре славистики в университете, он все-таки в возрасте тридцати лет женился на Клер Бриерр, своей коллеге, специальностью которой были польский язык и литература.
Все были крайне удивлены, когда было объявлено об этом событии, да и как же не удивляться! Она считалась завидной партией — самый молодой профессор университета, лучший переводчик с польского, автор серьезных исследований в области сравнительной лингвистики. Многие выдающиеся ученые мужи добивались ее внимания, но она, получив кафедру, со всей страстностью натуры погрузилась в ее становление, не разбрасываясь по мелочам и ни на что другое не отвлекаясь. Блестящая академическая карьера находилась в самом расцвете, но в двадцать восемь лет в ее жизни случился месье Ковальский и мгновенно все перевернул — женщина в ней тут же победила ученую даму… Грандиозные планы и научные интересы были позабыты, протесты родителей и доводы коллег отметены в сторону — исчезло все, осталась лишь влюбленная женщина, которая, как и прочие, не смогла устоять перед обаянием красавца поляка.
Поженившись, они оставили работу в университете и организовали небольшое издательство, специализирующееся, в основном, на импорте и продаже книг и, в меньшей степени, на производстве печатной продукции из стран Восточной Европы. Дело вначале было не слишком прибыльным, но они, оказавшись первыми в этой области и с удовольствием работая вместе, постепенно раскрутили его. Далось недорого арендовать два полуподвальных помещения, одно — на площади Вьоле, а другое — возле Гар дю Нор, которые после ремонта были превращены в роскошные книжные магазины, единственные в своем роде в Париже, где всегда можно было купить, кроме книг, свежие журналы и газеты, открытки, значки, мелкий антиквариат, а также небольшие полотна начинающих художников. И даже позже, когда заработало крупное многоотраслевое издательство «Вояж», в котором теперь и трудился Виктор, им удалось уцелеть — у них оставалась своя собственная ниша, благодаря респектабельному имени и годами наработанным связям.
Несколько позже Клер пришла в голову блестящая мысль — начать издание альманаха «Новинки литературы на следующий год». Этот проект также оказался довольно прибыльным, так как от желающих обзавестись альманахом отбоя не было — заказы регулярно поступали как от международных библиотек, университетов, различных гуманитарных организаций, так и от частных лиц.
Виктор пошел по стопам родителей и занялся издательским делом, но покуда ему не хотелось увязать в бизнесе, а это неминуемо случилось бы, если бы он включился в руководство родительской фирмой. Рано или поздно ему все равно этого не избежать, но такое время еще не пришло, и он жил не спеша, наслаждаясь радостями холостяцкой жизни, в работе предпочитая творческий процесс и независимость. У него была собственная небольшая квартирка на рю Поль-Дюбуа, а родители жили в большом доме старинной постройки, который они купили в предместье много лет назад и лет десять перестраивали и ремонтировали, в конце концов превратив его в дом своей мечты.
По приезде в Москву он и его дамы были радушно встречены у выхода в зал ожидания бойким молодым человеком, державшим в руках плакат с надписью «Виктор Бриерр». Диалог был просто замечательный — сопровождающее лицо говорило исключительно по-французски, Виктор же — по-русски. Предусмотрительно были поданы две машины. Действительно, с таким количеством личного багажа — три огромных чемодана — в одну все не поместились бы. Дамы с вещами погрузились в одну машину, а он решил пожертвовать собой и сесть в другую с упорно не желающим переходить на русский молодым интуристовцем. Его французский был ужасен, особенно идиоматическая часть, к коей он проявлял явную склонность, но Виктор решил не обращать на это внимания и, усевшись в машину, закрыл глаза, положив конец диалогу — парень тут же был вынужден замолчать.
Их благополучно доставили в гостиницу «Националь». Открытие ярмарки намечалось на следующий день, и сегодняшний вечер оставался свободным, но Виктор долго не раздумывал над тем, чем его занять.
Он был эстетом, и его взыскательному вкусу угодить было непросто. К счастью, в Большом в этот вечер давали не какого-нибудь неизвестного «Артема Загоруйко», на которого он, доверившись вкусу принимающей стороны, однажды нарвался, и даже не «Лебединое озеро», которое стояло в программе на следующий день, а «Евгения Онегина». Всемирно известная опера в постановке знаменитого Бориса Покровского, причем оркестром дирижировал не менее знаменитый Геннадий Рождественский. Многое из «Онегина» Виктор знал наизусть, частенько цитировал, но в оперном исполнении никогда его раньше не слышал — это было просто везение. Справившись у коллег и получив их согласие, он заказал три билета в Большой театр.
Времени до начала спектакля оставалось не так уж много, и он решил употребить его со смыслом, договорившись встретиться с кем-нибудь из старых приятелей.
Просмотрев свою записную книжку — кому бы позвонить? — он наткнулся на телефон Игоря Сергеева, преподавателя из Пушкинского института русского языка, с которым тесно сошелся еще в годы учебы. Они не виделись года три — было бы интересно взглянуть, как изменились люди за такой немалый срок.
Оказалось, что тот уже директорствует, защитил докторскую диссертацию, успел развестись и заново жениться. Звонку приятеля он очень обрадовался, тут же пригласил в гости на завтрашний вечер, продиктовал адрес, просил обязательно быть и пообещал удивить сюрпризом.
Ожидания первого вечера оправдались — спектакль оказался на высоте. После позднего ужина в ресторане — как можно, оказавшись в Москве, устоять перед искушением полакомиться блинами с черной икрой и неподражаемой запеченной севрюгой с белыми грибами! — он в приподнятом настроении, напевая запомнившиеся строчки арий, тут же отправился спать. Утром предстояло рано вставать — места в «Интуристе» были непродуманно заказаны новой секретаршей, которая не слишком разобралась в московских расстояниях и не поняла, что на территории выставочного комплекса находится прекрасная гостиница.
Открытие книжной ярмарки на сей раз проходило не на ВДНХ, а в выставочном комплексе Центра международной торговли и было выдержано в обычной местной стилистике — с долгими традиционными речами. Сначала говорили министры — культуры, в безвкусном блескучем костюме, и просвещения — в жутком галстуке и давно не чищенных ботинках. Далее следовали более короткие речи каких-то безликих партийных бонз. Вся компания — мужеского пола, в черных одинаково мешковатых костюмах, видимо, купленных или сшитых в одном месте. Затем последовало действо — награждение значками и грамотами. Он тоже получил значок и грамоту — за развитие чего-то и вклад куда-то. Что ж, отвезет все это шефу, пусть старик порадуется, он ценит такие знаки внимания — устроил из своей приемной настоящий музей истории издательства.
После торжественной церемонии добрались и до обильного фуршета, и когда неофициальная часть уже грозила перерасти в полномасштабную пьянку, начальство завершило визит, поблескивая уже не только костюмами, но и довольными залоснившимися лицами. После отъезда высоких гостей повалили посетители. Как всегда, началось столпотворение у стендов и охота любителей «фирмы» за пакетами и прочими вожделенными мелочами. У некоторых завсегдатаев был наметанный глаз, параллельно с основным занятием они не гнушались и побочным — наиболее интересные и дорогостоящие издания порой невидимо улетучивались со стендов, рассасываясь в неизвестном направлении вместе с любознательными визитерами.
Основная публика состояла из настоящих книголюбов и книгочеев, учащейся молодежи, интеллектуальной интеллигенции и этой специфической фирмодобывающей категории. Был еще один контингент — разодетые в пух и прах дамы, но те появлялись ближе к концу рабочего дня, когда становилось возможным не только снять клиентов, но и тут же начать их разработку.
Посещались выставки и действительно нужными людьми. Виктор знал их всех в лицо, изредка среди них появлялись и новые персонажи, для знакомства и разговора с которыми позади стендов были устроены небольшие кабинки, вполне симпатично оборудованные. Здесь шел обмен любезностями и визитными карточками, подавались кофе и прохладительные напитки. Особо же важным посетителям, встречи с которыми обычно обговаривались заранее, подносилось горячительное. Виктор решил на этот раз закончить пораньше — основные переговоры начинались со вторника.
Обязав коллег завершить первый день без него, он попросил симпатичную девочку из информационного отдела обеспечить его машиной. Подкрепив просьбу сувенирными безделицами, он немедленно получил служебную «волгу» и без лишних хлопот добрался до гостиницы.
Приняв душ и переодевшись, взял с собой бутылку «Хеннесси» — для Игоря, а для молодой супруги — флакон духов Поллет Маль, новинку, только появившуюся в Париже. Затем попросил дежурную вызвать такси.
Спустившись в вестибюль гостиницы, он заметил цветочную витрину и обрадовался, увидев кремовые розы, его любимый оттенок. Расплатившись за букет, вышел на улицу и направился к стоянке такси.
За те десять минут, что он провел на улице в ожидании такси, к нему, сменяя одна другую, подошли четыре девицы, боевая раскраска и сверкающее оперение которых доказывали, что ночные бабочки уже слетелись, заняли позиции и конвейер профессиональных услуг в столице находится по-прежнему под профессиональным руководством и работает без сбоев. Но даже и тут он не мог позволить себе неучтивости и просто повернуться спиной, испортив настроение столь причудливо упакованным дамам; кроме того, отпускать комплименты — занятие не самое неприятное… что он и сделал — каждой в отдельности, выразив — уже всем вместе — сожаление по поводу заранее составленной программы. От остальных предложений его спасло подъехавшее такси.
В такси было холодно и пахло бензином, но эти неудобства компенсировались словоохотливостью шофера — тот без конца развлекал его анекдотами, сам получая при этом удовольствие. Водитель ему попался ас, настоящий московский дорожный гангстер — совершая невероятные перестройки и обгоняя всех и вся, он, несмотря на час пик, минут за пятнадцать доставил его на место…
Жили Сергеевы в только что построенном кооперативном доме на Большой Спасской. В квартире все сияло первозданной новизной — и мебель, и ковры, и светильники, и посуда, и очаровательная супруга Ирина, ей было не более двадцати пяти. Игорь тоже был восторженно обновленным, не похожим на себя прежнего — с короткой, молодившей его стрижкой, похудевший, постройневший, с сияющей улыбкой. И квартира, и ее обитатели ему очень понравились — великолепно выдержанный образцово-каталожный стиль, причем, исключающий безликость. Особенно хороши были картины, мастерски написанные в авангардистском духе.
— Женись, старик, не пожалеешь, — басом пропел Игорь, радостно обнимая приятеля.
Ему представили гостей — все остальные, похоже, были хорошо знакомы друг с другом: типично богемный художник, как позже выяснилось — автор картин, симпатичная девушка по имени Евгения — они с художником оказались семейной парой, сослуживец Игоря с женой и старший брат хозяйки дома.
Он не раз бывал в русских компаниях и знал, что иностранец в них — всегда почетный гость. Здесь смешивались и традиционное русское гостеприимство, и желание не ударить в грязь лицом перед заграницей, показать товар лицом. И не только не ударяли, показывая, но и, напротив, нередко переплевывали заграницу. Это было удивительно, если иметь в виду полное отсутствие мало-мальски приличных продуктов на полках магазинов — в домах же столы ломились от угощений. Но в России вообще было много удивительного, и эти парадоксы он также относил к очередным загадкам непостижимой русской души.
Вот и сейчас, судя по изобилию на столе, это был тот самый случай. Все одновременно засуетились, предлагая ему бокал, напитки, место поудобнее, задавая вопросы о выставке, о первых московских впечатлениях.
Ему нравились русские застолья, очень похожие на французские обилием закусок и непринужденностью разговоров; отличительной чертой было качество и количество напитков, еще большее громкоголосие, сумбурность и непродуманность программы, а также состязание в произнесении тостов, что ему было особенно симпатично. Он произнес свой, заранее заготовленный, в стихах, поздравив молодоженов, чем сорвал вполне заслуженные аплодисменты.
Раздался звонок.
— Ну, наконец-то, — радостно сказала Ирина и побежала открывать дверь.
— Это — обещанный сюрприз, лучшая Ирочкина подруга, как всегда, немного опаздывает. Задержите дыхание, мужики, — сказал Игорь.
В комнату вместе с Ириной вошла молодая девушка, показавшаяся Виктору очень знакомой. Ах, да, она напоминает молодую Марину Влади в ее романтическом образе времен «Колдуньи», только выше ростом, тоньше и с раскосыми глазами, изумляющими своей антрацитовой глубиной…
— Моя подруга Белла, — представила гостью Ирина.
— А посадим-ка мы ее рядом с Виктором, он тут один без пары, пусть трудится, ухаживает. К столу, братцы, есть хочется — нестерпимо.
— Я тоже без пары, обижаете, — вставил брат Ирины.
— Ты — не в счет, Белла знает тебя, как облупленного, и заинтересоваться тобой не способна — ты для нее, как родной.
Виктор восхищенно, с нескрываемым интересом смотрел на девушку — она была действительно прелестна. Он чувствовал себя совершенно свободным после последней встряски, да даже если бы ее и не было, то все равно не стал бы ограничивать себя, потому что никому никаких обещаний не давал.
Его последний роман, длившийся, в отличие от предыдущих, уже почти четыре года, с бурными ссорами и страстными примирениями, съездами и разъездами, не поддавался никакому прогнозированию и не накладывал никаких обязательств. Он тянулся дольше обычного, как ему казалось, лишь по инерции да еще вследствие невероятной активности и изобретательности его последней подруги.
Это был период очередного хлопанья дверью, причиной, или, скорее, поводом которого стало, в изложении Одиль, «посягательство на права и личную свободу», а на самом деле виной всему был ее откровенный флирт с боссом, переходивший, в представлении Виктора, некие допустимые границы.
Вполне невинное замечание на эту тему, сделанное самым нейтральным тоном, немедленно привело к длинной отповеди с ее стороны, а последующие разногласия — к очередной бурной сцене, уже после вечеринки. Все закончилось, как обычно: в очередной раз, уложив чемоданы, она укатила к родителям. Ключ от его квартиры еще оставался у нее, поэтому, вполне возможно, к приезду Виктора она вновь вернется, как уже бывало не раз, и, как обычно, будет уютно сидеть в кресле, поджав под себя ноги, и лихо строчить что-то срочное для «Пари-Тур», поджидая его. Стол будет изысканно накрыт, романтический вечер обеспечен, и он опять окажется вовлеченным в очередную интригу неистощимой на выдумки, неукротимой Одиль…
С одной стороны, такая непредсказуемая жизнь будоражила кровь, взвинчивала нервы, не давала отношениям превратиться в рутинные, а с другой, эти конвульсивные встряски не могли продолжаться вечно, утомляли, выводили из равновесия и неминуемо должны были привести к разрыву, который, впрочем, как ему казалось, не будет воспринят трагически ни одной из сторон.
Девушка, сидевшая рядом с ним, действовала на него как-то по-другому. Еще в университете, читая «Евгения Онегина», он представлял себе Татьяну очень похожей на нее — вчерашняя оперная Татьяна в счет не шла, там был голос, а не образ — с темными восточными глазами, высокими скулами и вытянутыми к вискам бровями. Если бы поднять волосы высоко на затылке, обнажить шею и надеть платье с глубоким декольте — эффект был бы полный. Но в отличие от печальной пушкинской Татьяны, в этой девушке угадывались легкость, живость и энергия.
Ему стало смешно — мысленно он уже раздел ее, переодев в платье эпохи романтизма, но при этом, сидя рядом с ней, касаясь ее плечом и глядя на нее, не испытывал никакого сексуального влечения, здесь было что-то совсем другое — щемящее и нежное…
— У вас очень интересный тип лица, не классический русский, — сказал он.
— Старик, да где ты найдешь классику в России, а особенно в СССР? Это же просто вавилонское столпотворение, полигон для смешения рас и национальностей, и наша дорогая Беллочка — замечательное тому подтверждение. Просвети-ка его, дружок, поведай о своей невероятной родословной. Но сначала тост — за красоту!
Все дружно поддержали хозяина.
— Я могу лишь на небольшом отрезке времени — на двух поколениях — проследить генеалогию своей семьи. Бабушка по материнской линии — грузинка, дед — из старинного рода, восходящего к Шереметевым и Долгоруким. В родственных связях с этой стороны вообще разобраться непросто — есть и немцы, и поляки, и итальянцы, и кто-то еще… Если честно, я не слишком этим горжусь, меня это, скорее, просто забавляет. Зато моя мать относится к этому вполне серьезно — исключительно для внутреннего пользования. У нас ведь в стране подобные корни в известное время были небезопасны, да и сейчас не так чтобы очень украшали их обладателей. Об этом все предпочитают не заикаться, но в своем кругу можно и расслабиться. Бабушка по отцовской линии — татарка, дед — донской казак, в результате этого союза и появился в семействе этот «неклассический русский тип» — цитирую вас — у моего отца явно выражены признаки монгольского нашествия…
— Что с таким шиком унаследовала его единственная очаровательная дочь, — вмешался Игорь. — Кстати, эта чаровница — дочь небезызвестного тебе Сергея Загорского.
— Правда?! Совсем недавно имел удовольствие видеть вашего батюшку в Париже на открытии Русского сезона. Он дирижировал Московским камерным оркестром, в программе — Глинка и Римский-Корсаков. Как всегда — грандиозный успех. Скоро ли он порадует нас новыми сочинениями?
Познакомиться с дочерью Загорского, да еще такой красоткой, было и лестно, и приятно. Кроме прочего, Виктору показалось символичным, что у нее тоже есть польские корни. Это был, в самом деле, вечер сюрпризов.
— Сейчас родители в Вене, отец — член жюри конкурса дирижеров. Завтра возвращаются. Боюсь, что не смогу точно ответить на ваш вопрос — он всегда делает несколько вещей одновременно, так что мне довольно трудно судить о его приоритетах.
Белле не хотелось говорить о своем отце. Его тоска пустила такие глубокие корни, что время — а после той истории прошло уже более трех лет — не смогло полностью излечить ее. Раздавленный и опустошенный, он полностью сдался перед неизбежностью продолжать жить. Инерция семейного быта и титанические усилия матери, твердо державшей руку на пульте управления их безрадостного совместного существования, понемногу начали выводить его из запоев и оцепенения. Белла знала, что его консультирует психиатр, он пользуется антидепрессантами, но в разговорах с родителями обходила и это стороной, не задавая лишних вопросов, — обсуждать щекотливые темы и личные проблемы в их табуизированном доме было не принято, недопустимо.
Состояние отца было изменчивым, и мать, пользуясь периодами относительной стабильности, умело вводила его в рабочий ритм, вовлекала в постоянно меняющийся калейдоскоп культурной жизни Москвы и московского бомонда, считая, что на людях ему придется хотя бы на время забывать себя и общаться, что не могло не пойти ему на пользу, и это было правдой. К тому же, полагала она, было опрометчивым надолго исчезать из виду, в чем она снова была права.
Перед именем отца публика всегда проникалась чувством, близким к благоговению. Нашумевший эпизод из его частной жизни давно был забыт, оставался только мэтр, живой классик, и даже критика, никогда не прощающая никаких промахов, возможно, из-за его невероятного обаяния или по каким-то другим загадочным причинам, щадила его, тон статей о нем был неизменно почтительным и доброжелательным.
Присутствие отца в качестве участника различных событий придавало им вес и значительность. Создавалось впечатление, что жизнь его насыщенна и интересна, но Белле было известно, что стоит за этой блестящей витриной, хотя всего она, конечно, знать не могла, но уже и то было хорошо, что он перестал отказываться от участия в разного рода культурных акциях и снова начал дирижировать и выезжать. Белла понимала его состояние, но помочь ему она ничем не могла, да ему и никто не мог помочь…
Вечеринка удалась. Ирина оказалась прекрасной кулинаркой — и закуски, и утка с яблоками, и собственного изготовления многослойный «наполеон», в честь гостя, и по-особому заваренный китайский чай были первоклассными.
Все присутствующие были милы, образованны, раскованны и дружелюбны, но, безусловно, гвоздем программы был Виктор. Даже в этой компании приятных и интересных мужчин он отличался большей свободой — не в том смысле, конечно, что был без спутницы, а своей внутренней свободой, без оглядки на мнения авторитетов, без этого немного приевшегося московского интеллигентского стеба. Он говорил искренне, его поразительная начитанность, любовь к русской литературе и культуре вызывали уважение, а о манерах и костюме нечего было даже и говорить — здесь его сравнить было просто не с кем.
Его русский язык был безупречен, иногда даже более церемонен и правилен, чем требуется при легком разговорном общении — выученность и книжность оборотов выдавали в нем иностранца. Акцент едва улавливался и придавал речи, наряду с прорывавшейся французской интонацией, ровной и некатегоричной, неповторимый мелодический шарм. Устоять здесь было очень трудно…
Белла с первой минуты ощутила его присутствие не только потому, что он сидел рядом и от его прикосновений ее все время бросало в жар. За ней впервые ухаживал настоящий мужчина — предупредительный, уверенный в себе, образованный, легкий, явный эстет, но с чувством юмора — словом, такой, каким и должен быть в ее представлении истинный француз, парижанин… И она не ошибалась, чувствуя, что этот интерес — взаимный. Все вопросы, которые он задавал, были обращены только к ней…
— А откуда это прелестное имя? Не навеяно ли Лермонтовым?
— Нет, у Лермонтова Бэла пишется с оборотным «э» и с одним «л», меня же отец назвал Беллой в честь Беллы Ахмадулиной, в которую был тайно влюблен в молодости. В то время в нее все были влюблены… У него до сих пор стоит в кабинете ее портрет той поры. Совершенно удивительное лицо — если попробовать персонифицировать понятие «вдохновение», то лучшего образа не найти. Не знаю, есть ли у меня что-нибудь от прелести моей любимой поэтессы, но ее имя я ношу с удовольствием…
Она действительно была похожа на всем известный очаровательный портрет того времени — те же припухлые губы и мечтательный взгляд раскосых глаз, с той разницей, что длинные густые волосы были у нее небрежно распущены по плечам и она была блондинкой, в мать.
Заказанное для Виктора такси, на котором Белла собиралась ехать дальше на улицу Льва Толстого, прибыло с большим опозданием, и она решила, что останется ночевать у Ирины.
Виктор попросил у нее номер телефона и разрешения позвонить. Они договорились встретиться на следующий вечер после закрытия ярмарочного рабочего дня.
Белла решила, что на правах хозяйки ей нужно продумать программу развлечений. Она тут же отвергла предложение Ирины — традиционное зрелище для иностранцев — Кремлевский дворец и Большой театр. Туда легко можно попасть, с этим он справится и без нее, а вот посмотреть хорошие спектакли ему вряд ли удастся, для этого нужен человек знающий. А ведь он, как выяснилось, любит театр; лишь бы повезло со спектаклями…
Разобравшись с репертуаром, она почти весь рабочий день просидела на телефоне, обзванивая и напрягая всех знакомых. В результате все сумела организовать в наилучшем виде — среда, четверг и пятница были соответственно распределены между Таганкой, Вахтанговским и Ленкомом. Она была очень довольна, что удалось достать билеты на «Юнону и Авось» — спектакль был действительно хорош, с прекрасным актерским составом, прелестной музыкой, не говоря уже о том, что автором пьесы являлся сам Вознесенский, творчество которого, как оказалось, любил и он… да и тема мюзикла как по заказу — созвучна их настроению.
Началась самая удивительная пора ее жизни — романтического преображения, мгновенного пробуждения от девического сна. Каждый вечер после очередного просмотра спектаклей они гуляли по Москве — погода к тому располагала. Она водила его по своим любимым местам, обрушивая на него обилие историко-культурологических сведений. Они подолгу разговаривали, наслаждаясь той волнующей неопределенностью, когда еще ничего не произошло и не сказано, но уже чувствовалось, что их встреча — не просто очередной приятный эпизод, а нечто гораздо большее и эта неопределенность — временная…
Прервать эти сладостные минуты было непросто, но и бродить всю ночь было невозможно, обоим нужно было успеть выспаться до работы — Белла только окончила университет и осталась работать на кафедре. Работать оказалось много интереснее, чем учиться, и она с энтузиазмом описывала Виктору студентов группы, в которой вела семинарские занятия. Ее легкость, красота, образованность, духовность и явная романтичность действовали на него непривычно возвышающе, что было с ним впервые — обычно женщины с которыми ему случалось иметь дело, заводили его в совсем ином ключе, влияя на другие зоны. Такое множество красивых слов и значительных мыслей он обнаружил в себе впервые, все предыдущие отношения, включая роман с Одиль, к такого рода самореализации не располагали, в тех случаях требовались реактивные извержения совсем другого свойства. Восхищаясь своими вдруг неожиданно прорезавшимися новыми способностями, он не без сожаления прерывал эти восхитительные диалоги, усаживал ее в такси, целовал в щечку, а сам отправлялся в гостиницу.
Каждая новая встреча все больше сближала их, оба не могли дождаться вечера и с удовольствием угадывали друг в друге это взаимное влечение…
Он вошел в ее жизнь и сразу стал необходим, и эти легкость и быстрота немного пугали Беллу. Прежние ее увлечения и романы бывали с ровесниками, которых она знала не первый день, и все в тех отношениях развивалось постепенно, было понятно, основывалось, помимо романтической влюбленности, на общих вкусах и интересах, что, впрочем, ни разу не привело к серьезному результату. Здесь был совсем другой случай — взрослый, состоявшийся, не до конца разгаданный, или, вернее, совершенно не разгаданный, без каких-либо видимых изъянов, — наоборот, все при нем, да еще и иностранец — тут было над чем задуматься.
Но в двадцать два года мало кто долго раздумывает — хочется ринуться в счастье, и как можно скорее… и она сделала то, что ей казалось естественным и правильным, — отогнала прочь все мешающие этому желанию сомнения и мысли…
Виктор был в восторге от новой знакомой. Он встретил ее как раз вовремя — она необыкновенно хороша собой, интеллигентна, из прекрасной семьи… Кто бы мог подумать — у него появляется шанс познакомиться, а то и породниться с самим Загорским… Кроме того, впервые появилась надежда на освобождение от этого периодически буксующего безумия — романа с Одиль…
Последняя мысль, которая пришла ему в голову перед сном и даже рассмешила его, — любимая мамочка вышла замуж за поляка, а сын двинулся еще дальше на восток, на покорение загадочной России… Интересно, как далеко может зайти его собственное будущее потомство…
ГЛАВА 2
Три дня пролетели незаметно. Виктор должен был улетать в воскресенье, и на субботу он пригласил Беллу и Игоря с Ириной на закрытие ярмарки, после чего они вчетвером отправились в японский ресторан, расположенный рядом с выставочным центром — он уже там побывал и счел кухню вполне приемлемой. Ресторан находился в гостинице «Международная», одном из немногих европеизированных мест в Москве.
Ирина пребывала в приятном возбуждении: быть причастной к устройству личной жизни близкой подруги — занятие невероятно волнующее и увлекательное. Наконец-то у Беллы появился первоклассный кавалер, а то, при всей ее красоте и возможностях, вечно окружена безликими мальчиками-подружками, на которых и смотреть противно. Игорь тоже был доволен развитием событий — он выступил инициатором этого знакомства потому, что Виктор был ему симпатичен, а красавица Белла с ее неумением выбирать стоящих мужчин, несомненно, нуждалась в патронаже. В их случае было прямое попадание в яблочко — пара получилась просто на загляденье. Кто знает, может, это знакомство к чему-нибудь и приведет…
Короче, все участники акции были довольны друг другом и замечательно провели этот вечер. Сергеевы укатили домой, дав им возможность остаться наедине. Виктор предложил замечательно продолжить вечер — отправиться в ночной клуб и потанцевать.
Она впервые попала в такую обстановку — в СССР особо тщательно оберегалась нравственность граждан. Подобные «загнивающие» места почти отсутствовали на его территории, но иностранцам, живущим в Москве или приезжающим в нее на какое-то время, нельзя было запретить развлекаться так, как они того хотели и к чему привыкли, поэтому кое-какие плановые «тлетворные» очаги в столице все же существовали. Ночной клуб и был одним из таких немногих разрешенных и, конечно же, контролируемых властью мест…
Они вошли в огромный зал, до отказа заполненный хорошо одетой публикой. Здесь пахло дорогими духами, кофе и сигаретами, при этом благодаря хорошей вентиляции дышалось легко — сигаретный дым, клубясь над головами, поднимался к потолку, что было заметно даже в полумраке.
На низком подиуме в глубине зала играл оркестр, возле стойки бара было не протолкнуться от желающих.
Люди веселились — пили, танцевали, слушали музыку, переговаривались, смеялись. И все — никакой крамолы, ничего подозрительного, недостойного. Просто непонятно, зачем нужны были все эти препоны — усиленный дежурный патруль у входа, такой же наряд в раздевалке, десятки явных штатных сотрудников, с озабоченным видом снующих между танцующими парочками. Их желание оставаться незаметными и не выделяться приводило к обратному эффекту — своими серыми, одинаково скроенными костюмами, комсомольскими стрижками и настороженно бегающими глазами они резко контрастировали с общим живописно-разнообразным и безмятежно-расслабленным фоном.
Просто так, с улицы, сюда было не войти, вход разрешался только для иностранцев. Немногие смельчаки отечественного разлива умели профессионально косить под запад и проникали сюда, но и в этих редчайших случаях в любой момент к таким посетителям могли подойти хорошо натренированные, куда более профессиональные, физиономисты и попросить предъявить документы. Обычно просьбы этим не ограничивались, а сопровождались требованиями удалиться, а то и угрозами разнообразных перспектив, вплоть до препровождения куда следует с последующим заведением дела — в тех случаях, если такие «гости» имели несчастье обладать советским паспортом.
Зато имеющие одобренный статус определенного сорта дамы были здесь постоянной клиентурой и никто у них документов не спрашивал, но это был уже совсем другой счет — они находились при исполнении служебных обязанностей. Виктор заранее предупредил Беллу, что говорить им лучше по-английски, чтобы избежать неприятностей, но гул был такой, что необходимость в разговоре отпала сама собой.
Он был превосходным танцором и знал это, а она, хоть и не могла похвастать большим опытом, оказалась легкой и послушной ученицей. Оркестр оказался прекрасно сыгранным, живая музыка и близость в танце волновали обоих — они танцевали с явным удовольствием. Время от времени, когда оркестр делал небольшие перерывы, Виктор отправлялся к стойке бара и, под все более смелые тосты, оба радостно подкреплялись очередными коктейлями, легкость которых оказалась обманчивой — у Беллы вскоре закружилась голова, и она решила, что пора остановиться…
— Можешь не верить, но я впервые в жизни набралась так, что вряд ли смогу идти без поддержки…
— Без поддержки тебе точно не пройти и двух шагов, — сказал он смеясь и впервые целуя ее в губы. — Я поеду с тобой и провожу домой — такую красавицу, подшофе, да еще в такое позднее время действительно опасно отпускать без сопровождения…
То ли перебор коктейлей, то ли близость в танцевальном зале, то ли близость разлуки, а может, все вместе взятое так подействовало на нее, что она, не успев подумать о последствиях, без тени сомнения сказала:
— Я — большая девочка и справлюсь, но если хочешь поехать со мной — пожалуйста, приглашаю в гости и обещаю напоить тебя потрясающим кофе по маминому рецепту, пальчики оближешь…
Машину искать не пришлось — таких «хлебных точек» в столице было меньше, чем желающих хорошо заработать.
Кофе, без преувеличений, оказался потрясающим, и Виктор действительно оценил его, правда, несколько позднее — утром, когда собирался на переговоры в издательство «Прогресс» — мамочка будет довольна, о ее просьбе он, ублажая себя, все-таки не забыл…
Виктор попросил Беллу проводить его в Шереметьево. Она не знала, как для него, но для нее бурный завершающий аккорд перед его отъездом не был случайностью. Все получилось хоть и спонтанно, но вполне сознательно. Интеллектуал-аспирант был немедленно забыт и напрочь изгнан из сердца — какое уж тут соперничество и сравнение!
Она поняла, что наконец-то влюбилась, и теперь ждала каких-то более осмысленных, чем накануне, слов и объяснений и в то же время боялась их услышать. Ведь здесь была такая история с географией…
И он, словно прочитав ее мысли, спросил:
— Ты хочешь быть со мной?
— Быть?
— Да, быть вместе. Это — главное. Все остальное — как, где, когда — детали.
— Я не могу так сразу…
— Я тебя и не тороплю, а спрашиваю лишь о желании.
— Наверное, да…
Он сказал, что постарается разделаться с кое-какими проблемами и прилететь в самое ближайшее время.
Виктор не стал бы утверждать, что сражен наповал и его сжигает бурная страсть. Чего-чего, а бурных страстей в его жизни было предостаточно, он давно постиг их науку, пресытился ими, устал от них — здесь было что-то совсем другое… С ней он чувствовал себя не на вулкане, где все раскалено и кипит, а в надежной гавани, где можно укрыться от любой стихии и постепенно, не спеша постигать «науку страсти нежной» — ему казалось, этот образ очень подходил ей…
В Париже из аэропорта он решил поехать к родителям, предварительно позвонив им. Он обожал мать, да и был, по сути своей, типичным маменькиным сынком, но он также был достаточно близок с отцом, который всегда направлял его мужское развитие, мужскую самость или, как выражался Сергеев, — мужицкое самство…
Вот и теперь, прежде чем принять окончательное решение, он по привычке захотел сначала поговорить с отцом. Отец долго не раздумывал, его совет был сформирован всем его собственным предыдущим жизненным опытом:
— Все равно когда-то придется остановиться, на всех тебя не хватит, а с возрастом решиться на брак будет труднее. Тебе уже тридцать, самое время обзаводиться семьей, в противном случае есть опасность превратиться в закоренелого холостяка. Никогда не стоит пытаться долго перебирать — всегда найдется более интересная. Поэтому, если удалось сосредоточиться на одной и если почувствовал, что это твое, — бери, а против повседневности всегда имеется испытанное лекарство — отдушины на стороне, которые только укрепляют семейные узы. Кстати, я обзавелся семьей именно в твоем возрасте…
Матери он сообщил, что впервые встретил столь совершенную девушку — и внешние данные, и врожденное благородство, и образование, и чудесный, уравновешенный характер, при этом легкий и веселый. Да еще из известной семьи, да с такой родословной…
— Это — нежный ангел двадцати двух лет, полностью в твоем вкусе, ты будешь довольна.
Мать, посвященная во все его любовные истории и знавшая о сложном характере Одиль, не одобряла их романа и была очень рада, прежде всего, его решению порвать с ней, поэтому новое увлечение сына приняла доброжелательно. Что до нефранцузского происхождения избранницы, то сие Клер совершенно не беспокоило — их семья давно доказала свою интернациональность, и возможная будущая невестка была вполне в ее духе.
Ее лишь немного смущала поспешность, с которой он решился на такой серьезный шаг, как женитьба. Но, с другой стороны, то, что он впервые заговорил о семье, означало — мальчик созрел для этого шага, что было замечательно само по себе. Ей казалось, что его бурная холостяцкая жизнь несколько затягивается. Беспокоили ее и неупорядоченные ритмы такого образа жизни, и неумение сына выбирать женщин — три его последние пассии, а в особенности самая последняя, Одиль, обладали, как на подбор, неуправляемым темпераментом и типичными замашками эмансипе. С такими особами нечего было и надеяться на спокойную семейную жизнь.
На фотографии его новый выбор ей понравился — в девушке сразу угадывались ум и естественность, к тому же, она действительно была хороша собой. Да и преждевременно было начинать беспокоиться по поводу неожиданного решения сына — еще ведь ничего не случилось…
В разговоре с ним она выразила желание познакомиться с девушкой и ее родителями заранее — хотя это и известная всей цивилизованной Франции фамилия, но ведь он — ее единственный сын и она хочет все сделать по правилам, обстоятельно и со вкусом; воспоминания о событии, если оно произойдет, должны быть красивыми.
Виктор обещал продумать, когда лучше поехать в Москву для знакомства, технически же организовать поездку в любое удобное для семьи время не представляло труда — турпутевки в Россию были всегда доступны.
Было решено, что он в самое ближайшее время постарается устроить себе поездку в Москву для закрепления позиций и проверки так скоропалительно возникшего желания жениться, этой скоропалительности он и сам не переставал удивляться. Во время поездки, если его решение не изменится, нужно заодно и познакомиться с родителями Беллы. Засим можно устроить и смотрины невесты для отца с мамочкой.
Но вначале Виктору нужно было расстаться с Одиль. Вернувшись в Париж, он не зря сразу поехал к родителям, а не к себе, подозревая, что она наверняка ждет его в квартире. Не желая ввязываться в непростое объяснение и опасаясь ее реакции, он попросил мать позвонить ей и попросить вернуть ключи.
Клер эта просьба несколько покоробила, но желание избавить сына от «вампирши» пересилило все другие чувства, и она выполнила поручение, сообщив Одиль, что Виктор влюблен, собирается жениться, и попросила ее оставить ключи у консьержа.
Одиль попыталась устроить очередную бурную сцену, но ему удалось увернуться от выяснения отношений, сведя все к минимуму.
Больше его ничто не сдерживало, и он полностью переключил себя на новую волну — зная московские трудности и своеобразный ассортимент «Березки», он приступил к покупке подарков для Беллы, всего самого лучшего, что только попадалось ему. После работы теперь никуда не хотелось идти — появился новый и приятный ритуал — каждый вечер в условленное время он регулярно звонил ей и они подолгу разговаривали, все больше и больше привязываясь друг к другу. Примерно через месяц ему удалось организовать командировку в Москву.
Беллу приятно удивило его умение подобрать действительно элегантный женский гардероб, со всеми необходимыми аксессуарами, и самым удивительным в этом умении оказалось то, что все сидело, как по заказу, а он ведь ни разу не спросил о ее размерах. Вещи были превосходного качества, включая изумительное нижнее белье, которое также оказалось впору. По изысканности кроя и цветовой гамме можно было безошибочно определить хваленый французский вкус. Все, что он с такой тщательностью выбирал для нее, шло ей и было очень кстати, потому что ее родители теперь редко выезжали, а в магазинах, кроме изделий фирмы «Большевичка», купить было нечего. Ассортимент же «Березки» воображения не поражал — во всяком случае, его. О спецвозможностях он и не подозревал, да и Белла, видя его взыскательность в одежде, постаралась о них забыть.
Формально он остановился в гостинице, но заезжал туда лишь для того, чтобы переодеться. Каждый день после работы они встречались в центре, ужинали, покупали всяческие деликатесы в «Березке» — еда и напитки там, по его мнению, были вполне неплохо представлены — и ехали к ней. С ней он чувствовал то, про что принято говорить — «отдыхать душой»… Что ж, пора было сосредоточиться и сделать решительный шаг…
— Хорошо бы представиться твоим родителям, — сказал он ей на четвертый день пребывания.
Это немного старомодное слово развеселило Беллу.
— Ты хочешь сказать — познакомиться. Я уже говорила о тебе, и мама спросила, будет ли у этих отношений продолжение или это просто романтическое приключение.
— И что же ты ответила?
— Сказала, как есть: не знаю, поживем — увидим…
— Продолжение следует и — немедленно. Я прошу тебя принять это кольцо. Считай, что это — помолвка, прелюдия к официальному предложению.
В Париже он купил для нее кольцо, решив, что подарит его в какой-то подходящий момент. Похоже, этот момент настал…
Он вытащил из кармана коробочку, раскрыл и надел ей на безымянный палец кольцо с рубином. Оно ей оказалось велико…
Виктор расстроился — первый просчет в покупках, да еще такой дорогой. Кроме того — дурное предзнаменование… Все получилось совсем не так, как представлялось.
Увидев его расстроенное лицо, она с жаром начала утешать его:
— Не огорчайся! Первое кольцо, которое мой отец подарил матери, тоже оказалось велико.
— Но это же дурной знак.
— Глупости, я в это не верю.
— Был уверен, что полностью изучил тебя. Так хотелось сделать сюрприз, что не стал спрашивать твоего размера…
— Сюрприз, между прочим, получился, а своего размера я и сама не знаю, никогда не носила колец. Так что — спокуха, как говорит Женька, тем более что такую мелочь можно легко исправить — в магазине или у ювелира из большего всегда смогут сделать меньшее.
— Тебе хоть нравится?
— Большое спасибо, кольцо — роскошное, и мне жутко нравится. Обещаю тебе заняться им, а пока, чтобы не потерять, положу-ка я его назад и сейчас же позвоню родителям.
Она его быстро утешила, переключив на волнующую тему.
В Новодворье долго не раздумывали и незамедлительно пригласили — на следующий же вечер, часов в пять.
Этот визит напрягал и раздражал ее, но делать было нечего — ритуал знакомства когда-то все равно должен был состояться, и по всему было видно, что он к этому очень стремился…
Белла не заблуждалась насчет своей семьи — она давно пришла к выводу, что роль отца в ней, хотя он и ее формальный глава и вокруг него вертится весь семейный ритм и смысл, все-таки, безусловно, второстепенна, более того — ничтожно мала в том, что касается устройства быта и решения житейских проблем. В эти вопросы он никогда и не пытался вникать, потому что ему было внушено матерью раз и навсегда — это не его епархия, он должен тратить свои силы только на творческий процесс, а она разберется со всем остальным.
Мать же, несмотря на несомненное поклонение и служение отцу, действительно во всем прекрасно разбиралась и была истинной хозяйкой, ведущим солистом и одновременно дирижером семейного оркестра. Именно она, продумывая все до мелочей, со вкусом и страстью, создала многочисленные семейные правила, которым, скорее всего, не суждено было стать традициями — большую часть из них дочь соблюдала только из вежливости и с неизменным постоянством нарушала, как только оказывалась за пределами дома.
Наверное, каждая женщина в той или иной степени является ангелом-хранителем собственного семейства и семейного очага. Белле казалось, что ангел-хранитель, заключенный в ее матери, был раздут до невероятных размеров.
Вот и сейчас, увидев приготовления, она поняла, что глупо было надеяться на непринужденный разговор за бокалом вина или чашкой чая. Прием возможного жениха единственной дочери по запланированному матерью сценарию не мог снизойти до такого примитивного уровня. По размаху было видно, что замысливался он как событие грандиозное, которое присутствующие должны были не только оценить, но и надолго запомнить.
Стол был сервирован на застекленной террасе. Посреди стола, накрытого идеальной белизны испанской полотняной скатертью с вышивкой ручной работы, стоял высокий серебряный подсвечник с шестью зажженными свечами. Столовое серебро — все эти многочисленные вилки и вилочки, ножи и ножички, ложки и ложечки, назначение коих так и остается для большинства людей неразгаданной тайной, — стараниями Фени было начищено до совершеннейшего блеска; ряды бокалов, рюмок и рюмочек из хрусталя ручной работы, выстроенных в ряд перед каждой тарелкой по строго прямой линии, поражали изяществом формы и утонченностью граней, серебряные кольца были готовы выпустить из своих объятий накрахмаленные до безупречной твердости салфетки…
Рядом со столом, слева от хозяина, приютился изящный инкрустированный столик с серебряным ведерком, где в колотом льду охлаждалось марочное, коллекционное Абрау-Дюрсо — именно оно, лучшее отечественное шампанское, а никакое не французское, будет для него в диковинку, такого ведь он нигде не попробует.
Четыре огромных букета живых цветов, привезенных утром, симметрично стояли в простенках между стеклами, на специальных подставках, окружая это убранство, — все, за исключением цветов и салфеток, которым и полагалось быть свежими, переливалось и сияло уникальной подлинностью и изысканным благородством неподдельной старины.
Вероятно, даже на банкете в честь нобелевских лауреатов в присутствии королевских особ не подается такого количества посуды и она не меняется с такой молниеносной быстротой, как это было сделано в тот вечер.
Бедная Фенечка, обряженная в новую белую блузу поверх длинной черной юбки, перехваченной в необъятной талии белым передником, путаясь в фалдах, рысаком носилась из кухни через гостиную к столу и обратно с полными подносами. У Беллы каждый раз замирало сердце — хоть бы все обошлось! — когда она видела, как подлинные исторические ценности быстро заполняют поднос и исчезают за дверью, а их следующая партия через мгновение вносится и расставляется на столе. К счастью, все обошлось.
О еде не стоило и говорить — отработанные до совершенства рецепты еще никогда не подводили, не подвели они и на этот раз.
Отец был в ударе — по его глазам и приподнятому состоянию духа Белла догадалась, что он уже успел изыскать способ отметить событие заранее. Он давно не был столь оживлен — непринужденно острил, умело вел застольную беседу, произносил изящные тосты, что предполагало вполне легальное прикладывание к очередной рюмочке. Мать, сама светская любезность и обаяние, изящно-предупредительно и незаметно для неискушенных глаз гостя эти попытки старалась пресечь — и не всегда безуспешно.
Белла с напряжением ждала конца вечера, но при этом не могла не почувствовать, что все присутствующие остались довольны друг другом.
Виктор был принят, обласкан и уходил с официальным статусом — жених дочери. Даже Фенечка, прощаясь, горячо зашептала ей в ухо:
— Ну, девка, отхватила — теперь держи обеими руками! Прямо кум королю и помощник министра, — на Фенечкином языке сие изречение означало высочайшую оценку и полнейшее одобрение.
Встреча произвела большое впечатление и на Виктора — он сиял и излучал восторги:
— Какие у тебя родители! Отец — просто блистателен и при этом — никакой монументальности, а напротив — теплота и естественность… А мама — та еще штучка… и все еще божественно хороша! А какой у нее тонкий вкус — в жизни не видел подобного количества красоты, собранной в одном месте, — все музейное, а уютно и не подавляет. Даже представить себе не мог, что в Союзе можно создать себе такой изысканный комфорт и окружить себя настоящей роскошью. Такого уровня дом, да еще с этим уникальным наполнением во Франции могут себе позволить только лишь настоящие миллионеры. Не могу удержаться и сделаю тебе еще одно признание — у тебя не только известные, необыкновенно образованные, но и очень красивые родители… на вас так приятно смотреть, когда вы вместе. Я влюбился в них сразу. Как мне повезло! По-моему, ты взяла все лучшее от них. Иметь такую жену, как ты, уже счастье, но иметь в приложение таких тестя с тещей — это счастье вдвойне! Представляю, как хорошо тебе было дома! Да, когда в семье полное взаимопонимание, красивые отношения и интеллектуальная атмосфера — результат налицо…
Он прижал Беллу к себе, давая понять, что этот результат — она. Она не стала его разубеждать и дала ему выговориться — он был такой милый, эстетствующий, восторженный, но не очень наблюдательный и, наверное все-таки немножечко сноб…
На этот раз Виктор еще больше осознал, что принял правильное решение — он не переставал бессознательно сравнивать их, и все сравнения оказывались не в пользу Одиль. Он находил Беллу энергичной, но без излишней нервозной суетливости, уравновешенной и легкой. Она его не будоражила, не переворачивала, а успокаивала, вызывая постоянную нежность и какие-то еще пасторальные эмоции, не поддававшиеся определению. Все-таки происхождение, порода — не последнее дело…
Одиль же была полным контрастом — скорее, «этюдом в багровых тонах», дремлющим вулканом, торнадо, неуправляемой стихией… Ее бешеная активность зашкаливала, привлекая и заводя, а порой нередко и утомляя. Она никогда не умела вовремя остановиться и в любой момент могла выйти из-под контроля. Такие вспышки нередко заканчивались непредсказуемым проявлением, вплоть до приступов самой настоящей ярости — и тогда летело и разбивалось все, что только попадало ей под руку…
Устав от прежней жизни, он решил не нарываться на новые сложности в поисках идеального. Сказав себе, что это — невозможно, несбыточно, он решил, что действительно пора остановиться, сопротивляясь разным соблазнам, включая Одиль. — когда-то ведь нужно сосредоточить усилия, как говорит отец.
А сам не переставал удивляться себе и своей решимости, приведшей к новому повороту судьбы — из какого источника появилась эта мысль о женитьбе? Но удивляться было уже поздно, так как матримониальная машина была запущена — впервые… Теперь все было предопределено, и оставалось только дожидаться ее очередного планового хода. Сначала предстояло знакомство мамочки и отца с родителями Беллы, потом следовала подача документов на регистрацию брака… За этими шагами в назначенный срок шла уже и свадьба — о, ужас, это тоже предстоит пережить — и, наконец, переезд жены в Париж, где ей придется как-то адаптироваться. Но это уже будет совсем другая история — семейная идиллия, к которой он тянулся и которая его, если честно, немного пугала…