— Печь имеется. А даже если и нет, или не годна — сложу. Так что, испечешь?
— Испеку.
— Ну а коли так, то поехали. Вон, солнце уже скоро зайдет, а вам еще хозяйство смотреть.
Извозчик, увидев своих седоков, едва не сбежал, но польстился на двойную оплату. Довез всю нашу компанию до городской больницы и честно дождался, пока я нашел дежурного фельдшера и определил мальчишку на лечение. Но после, услыхав, куда предстоит ехать, наотрез отказался. Насилу уговорил его довезти хоть до условной границы слободки. Это насколько же дурная слава у этого места, что извозчики аж трясутся при одном его упоминании? Ничего не скажешь, подкузьмил мне господин полицейский инспектор. Ну да ничего, пробьемся.
Добрались до дома уже в сумерках. Судя по всему, чужие в мое отсутствие не лазали, замки остались нетронутыми, добро — в целости и сохранности. Зашли в дом. Девчонки в момент проскакали по всем комнатам, возмущаясь «сплошной грязюкой», а я, наконец, сообразил: если у меня уже в животе бурчит, то они, поди, с утра ничего не ели. А, может, и с прошлого дня. Порылся на полках, нашел пару надколотых глиняных кружек. Сбегал до колодца, набрал воды, сполоснул посуду. Сгреб с ближайшего подоконника на пол весь мусор, добыл из саквояжа рубаху, которую определил на ветошь, постелил вместо скатерти. Потом позвал хозяек.
— Ну что, годится жилье?
— Годится, — кивнула старшая. — Только в этой печи хлеб не выйдет. Голландка — она только на обогрев.
— Сказал же — новую сложу. Только давайте сперва вот что: мое имя вы знаете. А как вас звать-величать?
— Я — Машка, — смутилась старшая. — А она — грязный палец ткнул в сторону мелкой — Дашка. А брательник — тот, что в больнице — Мишка.
— Понятно. Значит, Мария и Дарья. Вы есть будете?
Мог и не спрашивать, и без того понятно было. А когда я развернул мясной пирог, девчонки разве что чудом слюной не захлебнулись. Они, поди, за последний год мяса и в глаза не видали.
Я порезал пирог на три части. Меньшую, примерно четверть, себе, а остальное им двоим пополам. И пока я примерялся, как ловчее откусить, голодные дети смолотили свои порции без остатка. А Дашка после еще и крошки в ладонь смела и в рот ссыпала.
Тем временем, за окном совсем стемнело.
— Ну ладно, худо-бедно повечеряли, пора и спать ложиться, — объявил я. — Тут одна кровать более-менее целая осталась. Вы на ней уместитесь? Вот и ладно. А я в сарай пойду. Спокойной ночи.
Разбудил меня, как и в прошлый раз, солнечный луч. Я разлепил глаза, с кряхтением вылез из мобиля, распрямился, размялся и вышел во двор. Потянулся, зевнул, да так и застыл с открытым ртом. Уж не знаю, когда поднялись девчонки, но работа у них уже вовсю кипела. Все ставни были отворены, все окна — нараспашку. У крыльца лежала куча всяческого хлама, а в доме задорно перекрикивались девчачьи голоса. Из окошка второго этажа на секунду высунулась Машка, выплеснула на землю из какого-то корытца грязную воду и вновь скрылась внутри. Из открытой настежь двери выскочила босая Дашка, выволокла грязную рогожу с наваленным на ней мусором, покидала все это в общую кучу и ускакала обратно.
Вот это да! Думаю, я вчера заключил хорошую сделку. Но работников полагается кормить, а у меня в доме ни крошки. Непорядок! Надо исправляться.
На то, чтобы найти в слободке лавку, закупить продуктов, немного посуды и вернуться, ушло с полчаса. Но к этому времени на крыльце уже лежал найденный где-то в закромах вязаный коврик, а за ним блестел чисто вымытый пол.
Ходить в грязных штиблетах по чистому — это было свыше моих сил. Я разулся, вошел и ахнул. Да, еще не все было отчищено и отмыто, но то, что было вечером и то, что я видел сейчас — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Наверху девчонки шумно возились, бормотали вполголоса что-то явно непристойное — честно выполняли свою половину договора. Пора было и мне выполнить свою.
— Девки! — громко позвал я. — Айдайте, поснедаем.
Бормотание стихло в один момент. А в следующий момент по деревянным ступеням лестницы барабанной дробью простучали босые пятки, предо мной явились две чумазые мордашки и тут же потянулись к разложенной на чисто выскобленном столе снеди.
— Э-э, нет, так не пойдет, — остановил их я. — Грязными за стол не пущу. Марш умываться! Вода на крыльце. Не бойтесь, вашу долю не съем.
Машка и Дашка умчались наводить чистоту, а я поставил на новенькую пьезотермическую плитку новенький медный чайник, нарезал ломтями каравай еще теплого хлеба и принялся намазывать краюхи маслом.
Когда хозяйки вернулись, по кружкам уже был разлит свежезаваренный чай, а на столе кроме блюда с хлебом стояла плошка с мелко наколотым сахаром.
— Ну вот, совсем другое дело, — оценил я их старания. — Теперь и откушать можно. Пока стоя, позже лавки сколочу. А как разбогатею, так и венских стульев накуплю. Чего смотрите? Ешьте, покуда не остыло.
Две девчонки смолотили еду в один присест. И куда только в них влезает! Поели, чуточку продышались, и Машка тут же подхватилась посуду мыть. Да и сестрицу себе на подмогу утащила. А я пошел в сарай, переоделся в гоночное и выкатил своего железного коня.
Девчонки, как увидели меня во всей красе, кажется, дара речи лишились. Стояли, рты раззявив, и только глазищами лупали. Наконец, отмерли. И снова рты раскрыли — на этот раз, чтобы засыпать меня миллионом вопросов. Но я был хитрее и быстрее.
— Мария, вот, держи рубль.
Я высыпал девочке в горсть несколько монет.
— Дойди до лавки, купи продуктов на пару дней: крупы, муки — ну, сама, поди, знаешь. Если кастрюля какая понадобится или сковорода — тоже покупай. Вечером доложишься. Я поехал по делам, буду на закате. Приготовьте что-нибудь пожевать. Хлеб, что остался, можете доесть.
Выдав эту инструкцию, я выехал за ворота, дождался, пока в калитке не лязгнул засов, и покатил по улице, вызывая живейший интерес у всех обитателей слободки.
Дел у меня действительно было по горло. Надо было заскочить к плотникам, договориться насчет устройства верстака в сарае-мастерской, да оценить стоимость настилки пола. Надо было заказать оконное стекло. Надо было забежать в больницу, проведать пацана, да переговорить со знакомым врачом, с тем самым Марком Соломоновичем. Надо было уведомить фискальное ведомство об открытии новой мастерской. Надо было забежать в полицию, узнать насчет оформления опеки над тремя сиротами. А главное — отловить Федора Игнатьева у него дома и забрать, наконец, сундук с инструментом. Чую я, не сегодня-завтра он понадобится, и в дальнейшем будет нужен постоянно.
Вот и пришлось мотаться по городу из конца в конец. Не будь у меня такого полезного мотоцикла, все перечисленное потребовало бы неделю времени и пару червонцев на извозчика. Но я уложился в один день. Самыми короткими были визиты к плотникам и стекольщикам. Чуть больше времени ушло на забег по лавкам: постели, посуда, одежда и обувь детям, пусть пока и подержанная. Игнатьева я, вопреки ожиданиям, дома не застал, и передал ему записку через слугу. А вот в больнице пришлось задержаться подольше.
Я с шиком подкатил к парадному входу. Оставив своего железного коня у крыльца больницы, изловил первого попавшегося служителя, и он провел меня на второй этаж в кабинет господина Кацнельсона.
— О! Сам господин Стриженов! — поднялся мне навстречу доктор. — Ну здравствуйте, здравствуйте. Дайте, я пожму руку человеку с самыми чистыми костями в нашем городе.
— Ну да, наши кумушки еще и не то могут, — поддержал я шутку, пожимая протянутую мне руку.
— Еще бы. Вы видели вчерашний номер «Ведомостей»?
— Видеть-то видел, и даже в руках держал, но даже просто раскрыть газету времени не хватило, не говоря уж о том, чтобы ее прочесть. У меня, знаете, были вчера вечером приключения.
— Как же, мне с самого утра доложили, что вы приезжали, мальчишку с черепно-мозговой травмой привезли.
— И как он?
— Для его ранения, неплохо. Да мы можем просто сходить и посмотреть. Вот прямо сейчас.
— Конечно, идемте.
В палате, куда положили парнишку, кроме него находилось еще, по меньшей мере, человек десять. Воздух был спертый, тяжелый, отравленный запахами карболки и человеческих выделений. Кто-то спал, кто-то просто лежал в койке. Кто-то ходил по палате, а иные и курили прямо здесь же. От всех этих миазмов дышать было настолько тяжело, что я в первую минуту закашлялся.
— Да, батенька, — усмехнулся Кацнельсон, глядя на меня, — это вам не на мобилях гонять. Тут особая привычка нужна.
Спорить с этим утверждением было трудно.
К моменту нашего появления мальчишка как раз пришел в себя. Некоторое время он недоуменно оглядывался по сторонам, потом, видимо, что-то сообразив, дернулся было вскочить, и тут же повалился обратно.
— Спокойно, спокойно, голубчик, — уверенным врачебным тоном заговорил доктор. — Вставать тебе, пока что, нельзя. Уж больно крепко тебя по голове приложили. Тошнит? Голову кружит? Ну вот, типичное сотрясение. Отлежаться тебе надобно. Сколько? Неделю, не меньше.
— А как же… — снова дернулся маленький газетчик.
Тут уже пришла моя очередь его успокаивать.
— За сестер не беспокойся. С ними все хорошо. Пока ты лечишься, они у меня поживут. Как будет возможность, привезу повидаться. Давай, поправляйся. Слышишь?
Пацан слабо кивнул и, видимо, это движение окончательно лишило его сил. Он закрыл глаза и обмяк на подушке. Уснул.
— И каков прогноз? — спросил я Кацнельсона, когда мы вернулись в его кабинет.
— Вполне положительный. Череп не поврежден, пострадал только скальп, да и то несильно. Ему сейчас главное — покой. Ну и хорошее питание, конечно. Откровенно говоря, его истощенное состояние для него намного опаснее сотрясения.
— Понятно, — кивнул я. — А скажите, Марк Соломонович, как скоро его можно будет домой перевезти? Думаю, ему там будет лучше. Его сестры уход обеспечат не хуже, чем ваши санитары — не в укор будь сказано. И питанием я озабочусь.