Когда солнце пошло клониться к закату, у меня в сарае-мастерской стоял новенький верстак из толстых березовых плах, окошки дома сверкали новенькими стеклами, а на плите стоял горшок горячей каши с салом. Подбежала Дарья:
— Владимир Антонович, баня готова. Белье ваше уж там, на лавке приготовлено.
— Сейчас, иду.
Я потянулся, обозревая свое хозяйство. Красота! Может, принять невысказанное предложение Настеньки Томилиной, да заделаться помещиком? Хотя, нет, будут и другие возможности. Вон, сама баронесса тоже вдовая. А наследства за ней всяко побольше. А то, может, и графиня какая найдется, али княгиня? Да что это я? Надо брать выше: принцесса! И буду я весь такой принц. В шелках стану ходить, с золота есть… Глупость придумалась, конечно. Хотя, почему бы и не помечтать о принцессах? А потом ухватить в руки синицу и жениться на Томилиной. И сыт буду, и обласкан, и в общество вхож.
У ворот закрякал клаксон мобиля, развеивая мои грезы, и я пошел открывать.
Приехал Игнатьев. Для разнообразия, на заднем сиденье его мобиля вместо треноги фотоаппарата лежал сундук с инструментами. Как уж он умудрился его туда затащить — непонятно. Потому, что вытаскивали мы его с таким трудом, что ни в сказке сказать, ни вслух произнести. Но вытащили, уволокли в сарай и поставили рядом с верстаком.
— Ух ты! — загорелись глаза у журналиста, когда он увидел разбитый мобиль. — Замечательный экземпляр. Кажется, подобный был у Клейста. Где вы его раздобыли?
— Трофей, — пожал я плечами. — Был рядом в момент аварии, и договорился с полицией, чтобы обломки отдали мне.
— Будете восстанавливать?
— Попытаюсь.
— Будет интересно взглянуть, что же у вас получится. Если уж вы мой драндулет превратили в конфетку, то боюсь даже себе представить, что выйдет из этого мобиля. Это ведь гоночная модель, если я не ошибаюсь?
— Думаю, да. Когда разберу, будет понятнее. Как вы знаете, еще недели не прошло, как я заполучил эти хоромы. И вот лишь сегодня смог хотя бы немного навести здесь порядок. По крайней мере, у меня здесь появилось нормальное спальное место. Теперь можно и мобилями заняться. Недели через две, как разбогатею, смогу вас и в дом провести, и угостить.
Тут опять подбежала Дашка.
— Владимир Антонович, баня-то простынет!
Я поморщился — про себя, конечно: не хотел давать свету новую сплетню, пока опеку не оформлю.
— Видишь — гость у меня, не до бани мне. Идите сами, а я потом. Иди, иди.
Мы дождались, пока девчонка скроется в доме.
— Ну, Владимир Антонович, вы опять всех поражаете. Не успели еще в городе обсудить ваш фурор на балу, как вы подкидываете нашим сплетницам новые темы.
— Это, — я кивнул в сторону дома, — пока еще никому не известно. И я бы не хотел, чтобы…
— Могила! — с готовностью откликнулся Игнатьев.
— Я на это надеюсь. Хотя бы на пару-тройку недель, покуда я не оформлю документы на опеку. А лучше, чтобы эта тема и вовсе не всплыла в обществе.
— В газете я об этом не напишу и трепаться не стану. Но сами, наверное, знаете: слухи — дело такое, быстрое.
— Увы, знаю, — сокрушенно покивал я головой. — А что ж такого страшного обо мне говорят?
— Проще сказать, что не говорят. К примеру, ходит слух, что вы колдун, что околдовали баронессу и помещицу Томилину. И это еще самая мягкая версия. Да и ваша встреча с Томилиной не оставила равнодушным ровным счетом никого. Уж простите, что я залезаю в вашу личную жизнь, но она еще со вчерашнего вечера стала достоянием общества. Да вы прочтите свежий номер «Ведомостей» — сами все узнаете. Вот, держите, — протянул мне Игнатьев свернутую газету.
— Вы сочинили очередной опус?
— Что вы, не дорос я еще до светской хроники. Мой удел — мелкие городские происшествия и гонки. Кстати, через две недели состоятся очередные соревнования. Вы примете в них участие?
— Навряд ли, — покачал я головой. — Я теперь не принадлежу никакой команде, а выступать самостоятельно мне не на чем. Вы ведь сами видели руины мобиля. Для его восстановления нужны время и деньги.
— Кстати, о деньгах. Вы знаете, мне поступило несколько весьма выгодных предложений о продаже моего старого мобиля. Причем, покупателям не столько нравятся его ходовые качества, сколько привлекает форма обновленного кузова. Предлагают такую сумму, что мне хватит приобрести совершенно новый аппарат фирмы Даймлера. Как вы считаете, это хорошая сделка?
— Думаю, да. Покупайте этого «даймлера» и приезжайте ко мне. Поглядим, что может сделать из немецкого мобиля простой русский механик.
Как хорошо после бани, наполнив желудок вкуснейшей пшенной кашей с салом, чаевничать. Кружка доверху полна крепким ароматным чаем, на блюде грудой лежат свежие баранки. Горят обе имеющиеся свечи, прилепленные к какой-то деревяшке вместо подсвечника, чтобы парафин не тек на стол. И в их колеблющемся свете я сижу и листаю газеты, вчерашнюю и сегодняшнюю.
Ничего особенного в них нет. Помимо фельетонов, объявлений и государственной информации, поделенное на две части довольно бездарное по стилю и слогу описание бала баронессы Сердобиной. Обо мне два абзаца в одном номере и два в другом. И все так, словно бы между прочим. А остальное — об угощении, о наряде баронессы, о куче всяческих малозначительных на мой взгляд подробностей. Хотя, с другой стороны, персон, на которые автор потратил целых четыре абзаца было немного, по пальцам рук пересчитать можно. Наверное, это успех. А что же про Томилину?
Я внимательно пересмотрел обе газеты еще раз и на четвертой странице вчерашнего номера в разделе «происшествия» нашел небольшую заметку:
«На протяжении всей ночи из дома помещицы Томилиной доносились громкие сладострастные крики, нарушавшие покой соседей. О том была составлена жалоба в полицию».
Надо же! Откуда там вся ночь? Мы вернулись-то не раньше двух часов пополуночи! Вот же… завистники. Или завистницы.
За окном стемнело, пора было ложиться спать. Нынче мне предстояло ночевать в человеческих условиях. Пусть и на тюфяке, брошенном на пол, но зато на чистых простынях. Я улегся, с удовольствием вытянулся под легким шерстяным одеялком и тихонько выдохнул:
— Хорошо!
Потянулся было задуть свечу, но тут по полу прошлепали босые ноги, и рядом с моей постелью нарисовалась Машка. Не говоря ни слова, она в одно движение скинула с себя платье и, оставшись, голышом, замерла этаким оловянным солдатиком. Только руки подергивались, словно порываясь прикрыть безволосый еще лобок и то место, где через несколько лет образуется грудь.
— Ты чего? — оторопело спросил я, рывком садясь на постели.
— Расплатиться хочу, — нервным и каким-то механическим голосом проговорила она.
— И чем же? — задал я идиотский вопрос.
— Вот этим.
Машка ткнула себя пальцем меж ног и снова замерла по стойке смирно.
Я растерялся. Думаю, на моем месте любой бы растерялся. Нормальному человеку это ведь даже представить невозможно, что придет соплячка, которая еще первую кровь не уронила, и будет предлагать себя за койку и кусок хлеба.
Я сидел и тупо хлопал глазами, а девочка все стояла передо мной и ждала. И тут я, наконец, понял, ощутил: да она же на нервах вся! Она считает своим долгом отдать мне ту единственную ценность, что у нее еще осталась и при этом отчаянно боится, что я соглашусь. Ну нет! Я, конечно, не ангел, но и не сволочь.
Я сдернул с себя одеяло, замотал в нее девочку, притянул к себе и почувствовал, как дрожит ее худенькое тельце. А что дальше? Вот никогда не имел дела с детьми. Своих не было, а возиться с чужими было как-то неловко. Понятно лишь одно: надо успокоить ребенка, и лишь потом пытаться рассказывать о своих высоких нравственных принципах. Вот только как?
Я усадил безропотно подчинившуюся мне девочку к себе на колени и принялся гладить по голове, приговаривая вполголоса:
— Ты чего это удумала, глупенькая? Мы же вчера обо всем договорились. Или нет? Ты с сестренкой нынче вон сколь работы переделала. Тут, в этом доме, дюжина мужиков не один год пакостила, а вы за день все это убрали. Разве ж это не плата? Я сегодня брата вашего видел. Он в себя пришел, про вас спрашивал. Я ему все рассказал, успокоил, обещал вас обеих беречь, покуда он не поправится. Как же я ему в глаза-то погляжу, если такое с тобой сотворю? Ты не бойся, я вас и сам не трону, и от прочих защищу.
Машка шмыгнула носом раз, другой, потом всхлипнула и, в конце концов, разрыдалась, уткнувшись мне в грудь и обхватив, насколько смогла, руками. Ревела она в голос, прижимаясь ко мне всем телом, и мне ничего не оставалось делать, как только крепко обнять ее и укачивать на коленях, словно малое дитя.
Сверху осторожно спустилась Дарья. Глянула на нас из-за угла, да так и застыла, не зная, как на все это реагировать. Я показал ей глазами на лежащее на полу платье. Та понятливо кивнула, прокралась на цыпочках, подхватила одежку и так же тихонько вернулась наверх.
Маша же, в конце концов, выплакалась, успокоилась, да так и уснула у меня на коленях. Пришлось осторожно, чтобы не разбудить девочку, подниматься на ноги и нести ее наверх. Дашка не спала, ждала сестренку. Едва увидав нас, быстренько соскочила с кровати и помогла уложить сестренку. Та, лишившись тепла, завозилась, забормотала что-то невнятное. Но Дарья и тут не сплоховала: юркнула в постель, обняла сестру, прижалась к ней, и та успокоилась. Вытянулась под одеялом и засопела тихонечко, чему-то улыбаясь во сне.
Я вернулся к себе, заново улегся, задул свечу, но сон все никак не шел. Я ворочался с боку на бок, размеренно дышал, считал баранов, скачущих через забор, но заснуть смог лишь тогда, когда небо за окном начало светлеть.
Глава 16
Вроде бы, только закрыл глаза, а уже меня кто-то трясет. И писклявый, будто бы детский, голосок над ухом:
— Вставайте, Владимир Антонович! Барин! Да проснись же!
Я с трудом приоткрыл один глаз: надо мною стояла Дашка и пыталась изо всех своих невеликих сил меня добудиться. Сколько я поспал после вчерашнего Машкиного представления? Час? Два? Голова была тяжелой, едва открытые глаза норовили закрыться обратно.