К р у п и ц к и й. Здесь вы найдете его предостаточно. Я верю, что капитализм в России встанет на ноги, отряхнет прах старого и поведет страну вперед.
Ильич резко встал.
Вы не согласны?
У л ь я н о в. Продолжайте.
К р у п и ц к и й. В своей последней статье…
У л ь я н о в. Я читал вашу статью. Вы пишете: «Русские капиталисты еще не знают дела, шаги их неопытны, движения неуклюжи. Порой их берет сожаление о прошлом».
К р у п и ц к и й. У вас феноменальная память — цитируете наизусть. Значит, дошло?
У л ь я н о в. Это русская-то буржуазия грешит «сожалением» о прошлом?
К р у п и ц к и й. Да.
У л ь я н о в. Да подите вы, батенька! И охота вам себя морочить и клеветать так необъятно на бедную русскую буржуазию.
К р а с и к о в. На мой взгляд, Владислав Михайлович очень правильно характеризует деревню.
У л ь я н о в. Да. Деревню он характеризует правильно. Он ярко, с таким, знаете, изящным сарказмом рисует нашего либерала. Да и мещанину не дает спуску.
К р у п и ц к и й. Хоть на том спасибо.
У л ь я н о в. Но вместе с тем он непозволительно заигрывает с буржуазией. А для чего?
К р а с и к о в. Для чего?
У л ь я н о в. Чтоб легче было лягнуть Маркса! «Лягальные» марксисты — вот и лягают! (Крупицкому.) Не так ли?
К р у п и ц к и й (ошеломлен). …У Маркса… видите ли… мы берем главное — учение о капитале. А борьбу… борьбу мы видим в другом.
Горин, внимательно слушавший беседу, хочет прикурить. Ульянов берет спички, высыпает их на ладонь, коробок протягивает Горину.
У л ь я н о в. Прикуривайте. Не выходит? Вот так же и они… хотят выветрить из Маркса главное и оставить то, чем никого и ничего не зажжешь! (Возвращает спички Горину.)
К р у п и ц к и й. Мы действуем во имя народа, создаем комитеты грамотности. Разве это не достойно похвалы? Мы требуем: обеспечьте высокую нравственность, организуйте народную промышленность.
У л ь я н о в. Во имя народа! Подите вы! Народ для вас серая, безликая масса, от имени которой вы занимаетесь романтически возвышенным вещанием, но романтизм этот не только наивный, но и реакционный.
К р у п и ц к и й. Вот как! Не ожидал… Пьер, вы слышите, я попал в реакционеры. (Натянуто смеется.)
У л ь я н о в (Красикову). А вам, милейший, с вашими комитетами грамотности для бедных и обездоленных людей, я бы сказал так. Двое собрались поднимать бревно. Один говорит: ты поднимай, а я буду кряхтеть.
Красиков и Горин смеются.
К р у п и ц к и й (поднимаясь). Ну хорошо, господин революционер. А что же несете вы? Наша глухая матушка-Сибирь вам, конечно, не по нраву?
У л ь я н о в. Матушка-Сибирь? Нет, она мне представляется молодой, необвенчанной красавицей… Статной, с огромной золотистой косой. Да, я не знал Сибирь раньше. И очень жалею. Какие здесь люди! Сколько богатства в недрах! Но чтобы ожили люди, чтобы овладели богатствами земли, нужна партия.
К р у п и ц к и й. Социал-демократическая?
У л ь я н о в. Да, партия коммунистов.
К р у п и ц к и й. Вы хотите, чтоб начались забастовки. А это на руку царю! Людей будут сажать в тюрьмы, гнать на каторгу, на виселицы. Нет, можно и без этих ужасов завоевать свободу.
У л ь я н о в. Играя в куклы с буржуазией?
К р у п и ц к и й. А в разные ваши партии — я знал их немало — я не верю. Ведь смешно подумать — рабочая партия. Да что она, неграмотная, темная, может сделать с произволом абсолютизма? Она погибнет!.. И потом, что же делать мне, интеллигенту, — социалисту и демократу по убеждениям?
У л ь я н о в. Если вы действительно хотите помочь народу, если вы настоящий социалист и настоящий демократ, вы должны стать…
К р у п и ц к и й. Членом партии?
У л ь я н о в. Да, коммунистом.
К р у п и ц к и й. И иного пути нет?
У л ь я н о в. Нет!
К р у п и ц к и й. …Жестокий вы человек, Владимир Ильич. Жесточайший! (Пауза.) Ну что ж, споры в нашем деле неизбежны. Посмотрим, что скажет история. Позвольте вашу руку… (Пожимает Ульянову руку и уходит.)
К р а с и к о в. Как здорово вы нас отдули! А знаете, я, кажется, начинаю кое-кто понимать. Ведь в самом деле — вы деретесь, да так, что трещат чубы, а мы… мы только кряхтим… Но боже мой, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна»… (Улыбнувшись, поклонился и вышел.)
Г о р и н. Да… добрый этот доктор. Только чудноватый. Очки у него, видать, не те… Видит слабовато. Вот и спотыкается.
У л ь я н о в. Да, Матвей Кузьмич, многие спотыкаются. Одни встают и снова идут нашей дорогой. Другие летят в пропасть.
Г о р и н. Понимаю… (Идет к двери.)
У л ь я н о в. Матвей Кузьмич, вы уходите? А топор? Как же нам быть с топором?
Г о р и н. Чего ж говорить, Владимир Ильич… Вот этим (показывает на сердце) понял, а сказать не умею. Думать надо…
У л ь я н о в. Думайте! И я думаю. Думать, как лучше бить царя, будем сообща.
Рукопожатие. Горин уходит.
(Прошелся, попробовал запеть, как пел Соян, не вышло, махнул рукой, задумался.)
…Жеребенка он вырастил скакуном,
Сироту воспитал богатырем…
Вдалеке паровозный гудок.
(Распахнул окно.) Какие здесь просторы! Идет поезд, и за сто верст слышно… Где-то мои друзья? Как они там?
З а т е м н е н и е.
Тюремный вагон. У г о л о в н ы е вокруг К а в р и г и, поют. В стороне решетчатое окно камеры политических. И вдруг песню прерывает почти истерический вопль.
Г о л о с Ю х о т с к о г о. А я не могу, не могу больше! Слышите, не могу!
Слышно сдавленное рыдание. Уголовники прислушались.
Б о р о д а т ы й а р е с т а н т (со смехом). Ша, братцы! Политические опять горшки бьют.
В а н е е в. Успокойтесь, Юхотский. Возьмите себя в руки.
Г о л о с Ю х о т с к о г о. Вы отрицаете культ героев, а сами играете в героизм!
М о л о д о й а р е с т а н т (подойдя к решетке). Во дает так дает!
Г о л о с Ю х о т с к о г о. А почему вы полагаете, что Маркс не ошибался? Он бог? А я плюю на богов! Мне ваши идеи осточертели. Слышите, не навязывайте мне их. Не хочу!
М о л о д о й а р е с т а н т (кричит). А мамкиной титьки не хочешь?
Арестанты засмеялись.
К а в р и г а (дал молодому арестанту подзатыльник). Молчи, заноза!
Политические притихли.
Эй, политический, сыпни табачку Кавриге!
В а н е е в. Я не курю.
К а в р и г а. Да ну-у… А ты у дружков спроси — неужто табачку не найдете?
Ванеев подает табак.
…И чего вы все делите? Не пойму… Правду, што ль?
Ванеев не отвечает.
…Я ее, матушку, тоже искал… Не веришь? (Подмигивает своим.)
Б о р о д а т ы й а р е с т а н т. Слухай, кореши! Каврига зараз врать начнет.
Каврига, садясь, жадно затягивается.
М о л о д о й а р е с т а н т. Дыму наглотаисси, скоро из другого конца пойдет! (Хихикает.)
Б о р о д а т ы й а р е с т а н т. А ты заткнись, заноза.
К а в р и г а. Поймал меня раз, братцы, ласковый человек… Ну, спрашивает, слыхал я, друг Каврига, што ты правду ищешь? Ищу, отвечаю… А это што? И сует мне под нос палку, толстенную, с суками… Палка, говорю… Врешь, подлец. Это и есть твоя правда. И у ей два конца — один с сосновым суком, другой с березовым. Какой боле глянется? Не успел я нагнуться, а он как зачнет меня молотить — то одним концом, то другим.
Все смеются.
Г о л о с а. Вот так правда!
— Сладка!
— Хоть каким концом — одно больно!
В а н е е в. Правдой только врагов бьют.
К а в р и г а (поднимаясь). А я ему, што ль, друг?
В а н е е в. Он тебя не правдой, а кривдой бил. Правда со злом не живет.
К а в р и г а. Не живет? Постой… А ты и Сибирь нашу знаешь? В тайге, в буреломах, в урманах да в старательских ямах бывал?
В а н е е в. Не привелось. Я в Сибири впервые.
К а в р и г а. А Каврига бывал. Каврига раз такое место в тайге видел: вот так — сажень в сажень друг от дружки — два ключика. В одном вода — холодней льда. В другом — горячей солнца. Думаешь, вру? Скажешь, такого тоже не бывает?
В а н е е в. А вот такое бывает! Хотите, я расскажу вам о двух ключиках, о двух путях борьбы за правду?
Г о л о с а. Давай говори!
— Сядь, Каврига, хватит, наврался!
— Он скудент! Все знает! Башка-а!
В а н е е в. Так вот… Происходит это не в некотором государстве, а у нас, в России. И не в волшебной сказке, а наяву. (Пауза.) Помню бабушку. Старенькая, все лицо в морщинах. Помню рассказ ее о живой и мертвой воде. Темная мертвая вода — все губит, кровь сворачивает, мозг иссушает. А живая вода — светлая. Брызни на мертвого — он на ноги встанет, все оковы сорвет и растопчет. Ослаб человек душой — и тут живая вода поможет. Укрепит его веру… Освежит разум…
Колеса стучат все громче и громче, заглушая голос. Покачиваясь, рассеивает свет фонарь «летучая мышь». Грубые лица людей сосредоточенны и полны ожидания.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Прошло несколько дней.
Гостиная в доме Клавдии Гавриловны. И снова в открытую дверь видно, как Л е н и н пишет, склонясь над столом.
К л а в д и я Г а в р и л о в н а входит со стаканом чая на блюдце.
К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Простите, Владимир Ильич. Вы все работаете. Даже к чаю не вышли.
У л ь я н о в (подойдя к двери). Спасибо, Клавдия Гавриловна. (Взял стакан.) Я еще немножко посижу. Минут пять.
К л а в д и я Г а в р и л о в н а