— А вы тот Белозор который журналист из Мозыря?
— Я тот Белозор, который журналист из Дубровицы, — кивнул я с набитым ртом.
— Тут Лидка из бухгалтерии говорила, что вы экстрасенс. У нее в Гомеле жених, он в ОБХСС работает, рассказывал про вас.
Я подавился бутердбродом: какого это хрена в Гомельской ОБХСС про меня разговоры ведут? Ну, да черт с ним:
— Я не экстрасенс. Я просто смотрю по сторонам, слушаю, что люди говорят, и лезу куда не следует. Иногда получается сделать что-то хорошее, иногда получается полная дичь… А потом вот… — я развел руками, как будто они могли увидеть все синяки и ссадины под рубашкой.
В любом случае — прониклись и на некоторое время замолчали, а потом одна спохватилась:
— У меня еще шоколад есть. Горький! Будете?
— Буду, — кивнул я, — Я всё буду.
Я как раз дожевывал шоколадку, когда вошел Петр Петрович с лицом довольным, как у кота, который объелся сметаны. Он помахивал какой-то фотографией:
— Ну, танцуй, Белозор! Везучий ты сукин сын. Фото получилось, номер виден, сейчас пробивают. Собираем опергруппу — и погнали!
Я попытался изобразить, сидя на стуле, несколько радостных танцевальных движений, но тут же скривился от боли.
— А Солдатович?
— А что нам Солдатович? Хана теперь Солдатовичу!
Я и не думал, что при Союзе без всяких там компьютерных баз данных и прочих примочек можно так быстро работать! По информации ГАИ «буханка» оказалась приписана к совхозу «Заветы Ильича», парторгом там работал некий Михаил Эрастович Геничев — об этом узнали в обкоме, там же получили и его домашний адрес.
— Эрастович! — я хлопнул по столу ладонью, — Точно — он!
Привалов только кивнул, странно на меня посмотрев.
— Сейчас парни соберутся — и двинем. Ты готов?
— Куртку бы…
— Куртку отдам, припасы твои — выбросил, потом спасибо скажешь. Фотоаппарат пойдет как вещдок.
— Черт с ними, с припасами… — махнул рукой я.
Оперативники уже ждали внизу. Настоящие волкодавы: поджарые, лихие дядьки в гражданской одежде. Машины было две — «Волга» Петра Петровича и «Москвич» — бежевый, неприметный.
— Поехали, Петрович? — спросил один из них и ожег меня холодным взглядом, — А этот — с нами? Нахрена он нужен?
— Опознать может.
— Так фото из обкома обещали?
— Будем сидеть и ждать, Гриша?
— Понял. Не будем. По коням?
— По коням, мужики!
Глава 12,в которой удается сделать и сказать что-то правильное
Деревенька Новоселки, которая и кормилась, и работала на совхозе «Заветы Ильича», представляла собой типичную белорусскую вёску. Одна-единственная улица, вдоль которой и располагались уютные, аккуратные домики с двускатными шиферными крышами, палисадниками, цветными ставнями и дымом из печных труб. Гигантские липы и березы уже начинали сбрасывать листву, и работящие бабули там и тут орудовали граблями, переговариваясь. У самых их ног выискивали в рыхлой земле сонных от осенней прохлады червяков нахохлившиеся деловитые куры.
Мы прибыли к конторе совхоза уже к вечеру. Как сообщил какой-то местный заместитель заместителя — Михаил Эрастович Геничев не так давно убыл домой. Да, вчера брал «буханку» — вечером ездил на дальнюю молочную ферму чинить там доильный аппарат. Отличный слесарь, золотые руки! И семьянин хороший, жену любит, подарками балует. Он даже на доске почета висел: такое простое лицо, приятная улыбка, подбородок с ямочкой. Глаза, правда, дуроватые, но это, возможно, воображение играет. Отличник боевой и политической подготовки, мать его… Сомнения у меня исчезли полностью, и я просто кивнул Петру Петровичу. Опера подходили к стенду и вглядывались в лицо подозреваемого, щурились, хмурили брови.
Дом слесаря-золотые руки Геничева располагался недалеко от главной достопримечательности Новосёлок — магазина. Разделившись на две группы, опера принялись окружать высокую хату с белыми ставнями.
— Стой тут. И ни с места! — ткнул мне пальцем в стену сарая Привалов-старший, — И не сметь мне вот это вот всё!
Я не смел. Понимал — уже налажал, герой хренов, укротитель токсикоманов. Женщина погибла из-за моего геройства! Пусть профессионалы работают. Пока оперативники занимали позиции вокруг дома, я стоял, подпирая забор, и осматривался. Сарайчик над моей головой был интересный: в его фронтоне неизвестный мастер вырезал небольшую дверцу. Наверное, там располагался сеновал — удобно же с улицы подогнать телегу и закидать прямо туда вилами?
Послышался требовательный стук в дверь хаты и голос Петра Петровича:
— Откройте, милиция!
Испуганный женский возглас, потом — звон разбитого стекла, крики «держи гада!», топот ног, шум падения, матерщина и тяжелое дыхание. А потом грохот раздался уже над моей головой — на чердаке сарая! Вдруг дверца скрипнула, и на пожухлую осеннюю траву спрыгнул человек в сорочке и семейных трусах. Геничев!
Он явно не ожидал увидеть тут меня, я — его. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу в глаза. Не знаю, что увидел он, я разглядел лишь звериный страх и осознание проигрыша. В руке у него сверкнул обычный кухонный нож.
— Зарежу! — брызжа слюной, завопил он и принялся размахивать оружием.
— Похрен, — выдал я приваловское словечко, и ни разу не грациозным движением сместился вправо, одновременно попытавшись сбить клинок с траектории левой рукой.
Не получилось — я почувствовал, как предплечье ожгло болью, по руке потекло горячее, но обращать внимание на это было некогда — ДАЦ! Я зарядил ему справа в ухо, по-деревенски, наотмашь, со всей белозоровской дури. Михаил гори-он-в аду Эрастович Геничев смачно впечатался в забор и стек по нему подобно испорченному желе. Нож блестел в траве как бок выброшенной на берег рыбины.
— Мужики-и-и-и-и! — неожиданно для самого себя басом заорал я, — Пойма-а-а-ал!
— ….я-а-а-ать, Белозор, какого…!!! — Привалов перепрыгнул через забор весьма стремительно, куда там кенгуру!
Следом за ним рядом со мной оказались еще два опера — как из-под земли. Один из них тут же проверил дыхание и пульс у Геничева, другой метнулся в машину за аптечкой и стал бинтовать мне руку.
— Кость не задета, жить будешь. Но, возможно, недолго. С твоим-то образом жизни… — бурчал мент, ловко завязывая концы бинта на бантик.
— Геничев в норме, но могла лопнуть барабанная перепонка, — доложил второй. — Знатно его товарищ Белозор приложил. Мог и убить!
— И хорошо, что не убил! Мы ему еще и вооруженное нападение инкриминируем, — злорадно улыбнулся Привалов. — Давай, вызывай криминалистов. Чую я — всё у нас получилось, ребята.
В дом я даже заходить не стал — сидел себе у крыльца на скамеечке под яблоней. Там на кухне рыдала шокированная женщина, сдирая с себя многочисленные кольца, сережки и кулоны. В спальне менты по-горячему кололи очнувшегося Геничева, криминалисты и другие умельцы переворачивали весь дом вверх дном. И, кажется, что-то находили.
Ко мне вышел Привалов, достал пачку неожиданных «Мальборо», бензиновую зажигалку — тоже импортную, целую «Зиппо» и спросил:
— Будешь?
Я баюкал руку на перевязи через шею.
— Не курю, но если вы будете — то я не против.
Он ловко зашвырнул в самый уголок рта сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил и затянулся.
— Как это у тебя происходит? Ну, твои откровения? Мне ведь брательник рассказал эти истории с рацпредложениями и с браконьерами, там где схрон с оружием нашли… И что клад ты отыскал… И про массовые захоронения в Деражне… Это какие-то видения? Или голоса? Ну, ты не думай, я не ради праздного любопытства. Мы ведь спеленали гада! Сколько жизней спасли, представляешь?
— Представляю, — я плюнул себе под ноги, — Он бы до 1986 года на свободе гулял. А Солдатович посадил бы 14 невинных людей за него. Сейчас — не знаю, сколько уже успел упечь. У него спрашивайте.
— Вот как? Ни хрена себе… Понятно теперь, чего ты очертя голову рванул-то, в Шабанах! Почему сразу со мной не связался?
— Откуда ж я знал, что Привалов… То есть, Павел Петрович меня вычислил — и поверил? Думал, что я самый хитрый и продуманный!
— Самый хитрый — это ваш Волков. Будущее не предсказывает, конечно, но тоже человек весьма непростой… Ты ведь и с ним работаешь, да? Признавайся, стол для Машерова — твоя идея?
— Стол — его. Мореный дуб — моя. Хорошо же получается, а?
— Хорошо, — кивнул Привалов, — И с уродом этим хорошо получилось по итогу. Только если эти твои голоса снова тебе что-то нашепчут — ты сразу Пашке говори. Или мне. Или Волкову. А мы уж постараемся…
Я глубоко вздохнул:
— Понимаете, Петр Петрович… Я ведь не могу быть до конца уверенным… Вот и тут — ну откуда я знал, что у меня не банальные глюки? Наломал дров, женщина погибла… Моя вина!
— Не твоя — а урода этого! Так и знай! Если б я себя каждый раз винил, когда кто-то из таких ублюдков… Не-е-ет, я их виню! И яростно преследую! Изо всех сил! И ты — не себя вини. А их! Людоеды… — желваки на челюстях старшего Привалова перекатывались, он даже скрипнул зубами. — Самое сложное — не пристрелить при попытке к бегству.
Замначальника Минского УГРО докурил сигарету и сказал:
— Мы тебя просто так не отпустим, ты это понимаешь? Ты ценный свидетель, так что из Минска ближайшие пару недель будь добр ни ногой. И сейчас с нами поедешь — всё честь по чести запротоколируем, оформим.
— М-м-м-м… — промычал я.
— Чего мычишь?
— М-м-м-материал в газету?
— Вот же ж! Кто о чем, а вшивый о бане! Белозор, признайся честно — ты не в своем уме?
— Я не в своем уме, — честно признался я.
И самый лучший полиграф, и самая ядреная сыворотка правды не смогли бы выжать из меня фразу более истинную и правдивую. Привалов посмотрел на меня внимательно а потом достал вторую сигарету:
— А-а-а-а, похрен. Спрошу наверху — может, оно и кстати будет. Подумаем, что можно, что нельзя давать в печать… Еще что-нибудь?