одаря тебе. Петр Миронович критики не боится, его народ любит… В общем — мне нравится, как ты работаешь. У главреда я «добро» получу до Нового года. Зоя говорила — статья у тебя есть уже? Хочу, чтобы у нас она была первой.
— Первой — в «Маяке», — тут я собирался быть непреклонным, — Просто представьте: я работаю у вас, а статья выходит, например, в «Советской Белоруссии». Моветон?
— Моветон, — согласился Михаил Иванович, — Принимается. Но в целом — ты согласен?
— На что?
— На работу ко мне пойти, спецкором. Оклад хороший, по гонорару не обижу, квартиру дам… В Серебрянке — если хочешь двушку. На Янки Купалы — если устроит однушка. Кататься придется много, по всей Республике. Возможно — в Прибалтику и на Украину, но это не точно. Это другой уровень. Не дури — тут ты и своей Дубровице ненаглядной помочь сможешь, да и не только ей…
— Сколько есть времени на подумать? — это было и вправду очень серьезное предложение. Я не собирался отказываться вот так, сразу, — У меня есть кое-какие проекты на родине, я их не брошу на полпути, понимаете?
— Прое-е-екты? Даже так? То есть все эти истории про покраску домов и новации на производстве… Ладно, ладно. Вот станешь моим сотрудником — тогда и спрошу по полной. А так — скажу прямо. Думай до мая. Если нет — пришлют мне очередного хлыща в итальянских штиблетах, и снова — на год. Минск для таких хлыщей — лакомое место. Тихо, спокойно, и мухи не кусают. Потому мне ты нужен — с твоей кандидатурой ни одна зараза спорить не станет.
Настала моя очередь говорить:
— Даже так?
— Даже так. Ты со своей «новой полевой журналистикой» шуму наделал. Вон, на журфаке МГУ народ моду взял штаны с карманами носить и мягкие ботинки из замши. Повально от джинсы отказываются, что парни, что девчата. Там у них что-то типа секты имени Белозора образовалось. Не хочешь, кстати, съездить на семинар в Москву, опытом поделиться?
Это всё стоило переварить. Шквал новой информации, обрушившейся на мою бедную головушку был слишком мощным! Но от поездки в Москву я отказываться точно не собирался.
— Хочу!
— Вот и хорошо, — хлопнул по столу ладонями Старовойтов, — Договорились. Ты только копию материала по поимке маньяка мне оставь, а там как у вас в публикацию пойдет — так сразу мне маякни. А теперь — кофе? У меня отличный, эфиопский.
— А давайте кофе, почему нет?
Кофе нам принесла Югова, натуральным образом дефилируя по паркету директорского кабинета и стреляя глазками из-под кудрявой рыжей челки. Правда, я не понял, кому именно — мне или Старовойтову? Он ведь был мужик хоть куда, да и кольца на пальце не наблюдалось…
— Ещё что-нибудь, Михаил… — эту паузу было сложно не заметить! — Ива-а-анович?
— Нет, нет, Зоя, спасибо. А то садись — с нами кофейку выпьешь?
— А с удовольствием! Сейчас за чашкой схожу! — и удефилировала за дверь. Есть вообще такое слово — «удефилировала»?
Мы синхронно проводили ее взглядами, а потом переглянулись и рассмеялись.
— Страшное дело! — сказал Старовойтов, белозубо улыбаясь. — Просто ужас!
— Лютый кошмар, — согласился я. — Форменное издевательство над нашим братом.
— Хе-хе-хе!
— Хо-хо!
Кажется, с таким начальником можно было работать! Тем более, в кофе он добавлял не коньяк, а Рижский бальзам, в пропорции один к одному. А коньяк был бы плохим звоночком.
А еще плохим звоночком был некий белобрысый субъект, который что-то втирал моей Тасе за углом гостиницы. Тоже, наверное, биатлонист. Высокий, может быть, сантиметров на пять ниже меня-Геры, с длинными руками и ногами и чуть сутуловатый, но спортивный. Кажется, я и вправду становлюсь предсказателем.
— А ты заделался поборником нравственности, Берзиньш? — моя северяночка уперла руки в боки и выглядела весьма решительно. Щечки у нее раскраснелись, глаза сверкали, волосы развевались на ветру… — Ты решил, что можешь меня воспитывать?
— Долго ты будешь работать с детьми, если в парткоме узнают про твое поведение? — прибалтийский акцент этого парня был почти незаметен. — А что скажет твой отец?
— Я — свободная женщина, не замужем. Что может мне предъявить партком? — подняла бровь девушка. — И почему это они должны заинтересоваться моей личной жизнью?
— Так вся наша делегация знает, что ты в другой номер по ночам шастаешь в неглиже!
— Да? Или нет, Кристап? Или все занимаются своими делами, и это твои личные заморочки? Я тебе сказала еще на сборах — между нами ничего не было и не будет!
— Ка-а-ак не было? — акцент стал более заметны. — Но, Таисия!..
Я подошел ближе. Этот тип попытался взять ее за руку, какая скотина! Наконец получилось рассмотреть его лицо — ну да, симпатичный, явно моложе и меня, и Таси, лет двадцати пяти… Девушка вырвала ладонь и шагнула назад. Он сжал кулаки и навис над ней, подобно скале.
— Ты корчила из себя недотрогу всё это время, рассказывала, что после смерти мужа и представить не можешь с собой другого мужчину, водила меня за нос! А на самом деле ты обычная бл…
Я похлопал его по плечу и прибалт удивленно обернулся, прервавшись на полслове. Тася тоже не ожидала меня увидеть и замерла с широко открытыми глазами, зачем-то прижав ладони к губам, как будто сдерживая крик. Звук удара получился гулкий, и Берзиньша повело, он по инерции сделал несколько шагов, чтобы удержаться на ногах.
— Понимаешь, — сказал я. — Совершенно не планировал тебя бить. Но допустить, чтобы ты назвал мою невесту нехорошим словом… Слушай, я могу тебе разрешить ударить меня в ответ, если ты перед ней извинишься и пообещаешь больше никогда не лезть в нашу жизнь, м?
— Эй дирст!!! — он кинулся на меня головой вперед, явно пытаясь пройти в ноги.
Бить коленом в лицо — это слишком жестоко, он в общем-то не сделал пока ничего плохого, а намерения всегда остаются только намерениями — и потому я просто отступил в сторону.
— Что вы, что… — Тася была явно растеряна. И это та самая валькирия, которая отфигачила головой о капот некую женщину-вамп?
— Молчи, курва, всё из-за тебя! — ругнулся Кристап, засучил рукава и стал в боксерскую стойку, шевеля кулаками. — А, это ты ее трахарь? Я сейчас тебя отделаю!
И по-русски говорил отлично, никаких вот этих вот «пач-чему лифт так медленн-но едет?» Боксер, значит? Я сделал вид, что тоже боксер, напружинил ноги, встал в левостороннюю стойку, размял шею, улыбнулся и сказал, глядя прибалту в самые глаза и делая разминочные выпады кулаками:
— Дуэль из-за прекрасной дамы? Как это старомодно, как замечательно! — и врезал ему носком ботинка по голени.
— Ыть! — он от неожиданности согнулся и схватил себя за травмированное место, а я добавил — сбоку, под коленки и сбил его с ног, и уселся сверху.
Охота была мне с ним кулаками размениваться! У меня вон морда всё еще болит, да и вообще, прибалт этот — парень спортивный, еще побьет меня — стыда не оберешься!
— Дорогой товарищ Берзиньш! Надеюсь, вы понимаете, что за драку с местными жителями вас в парткоме по головке не погладят и в следующий раз вы отправитесь не в Минск квалификацию повышать, а на Ямал — перенимать опыт коренных народов по лыжным гонкам на пересеченной местности… Посему рекомендую — вести себя вполне прилично и никаких задних или там передних планов в адрес Таисии Морозовой не строить. Она девушка хоть и незамужняя — но это ненадолго, уж поверь. Понятно?
— Понятно… — буркнул товарищ Берзиньш.
Я подал ему руку, и он с неохотой принял помощь. На щеке у него расплывалась огромная плюха.
— Есть такое средство — бодяга, — сказал я. — Очень помогает при синяках и гематомах. Только более двадцати минут не держи — зуд начнется. Там эти, как их…
— Спикулы, — подсказала Тася.
— Вот, — кивнул я, — Спикулы.
— Какие еще… Йохайды ара ара, вы оба чокнутые… Бодяга, спикулы… Эй дирст! — и поковылял прочь.
А Таисия вдруг в два шага приблизилась ко мне, обвила шею руками и поцеловала, встав на носочки. И ножку левую в коленке согнула, как девчонка-старшеклассница.
Я просто-напросто подхватил ее на руки, хоть ребра и скрипнули возмущенно, и потащил наверх — тут был черный ход, недалеко, через него сновали техработники, и можно было проникнуть в гостиницу, минуя портье и игнорируя правила безопасности.
Мы целовались на лестнице как сумасшедшие, и я спросил:
— Это что, тебя заводит, когда мужчины из-за тебя дерутся?
— Гера! Не говори глупостей… Вообще ничего не говори!
Пока мы бежали ко мне в номер по коридору, периодически останавливаясь, чтобы прильнуть друг к другу, нас заметил только один человек — старый дедушка с профессорской бородкой в холле. Он сидел на кресле и читал газету, и, улучив момент, одобрительно сверкнул стеклами своих круглых очков и показал мне большой палец, пока Тася не видела.
Я едва успел щелкнуть замком — а потом стало не до обдуманных действий: наверное, те самые «несколько дней» закончились, и нам ничего больше не мешало насладиться друг другом… Разве что — одежда.
Тася вышла из душа — одно полотенце было закручено на волосах на манер тюрбана, второе выполняло роль ультракороткого платья — и легла рядом. Мои пальцы тут же принялись исследовать бархатную кожу ее бедер, изящную линию шеи, точеные плечики…
— Гера-а-а… Знаешь, как я по тебе скучала?
— М-м-м-да? А почему писем не писала?
— Я думала — ты обиделся. Думала, решил, что я тебя тоже водила за нос… Слова — это ведь просто слова, а глядя правде в глаза — я сбежала от тебя, вот и всё. Но вообще-то ты и сам мог бы написать хоть строчку!
— В каком смысле? Я писал! Четыре письма!
— Та-а-ак! — Тася вздохнула, и ее грудь под полотенцем опасно приподнялась, — Опять отец родной… Почему с ними так тяжело, м?
— Ну, просто представь, что твои дочки поехали куда-то на отдых и привезли оттуда идею, что теперь свяжут свою судьбу с придурковатыми провинциалами? Которых ты в глаза не видела?