– «Штрелиция».
– Вот ее и надо искать! «Штрелицию», а не «Эштрелу», и уж тем более не «Флор».
– Почему? – приподнял он одну бровь.
– Это замещение незнакомого понятия знакомым. По созвучию. У детей так. Ты слышишь новое слово, а что это такое, не знаешь. Но зато знаешь похожее слово. И подменяешь одно другим. Экстраполяция, типа, перенос смысла с одного на другое. Я вот в детстве слышала «Дон Кихот» и думала, что это не какой-то непонятный мне дон по имени Кихот, а «донкий ход», а «донкий» – это «тонкий», «узкий», то есть это лаз или подземный ход.
– Да ладно! Ты психолог, что ли?
Он даже вилку с ножом на стол положил и сел, как раньше, откинувшись на спинку стула, ноги в проход вдоль стола вытянув. Наверное, ему так думать удобнее. Там, правда, ноги его сразу в стенку уперлись – тесно. Но он, упершись, со стулом к другому углу отъехал.
Вот классно, когда тебя так слушают! Энди, когда я с ним разговариваю, обычно в ящик смотрит, улыбается туда, не поймешь, то ли моим словам, то ли картинке электронной. Но вроде слышит, что говорю, из контекста не выпадает.
– И этот Мис видел надпись на корме катера «Штрелиция», а потом забыл. Думает, что забыл. На самом деле мы ничего не забываем. Но картинка в мозгу рассыпается на элементы, как пазл, а потом, когда мы ее вытаскиваем, обратно собирается. Но не всегда так, как было изначально. И у него в мозгу цветок штрелиция заместился примелькавшейся «эштрелой»-звездой, которую он на всех столбах каждый день видит. А потом он на немецкий перевел, и получилось разделение на звезду и цветок.
Гонзу смотрел на меня с уважением. Еще бы, вон какое логическое построение! Сама горжусь. Недаром нам курс психолингвистики читали. Если это еще и сработает… Ай да я!
Сработало! «Штрелицию», приписанную к Фуншалу, он нашел сразу. И хозяина вычислил мгновенно. Сеньор Горацио Алмейда да Соуза проживает в городе Куррал-даш-Фрейраш. Ну что, помчались к сеньору Горацио?
Помчались! Вези нас, конь железный! Теперь мне было не страшно ехать на мотоцикле. И, как оказалось, совсем не обязательно обнимать впереди сидящего, на заднем сиденье есть ручка, чтобы держаться. Мотоцикл – это клево. Вот вернусь домой и тоже себе куплю. Ну, не настолько крутой, как этот. И лучше даже не мотоцикл, а скутер, такой, под старую «Веспу» закошенный – мне они всегда нравились.
Сначала Гонзу меня на смотровую площадку привез. Над этим самым Курралом. Мы на высокой горе стоим на балкончике, нависающем над пропастью. Кругом алоэ цветет алыми свечками. Верх горы щетинится эвкалиптами – серые стволы, сероватые листья. Мрачный такой лес. Воздух маслянистый, пахучий. А внизу на дне ущелья городок: домики, церковь и серая лента шоссе сползает с горы петлями. Есть домишки на круче, куда дорога не подходит. Значит, люди все свое тащат наверх вручную. Так и бредут по тропке, сжимая в руках рояли и холодильники. Куррал – это место, где никогда ничего не было. Только лес – эвкалипт и каштан. Они тут из каштана все делали – и хлеб, и ликер, и кашу.
Интересная история, откуда здесь вообще люди взялись. Когда-то, веке в семнадцатом, пожалуй, приплыли в бухту Фуншала очередные пираты, чтобы пограбить всласть. Это тогда очень популярный промысел был – пограбить. Ну и понасиловать заодно. И монашки монастыря Санта-Клара так убоялись этого, что, похватав свой нехитрый скарб, бросились бежать куда глаза глядят. И еще группа, к ним присоединившаяся. Бежали они, бежали и остановились только в середине острова в этом самом ущелье. Дальше бежать было некуда. Вход в ущелье только один, он же и выход. Вот и стали тут жить в Обители монахинь, забытые всеми.
Дом сеньора Горацио мы нашли быстро. Открывшая нам старушка сказала, что он на площади у церкви. Здесь тоже было перманентное собрание стариков. Они сидели за столиками, дулись в карты, в домино или просто болтали. Где они только темы для бесед находят? Ведь каждый день одни и те же собираются в стаи, каждый день они друг друга видят. Неужели еще не все обсудили? Но, судя по всему, это общепринятый стиль проживания на острове. Мужики сидят на площадях, а их жены – по домам.
Мы поспрашивали, кто тут Горацио Алмейда да Соуза, нам указали на пузатого дедка с толстой узловатой тростью, сидевшего на скамеечке рядом с другим почти таким же стариком, только без трости. Сомнительно, чтобы этот дед болтался с туриками на катере по океану и между делом топил прекрасных купальщиц в неких бассейнах. Может, когда был рыбаком, но в очень стародавние времена. Мы спросили его про «Штрелицию».
– Да, катер мой, а что такое? Я его племяшу отдал… По поводу рыбалки? Да, это к нему, к племяннику… Нет, не в Фуншале стоит – в Камара-ди-Лобуш… Да, племянник Нуну там живет… Да, возит туристов за сто шестьдесят евро… Нет, не с каждого, со всех. Человек пять-шесть на борт может взять… Да, подскажу, как его найти. Вот номер телефона, вот адрес. Если рыбалкой интересуетесь, лучше Нуну вам не найти!
И снова на колеса мотоцикла наматываются километры сначала горных виражей, потом шикарной скоростной автострады. Слава богу, остров невелик, всего-то чуть больше семидесяти километров по длинной оси. Но дороги, повторяющие рисунок гор, петляющие вокруг них, гораздо длиннее. Автострада периодически ныряет в тоннель, а вынырнув, выпускает из-под пуза ноги, высоченные опоры, зависает мостом над ущельем.
Камара-ди-Лобуш оказалась рыбацкой деревней. Вернее, городком, настоящих деревень тут нет. Сюда, кстати, однажды наведался Черчилль, писал здесь картины. Или картину. Я в интернете видела только одну. На ней скала Кабу-Жирау, это самая высокая европейская скала, что-то около шестисот метров. Небольшая бухта, в ней три катера пристегнуты к буйкам-мячикам и одна яхта посолиднее, бетонный мол с маяком, множество пестрых, синих, желтых, зеленых лодок, вытащенных на берег. На одной на вешалах сушится какая-то распластанная рыба. Треска, наверное. Та самая, обсыпанная солью, жесткая, как подошвы сандалий римского легионера, и по вкусу, верняк, такая же. Треска, которая продается здесь в каждом супермаркете. Тут же многочисленные кабачки, заполненные и туристами, и местными.
Туристы пьют кофе, местные – пиво. Они играют в бильярд или смотрят футбол по телику. В каждом баре – телик, в каждом телике – футбол. Сели за столик на улице с видом на лодки, заказали вечную бику. Сколько я за сегодня уже кофе выпила? Если считать первую утреннюю кружку растворимой бурды в компании Прекрасной Купальщицы, то, пожалуй, четыре или пять. Это у меня теперь основа рациона.
Гонзу звякнул племяшу сеньора Горацио – мы, дескать, рыбалкой интересуемся, как бы нам лодочку посмотреть? Племянник сказал, сейчас подойдет. Подошел. Парнишка еще совсем, едва за двадцать на вид. Худощавый, поджарый, я бы сказала, эбеново-загорелый – еще бы, все время на палубе, на солнце, – патлы черные, нестриженые, крупными кудрями. Красиво. Вот если бы у Гонзу такая шевелюра была…
Стоп, стоп, стоп. О чем это я? Разве мне не все равно, что у него на голове или еще где? Мы наиграемся в «Мафию с вариациями», разбежимся и не увидимся уже никогда. Мы с ним даже не разговариваем ни о чем, кроме «дела». В первый вечер залили друг другу пули в уши, и на этом наши личные разговоры закончились.
Это я впала в рассуждамсы, покуда Гонзу с пацаном этим перетирал.
Мы на мол вышли, он нам показывает: «Вон катер стоит». К одному из буйков привязан. Синий. Удочки торчком вокруг кабины, или как там у катеров это называется – рубка, кубрик, мостик?.. Нет, это что-то не то. На корме написано «Штрелиция», а ниже – «Фуншал». Он самый.
Гонзу говорит пареньку что-то и тоже на катерок указывает, типа: «Ну, Нуну, колись, малыш, ты девицу на катере катал? Куда? Зачем? Ты ее укокошил?» А парень руками разводит, головой крутит – нет, мол, совсем не он. И знать никакой девицы, ни живой, ни мертвой, не знает. Я слов-то по-португальски не понимаю, но чую, смысл примерно такой.
А градус беседы повышается. Парень руками завертел, будто от себя что-то отмахивает, и уже орет, подите, типа, все, куда, сами знаете. Вокруг-то никого, мы на молу стоим, на краю, у маяка самого. Так что стесняться некого. И Гонзу не уступает, тоже руками вертит у того перед носом, и тоже не шепотом. И так они все ближе друг к другу, все ближе… И тут Нуну толкнул Гонзу в грудь. Сильно так толкнул, двумя руками. А Гонзу его за руки хвать – и на себя дернул. Я даже не разглядела, что он там сделал, только пацан пополам согнулся, одна рука у него за спину завернута, крепко так, и вопит он уже жалобно, отпустите, типа.
Потом Гонзу из кармана фотку вытащил ту самую из соцсетей, где Мис с «русалкой» в обнимку, и в нос парню сунул. Нуну, бедолага, аж побледнел. Знаете, как очень загорелый человек побледнеть может? Он такой серый становится, как пыльный мешок. Такой цвет мертвый. Бр-р. Вот пацан тоже как пылью обсыпался и еще сглотнул судорожно, кадык вверх-вниз по горлу шариком. Похоже, его чуть не стошнило. Он рукой махнул обреченно так – все равно, мол, чего уж там, слушайте…
– День вчера такой был. Несчастливый. Я четверых взял в Машику. Туристы, три парня и девчонка… Нет, не эта. Другая совсем, маленькая толстушка, поросеночек. Сестра кого-то из этих. Я их вообще брать не хотел. У меня лицензия как раз накануне закончилась. Но они: «Возьми, возьми, мы заплатим!» Двести евро пообещали. Ну, я взял. Пошли сначала вдоль бережка покатались, девчонка в шезлонге на носу устроилась и сумку-холодильник рядом пристроила. С пивом. Ей быстро хорошо стало. Ага. Шляпу на нос надвинула и спит. Ну, мы потом пошли рыбачить. От берега подальше. Дело двинулось. Эти довольные, одну за одной бонито тягают. Бонито – рыба жадная, на живца или на креветку хорошо идет. Рыбины прям друг друга от крючка отталкивают: «Не трожь, это мое!» А я всю дорогу психовал – ну как морская полиция подойдет, лицензию потребует! Ага! Вот тут я и погорю. Никакие двести евро не спасут. Но это я внутри весь на взводе, глазами горизонт обшариваю судорожно. А снаружи все о'кей, ребята, все прекрасно. Сижу себе, жара, даже майку снял и кроссовки – в них вообще невозможно. Короче, эти по ведру натягали, потом еще покатались. Там места есть, дельфины приплывают. Ну, мы пошарашились туда-сюда, дельфинов посмотрели. Визг, писк, восторг. У этих, не у дельфинов. Рыбок им покидали