– Down the hall.[2]
Еще раз извинившись, Чико закрыла дверь.
Она была удивлена. Настолько, что сама почувствовала, как брови поползли вверх. Но не Персик поразил ее. Застать его здесь было вполне ожидаемо. Обескуражило другое. Там, в этом кабинетике, предназначенном для менеджера или бухгалтера, все было разгромлено: битый монитор валялся на полу, детали раскуроченного компа тоже, из стеллажа вывалены папки. Повсюду разорванная мятая бумага, облитая чем-то кроваво-красным, судя по запаху, портвейном. Кто-то порезвился здесь рождественской ночью. Кто? Ее братец? Пришел, влез в систему, пошуровал там, а потом раскурочил ящик, устроил бардак? Зачем? Для мести мелковато. Хотел, чтобы заметили его взлом? Чтобы у них, кем бы ни были эти «они», не осталось сомнений, что это он? Подписался?
Об этом можно подумать позже. А сейчас надо сматываться. Ее Персик уже видел. А может, еще и Рики заметил там, в холле «Пикадилли», возле стойки администратора. Нельзя, чтобы он увидел их обоих, сопоставил и понял, что они вместе.
– Уходим.
Объяснять она не стала, но по ее лицу Рики понял, что спрашивать о причинах сейчас не стоит. Бросив мелочь на стол, он поднялся и пошел вслед за почти бегущей напарницей.
В дверях они столкнулись с подростком, распихивающим по пластиковым кармашкам рекламной стойки небольшие афишки. Одну из бумажек он сунул Чико в руки, и она автоматически сжала листок в кулаке.
На улице Чико быстро пошла вперед. Ей было не важно, в какую сторону идти, главное – подальше от этого «Реш Веша». Бегство, оправданное обстоятельствами, было спасением, в пустоте улицы ей стало легче.
Проходя мимо ресторанного окна, оглянулась. Внутри, возле оставленного ими столика с исходящими паром чашками, стоял Персик. Он смотрел прямо на нее. Или ей показалось?
– Что там у тебя? – Рики указал на смятую афишку.
Чико, отдышавшись, с удивлением посмотрела на зажатый в кулаке листок. Они встали за спиной каменного рыцаря. С улочки, по которой они удирали – другого слова и не подберешь, именно удирали, драпали из ресторана, – их было не видно. Им же был доступен полный обзор площади и всех выходов на нее.
– Мальчишка сунул.
Она огляделась в поисках урны, но он остановил ее:
– Дай-ка, – и протянул руку.
На бумажке была стилизованная карта местных достопримечательностей, желтым выделителем небрежно закрашен замок. Рики усмехнулся:
– «Казаки-разбойники», говоришь… Твой братец ведет нас. Вопрос только, куда… Кстати, что такого страшного ты встретила в туалете, что мы бежали, теряя лицо и сандалии?
Она качнула головой и вымученно улыбнулась.
– Не в туалете. Я зашла в служебку. Там все расхреначено – комп, документы… все. Я думаю, это Мики. Хотел, чтобы они поняли, что он здесь. Только зачем, не пойму. И еще там был этот… крашеный… из «Пикадилли», Персик. И он смотрел, как мы убегаем. Наверное. В этом я не уверена.
Рики нахмурился.
– Зачем ты туда полезла? Прям как в американских фильмах. Идиотка идет по темному подвалу на громкое хрумканье-чавканье и радостно интересуется: «Дорогой, это ты?..» Девчонка, которая подавала нам кофе, сама мне все рассказала.
– Как рассказала?
Она удивленно вскинула брови, глаза стали круглыми. Готовые выплеснуться голубые озера.
– Стоило только сказать: «Как много народу! Вы все, наверное, с ног сбились», – как девицу понесло: «Ох, вы даже себе не представляете! Мы-то ладно, но все начальство сбежалось. Все на ушах. Только Филиппе – это наш старший – открыл свой кабинет, как тут же кинулся названивать. У него там – представляете? – полный разгром! Хотя выручка там не хранится. Наверное, влезли ночью, а денег нет – ну, воры с досады все и раскурочили. Гады, правда?» Так что уже полгорода в курсе, что в рождественскую ночь «Реш Веш» обнесли и разгромили. Можем обсудить это с первым попавшимся прохожим.
Он помолчал, а потом сухо добавил:
– Послушай, Чико. Ты попросила о помощи. Ты на чужой территории.
Он напирал на «ты», вдавливал ей в мозг острыми кнопочками.
– Ты тут не ориентируешься. А я ориентируюсь. Давай, я буду решать, что и как делать.
Теперь кнопочками, усиленными точками между длинными тире слов звучали «я».
– Ты португалец?
Он пожал плечами:
– Не важно. По-разному бывает. Сейчас да… Ладно, будем надеяться, что Персик не идет за нами.
Он злится. Она чувствует, что он злится. Она виновата. Сунулась на глаза этому крашеному уроду – и попалась. Почему она всегда попадается? Он прав, она на чужой территории. Чужая. Каждый видит, что ей здесь не место. Ее место – дома. Свою территорию она создает сама, когда пальцы быстро бегут по кнопкам, открывая, выстраивая ее собственный мир там, в вирте. Там она решает за всю свою сеть. А здесь, в реале, она может только собачонкой бежать за хозяйскими ногами, и лучше на поводке, чтобы не потеряться за первым же углом. Ну что ж, пусть. Она согласна. Лишь бы найти брата, успеть раньше этого рыжего убийцы.
Почему она решила, что Персик – убийца? А больше ему быть некем. Не страховой же он агент, который гоняется по всему свету за неуловимым клиентом, чтобы всучить ему полис страхования жизни. Скорее, полис страхования смерти.
Пусть Рики будет главным. Она не спорит. Она будет слушаться. Чико нервно потеребила выбившуюся прядь, заправила ее за ухо. Опустив глаза, тихо сказала:
– Извини.
Больше добавить было нечего.
До замка было далековато. Плутать по переплетению узких кривых улочек, потом по парку мимо дворца. Даже на схематичной туристической карте расстояние выглядело приличным.
На их счастье, за первым же углом оказалась стоянка такси. Правда, машина была всего одна – желтый потрепанный «Мерседес». Водительское место пустовало, но почти сразу же из ближайшего бара вышел приземистый мужичок и, не отходя от открытой двери, прокричал что-то.
– Это таксист? Почему он там стоит? Он нас повезет? – зачастила Чико.
Ее спутник покрутил головой.
– Это добровольный помощник таксиста. А сам водила скоро подойдет, ему понадобилось добежать до… Ну, догадайся.
– До сортира?
– Не-а. В двух кварталах отсюда у какой-то сеньоры заглохла тачка, перегородив проезд. Таксист ушел давать советы. Ему уже позвонили, сейчас будет.
– Странные они тут какие-то.
– Чего странного-то? Развлечение какое-никакое.
Перед его глазами на минутку возникла площадь возле церкви в середине маленького мадейранского городка, череда желтых машин, таксисты, подпирающие стену бара в ожидании клиентов. Он услышал негромкую воркотню скучающих мужчин, на мгновение превратился в Гонзу Читателя. «Твоя тетушка опять откуда-то навернулась, Гонзу?» – прошелестел голос кривоногого таксиста Педру. И мысленно он ответил приятелю: «Нет, Педру, никакого Гонзу тут нет. Есть лишь Рики, и ты его не знаешь».
Водитель вывернул из переулка, запыхавшись, подбежал к машине, на ходу извиняясь:
– Сорри, сорри, сеньор.
Был он таким же старым и потрепанным, как авто, пигментные пятна на морщинистых руках вполне гармонировали с потеками ржавчины на крыльях его верного Росинанта.
– Наконец-то, – буркнула Чико и первой полезла в салон такси.
Пока они маячили здесь, на открытом пространстве, ей все время казалось, что Персик того и гляди выскочит к ним, как чертик из коробочки. Страшный рыжий черт.
Если бы Ларс Ларссон узнал, что какая-то баба считает его крашеным, да еще и обзывает Персиком, будто какого-то паршивого кота, он бы страшно разозлился. И этой идиотке бы не поздоровилось. К своей внешности он относится не то чтобы трепетно – это слово не из лексикона Ларса, – но вдумчиво и уважительно. Оттенок красного золота – вот его масть. Аккуратная стрижка, добротная, но неброская одежда. Человек вроде бы заурядный, но вызывающий симпатию – таким он видит себя в зеркалах. А зеркала здорово помогают. Он знает, что глаза его переполнены льдом, как мохито, и так же прозрачны, а улыбка сродни тонкой прорези скальпелем. Приходится отрабатывать выражения, повторять, вглядываясь в лицо за стеклом, запоминать мимическими мышцами.
Вот дружеская улыбка для Туве, соседа по лестничной площадке, любителя футбола. С ним приходится иной раз посидеть в спортивном баре, поболтать о том о сем или посмотреть игру «Мальме». Туве считает Ларса страховым агентом. Вот теплый взгляд для Кайсы, продавщицы из сувенирной лавки. Иногда после похода в кино или дешевый ресторанчик он ночует в ее маленькой студии в Вазастане. Кайса считает Ларса своим женихом. Для Ларса оба они, а еще консьержка фру Ламмер, хозяин маленького универсамчика за углом Камиль и уличный музыкант Никола, вечно торчащий со своим хангом у алкогольного супермаркета, были лишь атрибутами. Но атрибутами необходимыми. Они были рамкой. Обрамляли портрет Ларса Ларссона. Делали жизнь Ларса Ларссона достоверной. Ту жизнь, которую он показывал им отрепетированными взглядами и жестами.
Настоящая жизнь Ларса была другой. Она называлась Смерть. Ему нравилось убивать. Убивать с близкого расстояния, короче вытянутой руки. Убивать, видя ужас, протест или смирение – у Смерти так много выражений лица. Гораздо больше, чем у него. Ларс завидовал Смерти.
Он мог бы стать маньяком, если бы имел сложившийся образ жертвы, если бы был неуравновешен или сексуально озабочен. Но нет. Он был холоден, расчетлив, терпелив. Он стал наемным убийцей. Идеальным. По крайней мере, он сам так считал.
Он никогда не пользовался огнестрелом. Все эти снайперские винтовки, пистолеты с глушителями – длинные, как конский член – хороши только в кино. Возбуждают зрителя. Сексуально вздрагивают, издают негромкие хлопки или, наоборот, оргазмически трясутся, плюясь огнем и заходясь лающими воплями.
На самом деле Смерть – дело тихое. Интимное. Связывающее в пару двоих, убийцу и жертву. Танец. Танго. Любовь.
Может, и трудно поверить, но Ларс любил тех, кого убивал. Он узнавал привычки и маршруты жертвы, склонности, симпатии и антипатии, страхи и надежды. На какое-то время этот человек становился для него ближе всех. Становился родным – братом, невестой, ребенком. И когда нерасторжимые узы натягивались до звона, Ларс убивал. Как паук, получивший долгожданный сигнал, принесенный паутиной. Его оружием могло стать что угодно: капроновая бельевая веревка, кухонный нож, пластиковый пакет, угнанный автомобиль, фен или водный мотоцикл. Однажды им стал горнолыжный ботинок, надо было лишь чуть-чуть испортить крепление.