После того как на его голодных глазах любознательный старикан умял целый круг колбасы, этот продукт в его сознании стал мерилом материальной ценности.
А шестьсот литров классного рейнского вина за одну месячную зарплату — это как? Упились бы русские до белой горячки.
Очень хотелось удивить. Очень. Но удивлять не стал. Сообразил, что нельзя хвалиться, не имея ни копейки в кармане. Его кормят из жалости, а он им про их бедность?..
Кончилась водка. Слава богу, теперь можно будет вздремнуть.
Но вздремнуть не дали. Блондин пригласил всех в вагон-ресторан. Михаэль отказался, безошибочно прочитав по лицу, что блондин хоть и уговаривает, но в душе одобряет его поведение.
Попутчики вернулись, под завязку нагруженные закусками и алкоголем.
Михаэль не успел задремать. Его боковая полка почти закрывала окно. Он видел сквозь тонкую полоску стекла, как медленно-медленно наплывает серый перрон. Фальцетом пропели тормоза. Торопливо заскрипели по снегу шаги спешащих пассажиров.
— А как будет на немецком «трахаться»?
— Трах — это бумс.
— Вот мы ее щас и будем бумсать. — Блондин показал рукой в окно. — Ну-ка, убрали все пойло со стола, — приказал солдатам, — оставьте один бутыльмент, иначе она пить побоится. И в пиво водку, чтоб в пропорции один к одному, быстро зарядили, салабоны.
Он встал и резво пошел навстречу входящим пассажирам.
— Вот, сюда, сюда, красавица вы наша! — Блондин внес сумку. — Где желаете разместиться? Наверху или внизу? Внизу? Неправильно! Только наверх! — как о решенном деле сообщил приятной, пахнущей морозной свежестью хозяйке чемодана. — Неудобно залазить? А мы подсадим. Нас тут трое холостых неженатых, да вон еще один ограбленный иностранец, — ткнул пальцем в Михаэля, — неужели не справимся? Зато никто ночью на вас не усядется. Так ведь?
Необычайно деятельно и аккуратно для пьяного скрутил рулончиком матрац.
— Не беспокойтесь, мне всего шесть часов ехать.
Извлекла из сумки домашние тапочки, расстегнула молнии на сапогах. Присела. Наклонилась. Уперлась рукой в крутой подъем ноги, пытаясь снять тесную обувь.
Блондин упал на колени. Помог снять сапоги. Аккуратно поставил их рядышком. Одно голенище не хотело стоять — клонилось, падало. Он его усмирил, поставил вертикально и параллельно соседнему. Наклонился. Коротко поцеловал ей бедро, плотно затянутое в джинсы. Поднял глаза. Взглянул. Понял по выражению лица, что она не возмутилась. Встал с колен и спросил, торопясь, чтобы не дать ей возможность прокомментировать его поступок:
— Часто приходится ездить? — Сделал знак глазами солдатику. Тот понял и уступил место у окна.
— Почему вы так решили?
— По тапочкам и ваще.
— Ну, если ваще, то каждую сессию. Я на заочном педагогическом учусь.
— А в плацкартном веселее, чем в купейном?
Блондин открыл бутылку водки, и Михаэлю показалось, что он прочел во взгляде попутчика затаенную мрачность. Прочел и удивился этому обстоятельству.
— Веселее всего в общем вагоне, а главное, дешевле. — Она не удивилась, когда блондин пододвинул к ней стакан с водкой. — По какому случаю пьете? Транспортный алкоголизм?
— Обижаете. Вон у него сегодня день рождения, — показал пальцем на Михаэля, — а он с горя пить не хочет. Спускайся, пожалуйста, не заставляй девушку ждать. Сколько тебе стукнуло?
— Двадцать четыре. — Михаэль включился в игру и подсел к столу.
— Забыл тебя спросить, а в Омск-то зачем?
— У меня там друг детства немецкий в университете преподает.
— А где вы так хорошо русскому научились? — Девушка скользнула по нему взглядом, и Михаэль понял по ее тону, что не произвел на девушку ни малейшего впечатления.
— На факультете славистики.
— Вот, а теперь поучись у русских девушек пить водку. — Блондин поднял стакан. — Вернешься домой — расскажешь. Ваши так не умеют. Ну! За знакомство!
— Так мы еще не познакомились. — Девушка взяла стакан.
— После, после! Какое знакомство на трезвую голову. Взяли! — Поднял стакан, зорко следя за количеством убывающей жидкости в ее сосуде.
Девушка сделала большой глоток и хотела отставить стакан.
— До дна, до дна, чо тут пить-то? Похвастались перед немцем, а сами граммульку опрокинуть не можем? За державу обидно. — Блондин допил водку, и она последовала его примеру.
Запьянела резко и тяжело.
— Я так сегодня намерзлась! — Она поглощала еду с аппетитом, какой бывает после ожога слизистой желудка дрянной водкой.
— После первой и второй промежуток небольшой. — Блондин потянулся с бутылкой к ее стакану.
— Нет, я больше не буду. У меня язык заплетается.
— Позор! Позор! Позор всей нации! Давайте знакомиться. Сергей, — протянул он ей руку.
— Зина, — дотронулась до его кисти.
— А это Михаэль. Защитники отечества сами представятся.
Защитники не представились, зато перемигнулись и предложили выпить за знакомство.
— Нет, я больше не могу, — девушка закрыла стакан ладонью, — меня вырвет.
— Ни в жизнь! Пивцом запьем, и приживется как миленькая. Одну граммулечку. — Сергей убрал со стакана ее руку и плеснул действительно немного, на самое донышко. — Опозорились, конечно, перед Европой, но желание дамы — закон!
Она осушила стакан с непередаваемым отвращением и жадно запила целым стаканом пива.
— Ой, какое горькое!
Пиво, разведенное водкой, ударило в голову, оглушило и обмануло желудок. Пропало отвращение к спиртному, и утратился контроль. Она потягивала убойный ерш и пьянела на глазах. Понимала, что стала косноязычна, и сидела молча, стараясь казаться трезвой.
Сергей тоже запьянел и стал вульгарен. Он терял нить разговора, вскрикивал непонятное: «О, какой я ревнивый!» — откровенно хамил, осаживал себя: «Извини, что перебил», — хотя никого не перебивал. Анекдоты становились все соленее, взгляд — все сальнее.
Он смеялся громче и раньше других, и у Михаэля возникло стойкое желание уйти к себе на полку.
Не ушел. Сидел, исподтишка разглядывая пассажирку.
Смугла, скуласта и хорошо сложена. Ее можно было принять за очаровательную северянку, если бы глаза имели характерный для чукчей или ненцев разрез. Девичество позади. Не девушка, а молодая женщина. Внешнее различие между первым и вторым размыто. Телесная нежность на излете, но до женской зрелости еще далеко, когда студенистый жирок молодости приобретет невидимую глазом плотность и возрастную ячеистость — предвестник целлюлита. Возможно, уже замужем. Преподает где-нибудь в начальной школе и учится заочно, чтобы впоследствии больше зарабатывать.
Она не кокетничает. Это очевидно. С чего он решил, этот блондин с ямочкой на волевом подбородке (кстати, у него нечистая кожа — оспой переболел, что ли?), что она согласится на близость с ним?
Пошли курить в тамбур.
Она уже нетвердо держалась на ногах.
«Зачем она идет с ними курить? Никотин ее сейчас добьет».
Михаэль видел, что блондин отстал в проходе, коротко переговорил с проводницей, сунул ей деньги. Проводница провернула ключ в замке купе для персонала и ушла.
Долго стояли в тамбуре. Первым обратно шел Сергей. Остановился, дернул дверь служебного полукупе — энергичней, чем требовалось. Этот момент Михаэль наблюдал с особым вниманием, но все равно не мог бы сказать определенно, сама Зина туда вошла или этот с нечистым лицом втолкнул ее. Хотелось, чтобы не сама. Михаэль не мог объяснить причину такого желания, как и не смог бы объяснить нарастающее раздражение против блондина.
Сергей вернулся один. Подозрительно быстро. Сел у окна, взглянул в темень за стеклом, почувствовал щекой взгляд Михаэля.
Михаэль заметил кровавую ссадину на костяшке указательного пальца правой руки.
— Что у тебя с рукой?
— Поцеловала. Будешь ее?
«Солдатикам не предложил. Я должен быть ему признателен за такую милость? Или? Не знаю, как тут у них нужно вести себя в подобных обстоятельствах». Михаэль отрицательно мотнул головой.
— Как хочешь. Вообще-то, она не рабочая.
Михаэль не понял, но догадался, что означает это выражение. Одно из двух: либо девушка оказалась недостаточно темпераментна, либо пьяна настолько, что не могла адекватно реагировать на его действия. Из-за этого он ударил ее в лицо? Рассек руку, значит, попал по зубам. Может быть, разбил ей губы. Нет не из-за этого. Она его не хотела.
Он представил молчаливую борьбу в купе. Вот он сдирает с нее плотные джинсы, а она не дает себя раздеть. Или дала, но он настолько пьян, что ничего не может, и тогда предлагает ей… Она не соглашается, и он ее бьет. А теперь она лежит, и у нее на одной ноге джинсы, а другое бедро… Михаэль живо представил себе ее оголенность…Verdammt — проклятие! Он, кажется, становится таким же, как этот скот. Ну конечно, он испытал любопытство, смешанное с желанием. Verdammt! Ему хотелось убедиться, что нарисованная его воображением картина соответствует действительности, и он с трудом удержался от искушения пойти и заглянуть в служебное купе. Почему она не выходит? Спит или стесняется разбитого лица?
Михаэль забрался на полку и закрыл глаза. Тоска. Неприкаянность. Куда он едет? В сибирский холод, стынь, снег, неизвестность? Как жить среди них? А может, пойти в милицию, рассказать все как на духу и вернуться в спокойную, размеренную жизнь на берегу Рейна? А вдруг Хидякин уже умер? Странно, но мысль о смерти Желтого Санитара, в сущности, не взволновала его. Его больше интересовало физическое и моральное состояние скуластой девушки в служебном купе.
Он смертельно устал и впервые за сутки испытал сладкую, предшествующую глубокому погружению в сон дрему (голодное бодрствование минувшей ночью не в счет). Еще немного, и он провалится в небытие…
…Он увидел, как Сергей мнет на ходу сигарету. Вышел за ним в холодный тамбур. Сомнений не было. Таких надо бить. Это ничего, что он тяжелей. «Голова у всех приделана одинаково», — учил их тренер по дзюдо. Скользко в тамбуре? Это же хорошо! Подбил обе ноги сразу, и блондин распластался во весь рост на покрытом инеем железном полу. Не спросил и не удивился, но как-то странно окровавился ртом, хотя его ударили не в губы, а в челюсть. Ухватился за плечо, как кузнечными щипцами, сдавил плоть, и не было сил оторвать от себя окровавленное лицо, разящее перегаром….