«Очень хорошо. Колеса — это, надо полагать, снотворное. — Михаэль вернул кольцо. — Опоили лоха, ограбили, сняли перстень. Славная будет ночь».
А голос из магнитофона продолжал терзать: «Дома ждет холодная постель, пьяная соседка, а в глазах — похоть».
Он слышал этот голос. Слышал, и с ним связано что-то страшное, ужасное, кошмарное. Это невыносимо. Почему так тревожно и страшно. Чувствовал, как позорно дрожит колено. Только бы не заметила сидящая рядом блондинка.
Михаэль сидел спиной к окну. Нелепая мысль заставила оглянуться и всмотреться в черную темень за окном. «А вдруг кинут с улицы кирпич и прямо в затылок? Или, что еще хуже, выстрелят».
Нужно успокоиться. В конце концов, что ему стоит уделать их обоих?
Взял стакан, сделал глоток — потеплело на душе и отпустило.
Успокоился и прикинул расклад. Девушек трое: смуглая ехала с ним в машине, рыжая — подружка Бугаевского, и она же, по всей видимости, хозяйка дома, блондинка — ничья.
Рыхлого Красулю за мужика не держат. Он тоже интереса ни у одной не вызывает. Смуглая ненавидит все человечество. Недурна, приятно телесна. Могла бы сойти за красивую, если бы не тяжеловатый подбородок. Блондинка — серая мышка, но тоже с формами.
Пришли агрессивные молодые люди, вызвали Бугаевского и Красулю «поговорить». Бугаевский вернулся один и с только что пережитым волнением в глазах. Еще раз сбегали за водкой.
Магнитофон сменил мелодию. Вскочили. Затоптались. Завихлялись с мрачным выражением лица.
«Не так танцуют в Германии, — опять сравнительный анализ. — Глухие они, что ли? Ломают ногами заданный ритм. Это же надо так завертеться под счет в две четверти такта… Так двигать ногами можно только под три четверти, иначе… Что иначе? Иначе это не просто безграмотно, это неприлично! Неприлично? Тут нужно подобрать другое русское слово. Лучше всего подошло бы «непристойно». Нет, лучше всего подходит «похабно».
Их уже не веселил алкоголь, а подстегивал ненадолго, отодвигая угнетение. «А где у тебя эротическая точка?» — «В… на самом дне!» — «Дай пощупать точку» — «Западло! Перебьешься». — «Я ссать хочу! Девки, кто со мной?»
Угомонились. Слава богу!
Бугаевского увела рыжая в соседнюю комнату. Михаэль разделся и прилег на широкую тахту. Других спальных мест не было.
Он лег первым и занял место у стены. Рядом блондинка. Смуглая — с краю.
Он должен лежать бревном? Или? Самое умное в такой ситуации — сделать вид, что уснул, и лежать неподвижно. Но как лежать неподвижно, когда спиной чувствуешь упругость девичьей груди и гладкое женское колено обжигает и дразнит прикосновением?
Повернулся к ней лицом, осторожно положил руку на грудь и получил небольный, но оскорбительный мазок по губам: «Западло! Ложись с краю».
Он лег с краю. Кажется, все ясно. Можно уткнуться лицом в спину смуглянки и уснуть.
Легко сказать, когда широкий зад смуглянки все плотнее прижимается к его чреслам. Не может быть. Ему показалось. Она же не давала повода и смотрела на него с необъяснимой ненавистью. А может быть, она спит и не ведает, что творит? Он произвел эксперимент. Отодвинулся назад, и тотчас же она прогнулась в спине, догнала и, требовательно шевельнув упругими шарами ягодиц, уютно прижалась роскошным тылом.
Рискнул. Коснулся кончиками пальцев. Прошелся трепетно, едва касаясь, по соблазнительной линии бедра. Нагота! Предусмотрительная нагота под рубашкой.
Поощрила. Погладила запястье. Прижала ладонь плотнее. И потянула его рукой подол на себя…
Он шел по городу пешком, потому что не было денег на билет. Было морозно, но он не чувствовал холода, как не чувствовала его вчера смуглая незнакомка. Так же как и она вчера, он не застегнул пальто.
Ветер трепал полы, шарил по бокам, он поворачивался спиной, делал несколько шагов задом наперед и снова весело шагал к центру.
Сегодня он прошел наконец на запрещенный красный свет, и будущее уже не казалось ему таким мрачным.
Ах, эти неласковые и внешне недоступные! Как скупы на слова и как щедры на действия! Он еще не знает, что искушенные русские сердцееды весьма ценят такой тип соотечественниц и называют их «тихариками».
— Пойдем вместе, я боюсь в туалет одна, — сказала под утро.
Оделся, вышел с ней в темную стужу. Она не пошла в будочку, обшитую фанерой. Присела рядом у него на глазах, по-бабски чувствуя, что ее поза не только не вызовет у него отвращения, но и возбудит необыкновенно. Растопила снежок и побежала в дом.
Михаэль зашел следом и сел на край тахты.
— Ты чего не ложишься? Рано еще. Ложись.
— У меня пропали деньги из кармана.
— Ты хорошо поискал?
— Лучше нельзя. Я их положил вчера в задний карман и застегнул пуговицу.
— Это Бугаевский, — уверенно заключила смуглая.
— Че ты на него волокешь? — Блондинка приподнялась на локтях. — Может, это Красуля взял?
— Волоку, потому что знаю. Красуля ушел раньше, чем мы легли, а Бугаевский давно уже крысятничает. Ему за это шнобель уже ломали. Следующий раз вообще убьют. Шурохался тут ночью.
Михаэль вспомнил. Вспомнил, где слышал так взволновавший его вчера голос. Этот голос пел в такси с зеленоглазой спутницей: «Гоп-стоп! Теперь пощады не проси».
Встал со словами: «Гоп-стоп, штинкер![27] Теперь пощады не проси».
Вошел в спальню. Светало.
Рыжая лежала на руке кавалера. Тускло отражала скудный свет за окном массивная печатка. Бугаевский храпел с открытым ртом.
Михаэль стоял в головах. Лежачего бить нельзя. Но очень заманчиво разбудить и размазать по стене. А вдруг не он?
Брезгливо взял его брюки, хотел проверить карманы, подержал в руках и повесил на спинку стула. Нет, он не будет шарить по чужим карманам, иначе чем он будет отличаться от них, шакалов? Он поступит иначе. Он снимет ворованное с руки грабителя, а утром — либо деньги назад, либо не получишь перстень.
Освободил без труда худой палец от украшения, убедился, что Бугаевский не проснулся, и вышел из спальни.
— Спят еще? — Смуглянка курила в постели.
— Как убитые.
— Еще бы! Столько выжрали вчера.
— Утром спрошу.
— Утром он слиняет и не появится, пока все не просадит.
— От меня не убежит, — сказал Михаэль чуть громче, чем требовалось.
Прилег рядом, шепнул смуглянке на ухо: «Заметишь, что крадется к выходу, молчи».
Проснулся от ее толчка. Нетвердо ступая, Бугаевский крадучись пересек комнату, оглянулся, снял с вешалки пальто и вышел, не затворив плотно дверь.
— Даже дверь не закрыл. Думал, что хлопнет. Разбудить побоялся. Чо ты его не остановил?
— А я его сейчас догоню.
Быстро оделся, вышел на улицу, увидел стремительно удалявшуюся фигурку Бугаевского, сказал негромко: Sehr gut[28], — и повернул в другую сторону.
«Дорого бы я дал, — думал Михаэль, увидев вдали золотые купола церкви и направляясь к ней, — чтобы увидеть его харю, когда он купит на мои деньги водку и закуску, расскажет, бахвалясь, таким же, как он, ворюгам, как очистил карманы у заезжего лоха, нальет, возьмет стакан и обалдеет, не обнаружив на пальце кольца. Сначала он решит, что потерял перстень во сне. Но вернуться тотчас же и перерыть постель не сможет, потому что побоится меня. Когда же он все-таки придет на малину, захватив для страховки парочку пьяных мордоворотов с кастетами, и не обнаружит в постели пропажу, он заподозрит в преступлении рыжую подругу и затаит на нее падло. Очень интересно».
Михаэль остановился перед церковью. Солнце еще не взошло, но первые лучи уже освещали самый верх купола, и он горел ярким огнем, слепя глаза.
Красота какая! Как получилось, что русские зодчие, позаимствовавшие у немцев слово kuppel[29], догадались его позолотить? Что-то такое вчера пел магнитофон: «Золотые купола душу мою радуют, а то не дождь, а то не дождь — слезы с неба капают». И еще что-то волнующее и берущее за душу: «Дом казенный предо мной, да тюрьма центральная. Ни копейки за душой, да дорога дальняя». Черт побери, это же про него пели. Но зачем он чертыхается у святого места? Вон старушка перекрестилась, проходя мимо церкви. Нужно и ему осенить себя крестом. Обязательно нужно. Какую он заповедь сегодня нарушил? Du sollst nicht stehlen — ты не должен воровать. Как громоздко на немецком и как лаконично то же самое у русских: «не укради». Всего одно слово.
Он перекрестился и пошел дальше, продолжая катать в голове привычное: «у них», «у нас». Вспомнил, с каким азартом студенты из славянских стран разносили немецкий вариант Библии. Особенно вот это место из Екклезиаста: «…потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Скорбь, скорбь, скорбь… Он недавно использовал это слово для характеристики чего?.. Вспомнил! Скорбная улыбка у Любы. Славная, милая, добрая девочка. Но он отвлекся от темы. Фразу «…кто умножает познания, умножает скорбь» немцы переводят так: Wer viel lernt der muss viel leiden — кто много учит, тот должен много страдать. Студенты находили немецкое толкование библейского текста слишком упрощенным.
Умно осаживал темпераментных славистов профессор. Он выучил язык Пушкина и Достоевского самостоятельно, знал в совершенстве кроме русского еще четыре языка и не верил Святым писаниям.
«Чтобы объективно оценить качество и точность перевода первоисточника на немецкий, необходимо прочесть Ветхий Завет на иврите, а Евангелие — на греческом. — В этом месте профессор смиренно улыбался и добавлял не без ехидства: — Дать вам такое задание на летние каникулы?»
«Нет! — позорно капитулировала аудитория. — Не надо».
Летом было не до заветов. Впрочем, зимой тоже.
Навстречу шла девушка.
— Вы не подскажете, где можно купить перстень? — Михаэль умышленно спутал глаголы «купить» и «продать», ибо покупают золото люди обеспеченные, а продают — обедневшие.