Хорошо заказать шницель размером с суповую тарелку по цене в десять раз ниже, чем в любом российском ресторане.
Хорошо съесть шоколад из четырех узаконенных ингредиентов на экстрагированном какао-масле без незаконного, имя которому маргарин.
Хорошо намазать хлебушек чистым коровьим маслицем цвета яичного желтка без примеси растительного. Не нравится немецкое — купи ирландское. Оно еще желтее. В любом магазине. Всегда.
Хорошо купить сыр, приготовленный не из обсемененного бактериями маститного молока. Лежит себе месяцами — не портится. Подсыхает, истекает жирными слезками по бокам, а не плесневеет за три дня, как в России.
Хорошо не работать на кишку и не тратить львиную долю заработка на пропитание.
Хорошо сесть в чистенький автобус, с услужливо наклоненной ступенькой до уровня бордюра, где люди ведут себя так тихо, как если бы они находились в читальном зале, а не в общественном транспорте.
Хорошо проехать в такси по мизерному в сравнении с заработком тарифу и катить себе в удовольствие, зная, что не обсчитают, не отравят, не ограбят и не убьют.
Хорошо лежать на берегу Рейна в мире и согласии с единичными комариками-вегетарианцами без мух, без оводов и без слепней.
Хорошо гулять по тенистому незахламленному лесу, не боясь попасть в засаду к мерзкому энцефалитному клещу.
Хорошо отправить утром бандероль по почте, зная наверняка, что к вечеру она дойдет до адресата.
Хорошо не разуваться в доме, зная, что на улице так же чисто, как и в квартире.
Хорошо чувствовать себя защищенным в социальном и правовом отношении.
Хорошо, когда полицейский поможет в беде, а не обчистит и не подкинет наркоту с целью вымогательства.
Хорошо переходить по «зебре», зная, что тебя не сомнет отморозок с шестью сотнями «лошадей» под задницей и одной извилиной в голове.
А о том, что дежурная европейская вежливость предпочтительнее совкового хамства, и говорить не приходится.
Ну что не жить? А вот не радовало.
…
Нет, он не скучал по России.
Россия умерла для него вместе с Любой и с нерожденной дочкой, и он не включал, как раньше по утрам, русский канал. Раздражало.
Говорила же Люба: «Слова ничего не значат. Значат действия».
Грош им всем цена — от руководителя страны до рядового врача, если вместо переливания истекающей кровью дают одеяло. Грош им всем цена, если никто не ответит за торчащую на рынке железяку.
Он не включал больше русский канал, но из сотен немецких отдавал предпочтение государственным. По ним чаще всего показывали Россию. Свои впечатления у него были. Интересно было выслушать другое мнение.
Он просмотрел цикл передач про Транссибирскую магистраль. Про Байкал, про Волгу и Соловки. Прочитал роман Конзалика Die Verdammten der Taiga — «Проклятые тайгой». Знаток русской жизни. «Я спала, как бобер, — говорит у него одна дамочка, чудом спасшаяся пассажирка самолета, потерпевшего крушение над сибирской тайгой. — Я съела перед этим три тарелки бобов, и это сделало меня усталой. Я выросла на бобах с картошкой».
Ну что за вранье? Где он видел в Сибири, чтобы люди питались бобами с картошкой? Картошкой — да, гектарами выращивают, а для бобов оставляют маленькую грядочку для разнообразия. Не больше. О, этот брехун видел и не такое! У него рассольник — «розольник» готовится из капусты с яйцами. Ни хрена себе розольник!
И еще одна странность. Что-то такое случилось с ним в России, что он перестал воспринимать немецкую эстраду. Не трогало и не цепляло.
Русские песни он тоже не включал. Потому что все они про любовь, а значит, про него и Любу — Любочку, Любовь.
В самолете, сбегая из Омска, надел наушники. Откинулся в кресле и глотал крик, потому что пел Кикабидзе и рвал сердце: «Вот и все, что было, вот и все, что было. Ты как хочешь это назови. Для кого-то просто летная погода, а ведь это проводы любви…»
«Было время, был я беден и копейке лишней рад. На еду хватало меди только-только, в аккурат…». А почему «Любэ», почему ансамбль называется «Любэ»? Как похоже на Любу. Как похоже… «Было время, был я весел без причины, просто так. Износилось столько кресел на вокзалах в городах». Черт побери, как хочется надраться под такую музыку. А почему бы и нет? Профессор Глюк обещал вакансию к концу года. Есть время протрезветь. «Ночь яблоком стучит в окно, а в округе теряется птицы крик. Знаю, знаю, знаю одно: был душой я молод, а теперь старик».
Нет, это невыносимо, это про меня, это про меня, конечно.
Интересно, был ли оркестр на похоронах? Тропинка была. К русским погостам в деревне — всегда тропинки. А вот эти строчки — про измену. Что он имел в виду? То, что было с Людой? С ума сойти. Нужно отвлечься. Нужно отвлечься. А вечером выпить.
«Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер».
Это Ремарк, конечно. А кто это конкретно сказал? В чьи уста вложил перл?
Открыл «Три товарища». Полистал. Задержался на словесной дуэли Роберта Локампа с незнакомым толстяком. Столкнулись на улице. Обменялись любезностями: «задумчивый кенгуру, душевнобольной недоносок, заплесневелый павиан, коровья голова, разъедаемая раком, бродячее кладбище бифштексов».
Господи боже мой, какое убожество! Не проще ли было сказать: «Пшел на х… козел!»
Надо к деду съездить. Подстричь. Никому не позволяет приближаться с ножницами, кроме него. Упрямый. Все качества характера нивелировал, а упрямство оставил в неприкосновенности.
Захлопнул роман и поехал к деду.
Они столкнулись с Матильдой, как Роберт Локамп — с красноречивым толстяком. Только диалог сложился иначе.
Она выходила из пансионата. И на ней не было лица. Что, интересно, сказал ей супруг? Чем омрачил? Очень любопытно. Очень.
— Ну как дед? — Знал, что сарказм бьет больнее оскорбления, хотел спросить, любуясь замешательством: «Сыночка видеть не желает? Пора бы уже познакомиться».
Хотел, но не спросил. Поверженных не бьют.
— Оскару значительно лучше. — И пошла, забыв придать походке привычную для кокетки эротичность.
…
Дед сидел в кресле. Спиной к нему. Сегодня он изменил Елене Петушковой с ее высшей школой верховой езды и смотрел конкур.
Дымилась кубинская сигара Bolivar Royal Coronas. Высший сорт. Богатый аромат. Ручная закрутка. На столе классную сигару не свернуть. На шоколадном бедре мулатки катать надо. Пот молодой женщины придает вкусу особую ноту, так считал дед.
Рядом на столике — гильотина для сигар, ножницы для выравнивания обреза. Раскрытый томик Паллада. Безжалостная обводка двух цитат кровью фломастера: «Пусть никогда госпожою не станет служанка» и «Гессий не умер, повержен богинею Мойрой — напротив, сам он своею рукою Мойру низринул в Аид».
В последнее время дед уже не спрашивал при встрече: «А где Михаэль?» Хотя и по имени не называл. «Мой мальчик» — и все. И непонятно было, кого он имеет в виду: сына или внука.
Объятие. Поцелуй. «Я рад тебе, мой мальчик». Ни слова про Матильду. Словно и не видел ее пять минут назад.
— Ты снова стал курить?
— А я и не бросал. — Лукавый прищур. Оценка произведенного впечатления.
Зеркало на журнальный столик. Чтобы видел процесс. Накидку на шею. Чтобы не падали волосы на бархат пижамы. Чик-чик-чик…
— Как тебе удалось так сохранить волосы? Завидно даже. Гуще моих.
— Я не спал на чужих подушках.
— Да уж. А знаешь, дед, у русских есть песня: «Вторая молодость приходит к тому, кто первую сберег». Это про тебя.
— Не льсти мне.
Встретились глазами в зеркале. Синь в синь.
— Ранили тебя в России, мой мальчик? (Дед был ранен в Белоруссии.)
— Убили, — хотел ответить, но дед опередил:
— Все проходит. Не жалей ни о чем. И не кори себя за содеянное. Все проходит. Все! — Увидел изумление на лице внука, улыбнулся: — Ухо мне не отрежь.
Бог мой! Он же здоров. Абсолютно здоров. Он в ясном уме и твердой памяти. Говорил же Гиппократ еще в пятом веке до нашей эры о пользе верховой езды при многих заболеваниях, в том числе при атеросклерозе и умственной отсталости. Но чтобы излечиться, созерцая фильм с прелестной женщиной на коне, это… А если он давно уже пришел в себя и притворялся? Не позавидую я в таком случае Матильде. Не позавидую.
— Ну вот. — Снял накидку. — Нравится?
— На Дон Кихота похож. Неплохо. Спасибо. А ты знаешь, что Дон Кихот на испанском означает дон «конская задница»? Не веришь? Спроси у испанцев. — Дед смеялся, и нельзя было понять, шутит он или нет. — Купишь мне видео. Последний стипль-чез.
— Ты же его не любишь. Там кони ноги ломают о глухие препятствия.
— А я не для удовольствия, а для душевного здоровья. Микстура тоже горькая, но ведь ее пьют.
— Убедил. Тебе какой? Большой Пардубинский или Ливерпульский?
— Ливерпульский, конечно. Его проводят в апреле. Забыл? Большой Пардубинский состоится только через неделю, — протянул деньги.
— Обижаешь, дед, — отрицательно мотнул головой. — Я куплю.
— И слышать не хочу. Возьми. Моя мама говорила, когда я пытался за нее заплатить: «Теленок должен сосать корову, а не корова теленка». В этом и есть высший биологический закон. Кстати, о деньгах. У меня набежало двести тридцать тысяч марок по накопительному страхованию жизни, и теперь я шикую на проценты. Когда я уйду, эти деньги перейдут на твой счет. Так я распорядился. Не возражай, — сказал он с неожиданной сейчас, но такой привычной в прошлом властностью. — Теленок должен сосать корову, а не наоборот. И не смотри на меня как на восставшего из гроба. Тебе нравится Изольда?
— Хорошенькая.
— Мне тоже нравится. Пойдем, я тебя провожу.
И опять Михаэль чуть не проскочил выезд с автобана на проселочную. Анализ впечатлений мешал концентрации внимания.
«Ну дед дает! Вот что значит старая гвардия. Какая неистребимая воля к жизни, какой безошибочный выбор средства исцеления! Не он ли ратовал всю жизнь за гладкие скачки, а теперь стипль-чез заказал. Самый травматичный для лошадей вид соревнований. Сломанная нога — смертный приговор коню. Гневные письма писал. Глухие препятствия требовал устранить. А теперь будет смотреть. «Микстура тоже горькая, но ее же пьют». Звериное чутье. Хворые кошки и собаки безошибочно находят лечебную травку. А дед положился на лошадей. И не ошибся. Кони утроили ему родительский капитал, и они же способствуют выздоровлению. Интуиция. И я молодец. Догадался привезти ему фильм с Петушковой. Дед практически здоров. Не может ироничный и философски настроенный ум быть неполноценным. Не может. Странным — да. Ослабленным — нет. Ослабленный ум не вспомнит надпись на перстне царя Соломона, что все проходит. Больным мозгам не до любомудрия.