— Господин полицейский! — проговорил я громко, уже догадавшись, в чем дело, и потряс Бурмистрова за плечо.
Тот как лежал трупом, не шевелясь, так и продолжал лежать. Я похлопал майора по щеке, потом ударил сильнее, и полицейский наконец что‐то промычал и зашевелился.
— С вами все в порядке?! — спросил я громче.
Майор открыл глаза, посмотрел на меня затуманенным взором, затем хрюкнул, с трудом поднялся и сел на кровати.
— В чем дело, мужики?! — пробормотал он, обводя нас по‐прежнему мутным взглядом, распространяя вокруг себя густой запах перегара.
— Вы живы?! — воскликнул Люстрин, оторопело глядя на Бурмистрова.
— А ты хотел, чтобы я сдох, да?! — вдруг рявкнул Бурмистров, сунул руку куда‐то между кроватью и стоявшей рядом с нею тумбочкой и вытащил почти пустую бутылку коньяка, которую купил, вероятно, еще в Москве в дьюти‐фри, о чем свидетельствовала валявшаяся на полу фирменная упаковка из магазина беспошлинной торговли.
— Да жив он, жив! — с ухмылкой произнес Гуляев, наблюдая за майором, который хлебнул из бутылки приличную дозу спиртного. — Пьян просто. А это пятно на кровати, что мы за кровь приняли, слюна его. Так сладко спал, что нюни распустил. — И он насмешливо взглянул на меня.
Я почувствовал жгучий стыд. Надо же так опозориться, поднял панику, ни с того ни с сего взбудоражил народ и притащил сюда людей, для того чтобы они полюбовались на пьяную морду полицейского.
Замшелов тоже не удержался от насмешки.
— Паникер, — бросил он презрительно, развернулся и, чуть не сбив с ног стоящего за ним сытого отрока, пошел прочь из номера.
Похоже, меня невзлюбили, во всяком случае, мужская часть нашей группы. И что интересно, хотя белобрысый Люстрин, так же как и я, попал впросак и стоял сейчас с бледным лицом и подрагивающей от пережитого испуга нижней челюстью, его и Замшелов, и Гуляев своими замечаниями обошли, все шишки за ложно поднятую тревогу достались мне.
Потянулись к выходу и «селадон», а за ним и риелтор Люстрин. Я постоял немного, потом взял пульт с тумбочки и уменьшил мощность на всю катушку работавшего кондиционера.
— Простудитесь, — сказал я полицейскому, неуверенным жестом поднесшему ко рту бутылку и сделавшему еще один глоток коньяка, затем развернулся и тоже вышел из номера.
Море
Вчера, измотанный дорогой, переживаниями и событиями, надо сказать, не самыми приятными, лег я рано и сразу же уснул. Проснулся ни свет ни заря, в шесть часов, и не потому, что выспался, а потому, что не спать сюда приехал. Наскоро побрившись, прихватил полотенце, сложил в пляжную сумку воду, солнцезащитные очки, книжку и отправился на пляж. На море в этот час было неуютно, утро только‐только начало разгораться, в природе не было еще тех сочных красок, которые придает ей яркий солнечный свет — серое, без малейшего движения, будто мертвое море казалось хмурым, неприветливым… холодный серый песок, почти пустые лежаки, опущенные зонтики. Но я знал, что это временное явление, и не расстраивался. Пройдут какие‐нибудь два часа, и здесь будет совсем иная обстановка — наполненная разноцветными красками, искрящимися от солнечных лучей волнами, бегущими по ним суденышками и парусниками, кишащими туристами пляжами. Вчерашнее упадническое настроение улетучилось, осталось только чувство стыда перед нашей группой за поднятую панику, но ничего, пройдет и оно.
Я постоял с минуту у кромки воды, потом сделал вперед два больших шага и нырнул в море. С утра вода казалась прохладной, но я, разгоняя кровь, сильными взмахами рук погреб к ограждающей безопасную зону купания линии, очерченной разноцветными поплавками, нанизанными на веревку, и тело быстро адаптировалось в воде. В центре линии, очерчивающей акваторию, относящуюся к нашему отелю, стояла на приколе спасательная лодка. До нее я и доплыл. Подержавшись за край довольно крепкой посудины, немного передохнул и отправился в обратный путь. Выйдя на берег, повалялся на лежаке, обсыхая. Народ потихоньку прибывал, становилось веселее. Близилось время завтрака. На второй заплыв я так и не решился, пусть воздух прогреется до так называемой комфортной температуры, занял место, оставив на лежаке полотенце и придавив его на всякий случай камешками, чтобы ветром не сдуло, и отправился в столовую.
Столовая, или, по местным меркам, ресторан, сверкала зеркалами, кафельной напольной плиткой и посудой. Большой зал с ровными рядами столов, покрытых белоснежными скатертями, был занят лишь на четверть, остальные постояльцы отеля еще спали или уже купались, а возможно, уехали на экскурсии. Обслуживали отдыхающих на раздаче два одетых в белые халаты и колпаки жизнерадостных турка, которые играючи раздавали горячие блюда, холодные же закуски и напитки можно было брать каждому по потребности, как при коммунизме. Между столиками сновали улыбающиеся юноши в бело‐коричневой униформе и с набриолиненными волосами.
Люблю, как говорится, плотно поесть. Я составил на поднос всевозможные салатики, бутерброды, канапе, напитки и только устроился за одним из пустых столов, как к нему подошла и поставила на него поднос невысокая шатенка лет двадцати пяти — двадцати семи с короткой стрижкой. У нее было вытянутое вперед лицо, на котором выделялись большие глаза навыкате и большой губастенький рот. «До каких же пределов у нее раскрывается рот, — хмыкнул я про себя, — если он в обычном состоянии, как сейчас, например, и так‐то до ушей». Но вот нос у губастенькой девицы был неожиданно миниатюрным, превосходной формы, и маленькие розовые ушки. Никогда я не обращал особого внимания на женское ушки, но вот, поди ж ты, засмотрелся. Значит, на самом деле великолепные, если заставляют умиляться. На ней были синие потертые джинсы, желтая футболка и белые кроссовки.
— Разрешите? — спросила шатенка, хотя могла этого не говорить, потому что мое разрешение ей не требовалось, она уже составляла со своего подноса на столик тарелки с едой, а затем уселась по‐хозяйски напротив меня.
— Смотрю, один сидишь, — проговорила она, с ходу переходя на «ты», и с аппетитом принялась за еду. Девица была сама непосредственность, явно не из столицы, потому что столичные штучки так бесцеремонно себя не ведут.
— Да, один, — признался я. — А что, спутника жизни себе ищешь? Если так, то я на роль супруга не гожусь. Я только переспать могу, а когда надоест, брошу.
Говорил я нарочито грубо, чтобы отбить у девицы охоту общаться со мной. Я, честно говоря, положил глаз на Алину, поэтому решил не тратить попусту силы на обольщение других женщин. Моя уловка удалась, девица надула свои и без того большущие губы.
— Очень ты мне нужен! — пробормотала она и, видимо, от расстройства, что нарвалась на хама, стала реже работать ложкой. — Я не сплю с первыми попавшимися мне на пути мужиками.
— Ладно, не обижайся, — проговорил я примирительно. — Шутки у меня дурацкие. Как тебя зовут?
— Маша я, Лебедева, — объявила девица и вновь заработала ложкой.
— А я — Игорь Гладышев… И откуда же такая лебедь белая в теплые края прилетела? — сделал я Маше, на мой взгляд, изысканный комплимент, который, надо сказать, ей понравился.
— Из Сибири я, — ответила девушка, обнажив в улыбке два ряда не очень ровных зубов.
Я тоже показал свои зубы.
— Ого! — удивился я. — Действительно, из холодных краев в теплые прилетела. Давно здесь?
— Со вчерашнего дня, — сообщила девица. — А ты?
— И я вчера прилетел, — ответил я и, опережая вопрос Марии, добавил: — Из Москвы.
— А что же у вас в столице стригут так плохо? — с пренебрежением спросила Маша, выпятив нижнюю губу и выражая таким образом пренебрежение к работе столичных мастеров, соорудивших мне прическу.
Гм. Действительно, прическа моя оставляла желать лучшего. Стригусь я в Москве неподалеку от дома, где парикмахерами работают гастарбайтеры, и стригут они порой так, как привыкли стричь у себя на родине овец и баранов — быстро и неровно.
— Так модно сейчас, — проговорил я. — Ноу‐хау от моего личного стилиста.
— Да ладно тебе врать‐то! — хихикнула девица. — Руки бы такому стилисту пообрубать. Если хочешь, я тебя качественно постригу и бесплатно. Я парикмахером работаю.
— Спасибо, Маша, как‐нибудь в другой раз.
Я поел, но дожидаться, когда закончит завтрак девушка, не стал, иначе придется тащиться вместе с нею на пляж, куда она, судя по просвечивающему сквозь майку купальнику, уже собралась, а там попадусь на глаза Алине, и тогда путь к сердцу красавицы для меня будет закрыт. Я вытер салфеткой рот, бросил ее в тарелку и стал подниматься.
— Ладно, Маша, спасибо за компанию, приятно было познакомиться. Еще увидимся. — Махнул на прощание рукой и двинулся к выходу.
— Пока! — сказала мне вслед Лебедева.
Я вновь отправился на пляж. Когда подошел к своему лежаку, то первым делом увидел плывущих в сторону берега Алину и Надежду, вернее, увидел две головы, одну с темными, другую со светлыми волосами, и в солнцезащитных очках. Подплыв к берегу, обе красавицы, одна постарше, другая помоложе, вышли из моря, будто две Афродиты, и направились в мою сторону. Они шли по пляжу, словно поднимались к вершине Олимпа, гордо неся свои головы, на которые Зевс должен был возложить короны с надписью «Красивейшие турецкого побережья». Но я не Зевс, корон у меня не было, и когда Алина и Надежда приблизились ко мне, я лишь восхищенно посмотрел на них и сказал:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! — довольно приветливо отозвалась Милушева.
Ярилова же с холодным выражением лица чуть склонила в знак приветствия голову.
Глупый я мужик, напрасно думал, что женщины идут ко мне. Обе прошли мимо и остановились чуть дальше под зонтиком. Ярилова сразу легла на лежак, а Алина, заложив руки за голову, повернулась к солнцу, подставляя тело под его утренние ласковые лучи. Я никогда не заговариваю с женщинами первым — боюсь показаться навязчивым, а уж если заговорю, то только в том случае, ежели почувствую, что вызываю у особы женского пола интерес. Алина пока его не проявляла, она помалкивала, греясь на солнышке, молчал и я. Снял лишь шорты и рубашку и тоже стоя, заложив руки за голову, стал загорать.