– Надо, надо. Ты на меня время потратил. Ну и я, если чем смогу – обращайся.
Парень кивнул.
– Свои люди, чё. – Забрал пакет и ушёл.
Закончив с обедом, Вероника и Саша отнесли подносы на стойку и принялись просматривать бумаги.
Верхние листы содержали информацию о девушке, которую они встретили у шаманки. Как и ожидалось, почти ничего. Двадцать два года, не замужем, родители живут в том же посёлке. Отец работает в котельной, мать в артели народных промыслов.
– Народные промыслы – это всякие поделки?
– Ага. Варежки вяжут, полотенца вышивают… Но мать нам не интересна. А вот отец, работающий в котельной, другое дело. Котельная – это угольная пыль. Которой как нехрен делать забивается бензобак. Парней на сервисе, куда прокатную машину отогнали, я попросил, чтобы фильтр не промывали. Если получится, отправлю на экспертизу.
– В смысле, «если получится»? В чём ты сомневаешься?
– В том, что мне разрешат её проводить. Я же в отпуске, помнишь? Официально ничего не расследую.
– И не собираешься?
– А как я соберусь? Тут не моя земля. Местную шаманку я ни к одному из московских дел не притяну при всём желании. И даже если бы была моя – на каком основании дело открывать?
Вероника вздохнула. Оснований, получается, действительно нет. Не рассказывать же Сашиным коллегам на серьёзных щах историю о том, как за ней гнались духи горы Мертвецов… Она молча принялась фотографировать документы, касающиеся девушки.
– Дальше. Вот это всё, как я понимаю, Быстрицкий, – Саша приподнял над столом приличную стопку. – Давай, может, пополам поделим?
– Давай.
Веронике досталось начало.
Иннокентий Аркадьевич Быстрицкий родился в Свердловске, здесь же закончил школу и поступил в УТИ. Учился на кафедре истории партии, при СССР была такая дисциплина. Изучали её, судя по разъяснениям гугла, люди, подобные Быстрицкому – пионерские и комсомольские активисты, планирующие дальше продвигаться по этой линии. Туризмом Быстрицкий увлекался с детства, со школьного туристического кружка. Закончив пятый курс, поступил в аспирантуру и тогда же стал руководителем турклуба. Это было, как поняла Вероника, любимое детище Быстрицкого. Сам он в походы ходить перестал, всё свободное время съедала бумажная работа, но с большим энтузиазмом рапортовал о пройденных маршрутах, новых направлениях, свершениях, достижениях и категориях. Причём делалось это не для галочки, турклубом Быстрицкий действительно горел, каждый успех принимал как собственную победу. И трагедия на горе Мертвецов стала личной трагедией Быстрицкого. Это читалось даже в казённых строках протоколов.
«Вы поймите: все эти ребята были моими друзьями. Я лично знал каждого из них! Олега и Ниночку знаю четыре года, с первого курса. Они собирались пожениться… До сих пор не могу поверить. Такие опытные туристы. Они просто не могли, не имели права погибнуть!»
Ни о каких духах в восемьдесят восьмом году Быстрицкий ещё не заикался. Он искренне не понимал, как могла сойти лавина там, где они никогда не сходили, и искренне горевал.
После того, как умерла Нинель, а сразу следом погибли Морозов, Сердюков и повесился Лыков, Быстрицкий поник окончательно. Наказания по партийной линии – которое, как поняла Вероника, вполне могло последовать – он избежал, но в институте не остался. Закончив аспирантуру, распределился в НИИ с непроизносимым названием.
Турклуб после ухода Быстрицкого ни шатко ни валко просуществовал около года, после чего развалился. А ещё через два года развалилась страна, и про историю лыковцев надолго забыли. На фоне того, что творилось прямо на улицах, трагедия горы Мертвецов отступила.
Снова имя Быстрицкого всплыло уже в девяносто седьмом. Когда в одной из центральных газет Свердловска, ставшего к тому времени Екатеринбургом, появилась статья с громким названием: «Месть, идущая по следу».
Статья представляла собой интервью с Быстрицким. И вот тут, помимо истории лыковцев, уже было всё, что слышала от него Вероника.
И сетования о забвении древних традиций, и горькие сожаления о том, что в восемьдесят восьмом он был так слеп, и обращение к молодёжи – с призывом уважительно относиться к своим корням.
Из НИИ, как поняла по документам Вероника, Быстрицкий к тому времени ушёл. Он работал в краеведческом музее и с тем же неиссякаемым энтузиазмом, с каким когда-то изучал историю партии, ратовал за малые народности края. Носился по городам и весям, собирал легенды, сказания, старинные предметы быта. Непрерывно куда-то писал и неизменно чего-то добивался. Год от года становился всё более уважаемым человеком.
В девяносто девятом, с появлением интернета, Быстрицкий создал форум, посвященный истории лыковцев.
Здесь было всё, что он успел собрать: фотографии, сделанные ребятами в походе, фотокопии их дневников, подробные рассказы о каждом, интервью с родными и близкими. Позже – после того, очевидно, как истёк положенный по закону срок давности – появились следственные материалы.
История ширилась, прирастала подробностями и исследованиями энтузиастов. Людей, которые действительно что-то помнили, по естественным причинам становилось всё меньше, «исследователей», родившихся позже восемьдесят восьмого и уже в совершенно другой стране, всё больше.
Турист, улетевший на соревнования, в своём скептицизме был прав. Какие только сумасшедшие гипотезы не выдвигались. Но пальму первенства уверенно держало «проклятие горы Мертвецов». Лыковцев погубили разгневанные духи.
– Н-да, – закончив с документами, задумчиво сказал Саша. – Вроде бы, на первый взгляд Быстрицкий – типичный конъюнктурщик. А по факту реально много хорошего сделал. Я на форум заглядывал, там целые ветки с благодарностями.
У Вероники сложилось такое же мнение. Она фотографировала листы, один за другим.
– Стой, – Саша поймал её за руку.
– Что?
Саша вытащил лист. Прочитал:
– «В детстве занимался в туристическом кружке “Альбатрос”»… Ща, погоди. – Набрал название в поисковике Вероникиного ноута.
Копаться в ссылках пришлось долго, кружок прекратил существование больше двадцати лет назад. Но в соцсети нашлась страничка женщины, ностальгически вспоминавшей былые дни. К воспоминаниям прилагались фотографии: дети и подростки, сидящие в лодках, вытаскивающие эти лодки из воды, стоящие на берегу с вёслами в руках.
– Вот! – Саша торжествующе ткнул пальцем в страничку.
– Что?
– То, что в этом кружке занимались водным туризмом! И я сильно сомневаюсь, что впоследствии Быстрицкий сменил байдарку на лыжи. Если уж упарываешься всерьёз в одном направлении, в нём и работаешь, в любом виде спорте так. Это любители могут себе позволить скакать туда-сюда. А такие, как Быстрицкий или Лыков, у которых каждый день в сезоне считанный, совсем другая категория.
– И поэтому Быстрицкий не знал, что на горе Мертвецов может сойти лавина?
– Да он, получается, в принципе ни хрена не знал! Опытный турист, об этом везде где можно написано, по факту понятия не имел, кого там Лыков набрал в группу. Я-то никак сообразить не мог, почему? А оказывается, у Быстрицкого вообще другая дисциплина. Это как фигуриста отправить хоккей судить.
– И формально придраться не к чему?
– Ну! Турист? Турист. Опытный? Опытный; вот, пожалуйста, все бумажки. Быстрицкого выгораживали, это ясно. И вышестоящие из МКК, и студенты из турклуба. Спасательные работы оплачивал УТИ, помнишь? А теперь представь, как бесилось руководство! Если бы следствие впаяло Быстрицкому преступную халатность, институт зарубил бы на корню все дальнейшие походы. Не то, что деньги выделять перестал – в принципе запретил бы студентам куда-то лазить. Под угрозой отчисления.
– Вот и появился миф о том, какими опытными были лыковцы…
– Ну да. Следствие-то в этом не шарило.
– Офигеть. – Вероника потёрла виски. – Ладно. Сейчас дофоткаю, отправлю Тише. Расскажем всё… А что там с историей болезни Рыжова?
– Вот тут – увы, полный швах. – Саша развёл руками. – У ребят такой информации нет. Надо ехать в поликлинику, где он наблюдается, и просить карту. Благо, место жительства Рыжов менял единственный раз, переехал из старого дома в новый в своём же районе. Старый дом, я так понимаю, снесли. А в поликлинике он, по идее, должен был остаться той же.
Вероника вздохнула.
– Надо ещё, чтобы карта была в регистратуре, а не у Рыжова на руках. Обычно пенсионеры поликлиникам не доверяют. И если эту карту за сорок лет не потеряли сорок раз, моя в Энске регулярно терялась.
051.
Наши дни. Москва
– Шеф, ты чё? Какой ещё «Пушкинский забег»?!
– Город Пушкин в Ленинградской области, трасса будет проходить по Царскому селу, мимо всех достопримечательностей.
– Да манал я эти достопримечательности! Я вообще со школы не бегал. С чего вдруг?!
– С того. Ты нарушил условия контракта, использовал несанкционированно образ, который принадлежит мне. Я считаю, что ты теперь должен хоть как-то загладить вину.
– Я уволюсь.
– Всегда пожалуйста.
– И… Я свой канал открою! И скажу, что я – настоящий Неон, вот!
– Хорошо. А дальше?
– А что дальше?
– Да: что дальше? Откуда ты будешь брать дела? Как будешь их расследовать?
Раздражённое сопение в трубку.
– Даже если мы забудем на минуточку о том, что я могу продемонстрировать договор, который ты подписал, из которого любому дураку станет ясно, что ты – актёр, а не специалист по архивным делам.
Ещё более раздражённое сопение. Потом:
– И что ты без меня будешь делать? Другого актёра наймёшь? Никто не поведётся!
– Нет. Снимусь сам. Расскажу, как нанял тебя, потому что у меня проблемы с межличностым общением и самопрезентацией. Аудитория увидит настоящего Неона, который так же несовершенен, как они. Герой с изъяном всегда располагает к себе больше, чем такой идеальный, как ты. Могу предположить, что аудитория канала увеличится на десять-пятнадцать процентов.
– Ты… Ты дьявол! Ты с самого начала знал, что так может случиться!