– Нинель тоже убили?!
– Нет. Нинель умерла сама, на неё слишком сильно подействовала эта история. Но тем самым невольно сыграла на руку тому, кто погубил остальных. В версию с разъяренными духами смерть Нинель укладывалась очень удобно.
– Тиш. Ты уверен? Это какое-то… просто охренительное злодейство. Я себе даже представить не могу, ради чего можно такое устроить!
– Можешь. Вспомни милую девушку, которая убила родную сестру лишь потому, что боялась разоблачения. А вслед за ней – ещё троих, в числе прочих своего любовника. Здесь явно что-то похожее. Кому-то до зарезу было нужно что-то скрыть.
– Быстрицкому, – буркнул Саша.
Тимофей кивнул:
– Быстрицкий – самый очевидный вариант. В поход отправили слабую, неподготовленную группу. Причина – некомпетентность того, кто отправлял. Быстрицкий, как вы сегодня выяснили, в специфике зимних походов не разбирался. Но турклуб существовал не первый год, до сих пор проблем не возникало, и Иннокентий Аркадьевич жаждал новых свершений. А Лыков очень хотел пройти маршрут.
– Вот только Лыков по итогу разбирательства максимум, что получил бы – выговор по комсомольской линии, – проворчал Саша. – А учитывая, что Онищенко они всё-таки сумели вытащить, может, и вовсе бы обошлось, ещё бы наградили за самоотверженность. А вот Быстрицкому, если бы вскрылось, что в зимних походах ни хрена не шарит, впаяли бы по полной. Самое мягкое, на что мог рассчитывать, выперли бы из института. А могли и закрыть лет на десять. После чего, разумеется, на карьере политработника можно было ставить крест.
– Да. Это логично. Онищенко умерла в больнице. Осталось трое – тех, кто мог изложить историю во всех подробностях. Если заставить замолчать и их, то никто ничего не узнает. Следствие вряд ли будет вникать в туристические тонкости. Друзья из турклуба, родные и близкие погибших в один голос будут рассказывать, какими опытными туристами они были. Слабые, неподготовленные?.. Да о чём вы, помилуйте! А без подробностей то, что произошло на горе Мертвецов – несчастный случай.
– Но я всё равно не понимаю, – пробормотала Вероника. – Даже если, как ты говоришь, ребят убил Быстрицкий. Каким образом это сделал?
– Я не сказал, что Быстрицкий убил. Я сказал, что он – человек, у которого был очевидный мотив. В отличие, кстати, от Рыжова. Которому за эту историю с бабушкой могли просто заплатить. Или запугать, тоже вполне вероятно.
– Ну, неважно! Если это Быстрицкий, то как он это сделал? Как заставил троих нормальных, вменяемых людей покончить с собой, да ещё таким жутким образом?
– Существует множество химических соединений, способных заставить нормального, вменяемого человека совершать очень странные поступки. Самое простое и распространенное – алкоголь.
– Но они не были пьяными! Ты же видел результаты вскрытия!
– Пьяными – нет. Но в том, что находились под воздействием некоего препарата, лично я не сомневаюсь.
– А почему этот препарат не выявили?
– Потому что не знали о его существовании. Что сорок лет назад, что сейчас криминалисты действовали и действуют по стандартному алгоритму. Они тестируют организм на наличие в нём определённых веществ. А я говорю о веществе, которое до сих пор в истории криминалистики вообще не фигурировало. Как можно искать то, о существовании чего не имеешь понятия?
– А у тебя, значит, понятие есть? – вмешался Саша.
– Да. У меня есть. Я могу предсказать, какой результат покажет вскрытие, если мне дадут разрешение его провести.
– Никто тебе разрешения не даст. Эксгумация – та ещё морока, даже если бы дело было свежее. А история лыковцев сто лет как в архиве.
– Я знаю. В этом случае для того, чтобы сделать предсказание, не надо обладать аналитическими способностями.
– А ты, оказывается, юморист, – хмыкнул Саша.
– Я реалист. На проведение повторного анализа не рассчитываю. И понимаю, что непосредственных свидетелей того, как сорок лет назад трое студентов употребляли некий препарат, мы сейчас вряд ли отыщем. Но хотя бы косвенные признаки причастности или непричастности к этому делу Быстрицкого раскопать, думаю, можно. Теперь-то мы уже понимаем, что ищем. – Взгляд Тимофея ушёл в сторону. Вероника знала, куда он смотрит. Лист картона, висящий на стене, Тишина «магнитная доска». Повесить нормальную он отказывался, говорил, что так удобнее. – Напоминаю цепочку событий. Второго февраля полуживой Лыков привёз Онищенко в цивилизацию, в посёлок старателей. Девушке оказали первую помощь и отвезли в райцентр, откуда потом доставили в Свердловск. Также из посёлка позвонили в институт, сообщили о несчастном случае и гибели туристов. Сам Лыков, в сопровождении жителей посёлка, вернулся за Сердюковым и Морозовым. Они не дошли буквально несколько километров, Морозов обессилел и дальше идти не мог. Сердюков оставался с ним. Переночевали, немного пришли в себя, на следующий день отправились в Свердловск. Там их уже ждали, и не только Быстрицкий. В милицию, разумеется, тоже сообщили сразу. Четвёртого февраля с Лыкова, Сердюкова и Морозова сняли показания, в первый и последний раз. Взяли подписку о невыезде. Повторный допрос должны были провести после того, как вернутся люди, отправленные на поиск погибших. В ночь с четвёртого на пятое февраля в больнице умерла Онищенко. Около семнадцати тридцати пятого февраля попал под грузовик Сердюков. Морозов упал с моста в тот же день в семнадцать пятьдесят. Время смерти Лыкова – в промежутке от семнадцати пятнадцати до восемнадцати пятнадцати.
– Все трое – почти одновременно.
– Да. То есть, незадолго перед этим они где-то находились вместе.
Вероника пожала плечами.
– А где вообще в те времена встречались студенты? Кафешек тогда было мало, стоили до фига. Торговых центров с фуд-кортами вообще не было.
– В общагах тусили, – сказал Саша. – Или, если повезёт, на квартирах. Мне мать рассказывала.
– В общежития пускали только тех, кто там проживал, – возразил Тимофей. – Тогда порядки были строгие. А Морозов – коренной свердловчанин, он жил дома с родителями. В общежитие его могли не пустить. Зато в институте у турклуба было собственное помещение. Там они собирались, планировали маршруты, подгоняли снаряжение, и прочее. Туристическое оборудование хранилось частично там, частично в спортзале института. Я бы предположил, что они встретились в турклубе.
– И там же запросто мог появиться Быстрицкий!
– Именно.
– Подождите, – вмешалась Вероника. – А Григорий Маврин? Ты говоришь, что и он погиб из-за этого странного препарата. Но ведь в момент гибели Маврина Быстрицкого даже на горизонте не было! Он находился в ста пятидесяти километрах от горы, в Свердловске.
– Да. Я помню. Но Маврин мог взять препарат с собой. Свидетели в один голос говорят, что он был открытым, доверчивым парнем. К тому же, самым слабым в группе. Быстрицкий мог его обмануть. Сказать, что это какой-нибудь чудодейственный эликсир, или что-то в этом роде.
– О, Господи. Но зачем? Для чего Быстрицкому травить Маврина? Когда провожал группу, он ведь не знал, что отправляет их на смерть! Так почему же дал Маврину яд?
– Вот этого я пока сам не понимаю.
– Так может, Маврин отдельно, а остальные – отдельно?
– Нет. Такого быть не может. Слишком схожие симптомы.
– Ладно, – вздохнула Вероника. – Задачу поняли. Идём шерстить турклуб.
056. Наши дни. Екатеринбург
– Турклуб? – удивилась секретарь университета. – Даже не знаю… Подождите, Татьяне Васильевне позвоню. У неё как раз перерыв должен быть… Алло, Татьяна Васильевна? Тут опять та журналистка пришла, из Москвы. Спрашивает, где у нас в университете турклуб. Господи, да знаю я прекрасно, что ничего такого нет!
Вероника вздохнула.
– Я прошу показать не турклуб, а помещение, где он когда-то находился.
– Просит показать помещение, где он находился… Что-что?.. А! Музей? Девушка, ну вы бы так и сказали! А то морочите голову. – Секретарь недовольно посмотрела на Веронику. – Музей у нас на втором этаже, рядом со спортзалом. Только там закрыто. Я охранника позову, он вас проводит.
Степенный седоусый охранник отвёл Веронику и Сашу на второй этаж. Поскрежетал ключом в замке, распахнул дверь.
– Вот, пожалуйста.
Вошёл вслед за ними и встал на пороге. Вероника оглянулась на него.
– А вы так и будете здесь стоять?
– Конечно. Это же объект.
– Объект – чего? – хмыкнул Саша.
– Чего положено.
– Ладно, понял. Положено так положено.
Помещение оказалось небольшим. В основном стенды с фотографиями: институт на этапе строительства, торжественное открытие, первый ректор, первые студенты. Спортивные кубки, вымпелы, медали. Памятная доска с именами тех, кто погиб во вторую мировую, дипломы и грамоты в красивых рамках.
Истории лыковцев был отведено особое место. В углу стояли широкие деревянные лыжи с тросиками-креплениями, громоздкий рюкзак, рассохшиеся кожаные ботинки. На витрине под стеклом лежали раскрытые блокноты и записные книжки – дневники лыковцев. Вероника вдруг поняла, что почерки запомнила, узнаёт.
Вот это – дневник Нинель. Этот – Игоря Богданова, у которого был фотоаппарат, один из двух. Второй был у Рувима. Вот, кстати, и фотоаппарат в кожаном чехле с ремешком, лежит рядом. Громоздкая металлическая трубка фонаря. Синяя шапка-петушок с надписью «Динамо», её носил Гриша. Пышный розовый шарф крупной вязки, с длинными кистями и серебряной ниткой-люрексом, такое тогда было модно. Это Любы…
Вероника вдруг почувствовала, что к горлу подступают слёзы. Отошла к другому стенду, сделала вид, что рассматривает фотографии заслуженных преподавателей. Саша проводил её взглядом. Ничего не сказал. Обратился к охраннику.
– Не знаете, случайно, почему здесь нет дневника Лыкова? В интернете фотографий полно.
– Так то старые фотографии, – охотно отозвался охранник. – Которые ещё в милиции делали. А потом дневник Лыкова пропал.
– В смысле? Как он мог пропасть? Его же должны были приобщить к делу?