– На что вы намекаете? – взвился Быстрицкий.
– Я ни на что не намекаю, Иннокентий Аркадьевич. Я говорю, как есть: группа Лыкова не была готова к тем трудностям, с которыми им пришлось столкнуться. Единственным разумным решением в этой ситуации было повернуть назад. Отказаться от маршрута. Но политика, которую вы насаждали в те годы, ваши пламенные речи не допускали ничего подобного. Только подвиги! Только свершения! Вперёд – несмотря ни на что! Награждать вы умели щедро. А ещё вы замечательно умели переставать замечать тех, кто не оправдал ваших надежд. Такие люди для вас просто переставали существовать. Не то, что поощрений – у вас для них даже простого «здравствуй» больше не находилось. Разочаровать вас, не принести вожделенный кубок, не получить следующую категорию – это было самым страшным наказанием, какое можно представить. Разумеется, Лыков ни о чём подобном и думать не смел. Я не знаю, в какой момент он осознал, что явилось причиной трагедии. Вероятно, когда умерла Нинель Онищенко, которую действительно очень любил. Не знаю, сказал ли об этом вам. Но и без его слов – вы были лицом, официально ответственным. Это вы подписали Лыкову маршрут. Благословили на подвиг, не интересуясь ни уровнем подготовки группы, ни качеством снаряжения, ни прочей малозначительной ерундой. Вы не разбирались в лыжном туризме. Вообще! Ваша квалификация – водные маршруты. Но кого волнуют такие мелочи? Вас они совершенно точно не беспокоили. Вам, как и всегда, было нужно одно: результат.
Быстрицкий молчал. Он побледнел, стиснул зубы и смотрел невидящим взглядом на экран. Который так и продолжал показывать огромную снежную плиту.
Вован поставил указку перед собой. Оперся на неё обеими руками, как на трость.
– Знаете, Иннокентий Аркадьевич. У человеческой психики есть одно любопытное свойство – искать себе оправдания. Это сродни инстинкту самосохранения, психика таким образом огораживается от разрушений. Не позволяет человеку грызть самого себя, бесконечно терзаться чувством вины. Вы понимали, что виноваты. Не могли не понимать. Но в глубине души вам очень хотелось оказаться не виноватым. Это из-за кого-то другого случилась трагедия, не из-за вас! И когда вам рассказали о словах Нинель, произнесённых в больнице, вы почувствовали ни с чем не сравнимое облегчение. «Гора Мертвецов не отпустит живых». Так вот оно что! Это не вы, это гора! Лыковцы нарушили табу, оскорбили духов, и из-за этого погибли! Лавина не просто так сошла там, где не могла сойти. Это было возмездие. Нечто, стоящее выше рациональных объяснений… Разумеется, говорить подобное вслух в те годы было не принято. Но суеверия существовали всегда, тяга человека к страшным сказкам неистребима. А уж если эти сказки ещё и под официальным запретом, тяга усиливается многократно, и семена падают на исключительно благодатную почву. Верно? – Вован вдруг резко повернулся к шаманке. – Какой бескрайнее поле открылось вдруг перед вашим дедом! Какие замечательные перспективы.
– Что-о?! – шаманка вскочила со стула. – О чём вы?!
– Вы прекрасно знаете, о чём. Богом забытый вымирающий посёлок, который на карте-то не найдёшь, вдруг оказался в центре внимания. Слух о проклятии горы Мертвецов передавали из уст в уста. Ваше капище, ваши идолы – над которыми ещё неделю назад могли потешаться малыши в детсаду – в одночасье обрели иной статус. И всё бы ничего, но погибли не все, кто оскорбил идолов. Трое лыковцев ухитрились выжить. И ситуацию решено было исправить. – Вован навалился на указку. Обращаясь будто бы ко всем, но глядя в лицо шаманке, отчеканил: – Я официально заявляю: Лыков, Сердюков и Морозов погибли не в результате несчастного случая. Они совершили самоубийство – так же, как несколькими днями ранее это сделал Григорий Маврин. Ваш дед, уважаемая Евья – шаман, как и вы. А шаманы издревле славятся умением изготавливать психотропные вещества. Самые разнообразные; такие, до каких ни в одной современной лаборатории не додумались. Именно такое вещество заставило тех, кто выжил, совершить самоубийства.
– Ещё чего придумаешь?! – выкрикнула шаманка. С неё вдруг разом слетели надменность и величавость. На Вована орала разъярённая базарная баба. – Их погубили духи! Проклятие горы!
– Вот как? – Вован вдруг отшвырнул указку в угол. Насмешливо упёр руки в бока. – Интересно, а если я оскорблю духов? Меня они тоже покарают? Или проклятие действует избирательно, не на всех?
– Ты уже их оскорбил! Ты не смеешь так говорить со мной! Не смеешь обвинять моего деда в том, что он не совершал!
– Да что вы? Не смею? – Вован вдруг расхохотался. – А что же я сейчас делаю? – Он обвёл весёлым взглядом людей, сидящих на стульях. – По-моему, именно смею! А?
Ответом была тишина. На Вована смотрели изумлённо. Слишком уж разительно изменилось поведение.
– Ну… В целом, да, – пробормотал турист.
Он был единственным, кто решился подать голос.
Вован снова расхохотался – так, словно турист сказал что-то необычайно забавное. Крикнул:
– Слышали?! Я смею! Смею! И вот так – смею! И так!
Он вдруг пошёл по кругу, исполняя танцевальные па. Вероника знала, что в детстве Вован занимался бальными танцами. Даже какие-то призы получал.
– Вов! – не сдержалась она.
Режиссер и оператор на Вована смотрели так же обалдело. Ничего подобного сценарий, видимо, не предусматривал. С Вованом творилось неладное.
– Мадам! Позвольте вас пригласить! – Вован вдруг схватил тётку учёную вместе со стулом. Принялся кружить.
Тётка истошно завизжала.
– Поставьте меня на место!
Вован расхохотался – теперь уже совершенно безумно. Грохнул стул с сидящей на нём тёткой на стол Быстрицкого. И бросился к манекену, изображающему охотника. Вместо тётки схватил его. Продолжил кружиться – хохоча и увеличивая темп.
– Вов! Ты с ума сошёл?! – Вероника бросилась к Вовану. Попыталась остановить.
– Не подходи! – гаркнул вдруг Вован. – Не мешай! Уйди! Все уйдите!
Он отшвырнул манекен. Вероника с ужасом увидела в руке у Вована кривой охотничий нож. Тот, которым он недавно любовался.
– Не подхожу, – быстро проговорила Вероника. – Вов, пожалуйста! Успокойся, всё нормально! Отдай! – она протянула руку.
Вован отпрыгнул назад.
Он уже не просто смеялся – рыдал от смеха. Повторил за Вероникой:
– «Отдай», – и взвыл в новом припадке истерического хохота. – Нет! Это моё! Это меня они зовут, поняла?! Меня!
В следующую секунду Вован с размаху всадил нож себе в сердце.
Вероника услышала многоголосый вопль. Не сразу поняла, что громче всех кричит сама. Вован покачнулся и рухнул на пол, лицом вниз.
Саша и турист кинулись к нему одновременно.
– Вызывайте скорую, – бросил Саше турист.
Он присел возле Вована, склонился над ним. Положил пальцы на шею, нащупывая пульс. Из-под левого бока Вована показалось и начало увеличиваться в размерах кровавое пятно.
– Духи, – услышала Вероника. – Он оскорбил духов!
Быстрицкий прижал руки к груди. Он смотрел на Вована с суеверным ужасом.
– Духи, – эхом отозвалась шаманка.
– Господи, да сделайте что-нибудь! – Вероника тоже бросилась к Вовану, упала рядом на колени. Провела дрожащей ладонью по волосам. – Вовчик, миленький! Вов!
– Нет, Иннокентий Аркадьевич. – На голос обернулись все. – Это не духи.
В дверях кабинета стоял Тимофей.
069. Наши дни. Екатеринбург
– Тиша? – обомлела Вероника. – Ты как здесь… Ты видел, что случилось?!
– Вы… – Быстрее всех взял себя в руки турист. – Вы кто?
– Я – руководитель проекта «Неон». Тот, кому принадлежит этот канал. И тот, кто готов выдвинуть официальное обвинение. – Тимофей повернулся к Саше. – Товарищ лейтенант. Прошу вас зафиксировать изъятие улик.
Он быстрым шагом прошёл к столу Быстрицкого. Извлёк из кармана медицинские перчатки, натянул на руки. Наклонившись, выдвинул самый нижний ящик. Выпрямился. В руке держал аптечный пузырёк из коричневого стекла.
– Это ваше, Иннокентий Аркадьевич?
– Моё… – пробормотал Быстрицкий. – Но я понятия не имею… Не помню даже, когда прикасался…
– Ничего, экспертиза установит. Скажите, пожалуйста, что это?
– Это… Выражаясь современным языком, энергетик. Придаёт бодрость, способствует приливу сил. Но я не понимаю, причём тут…
– При всём. Это очень любопытное вещество. – Тимофей поставил пузырёк на стол. – Обладающее весьма любопытными свойствами. В малых – очень малых, микроскопических! – дозах оно действительно придаёт бодрости. Вы принимаете одну-две капли, верно?
– Не более двух. Но я очень давно его не принимал! Я и забыл про него!
– Да, вы уже говорили. Речь сейчас не об этом. А о том, что если принять большую дозу этого энергетика – целую ложку, например, – то бодрости становится слишком много. Она буквально переполняет человека. Погружает в своего рода экстаз. Вызывает желание петь, смеяться, танцевать, бежать со всех ног. Человек чувствует себя всемогущим, едва ли не богом. Но продолжается это состояние недолго. Очень быстро наступает откат. Становится жарко, буквально тесно в собственном теле. Появляется навязчивое желание освободиться. Выпустить на свободу дух. А сделать это можно, лишь избавившись от тела. Тело необходимо уничтожить! Бороться с желанием невозможно, оно полностью подавляет разум. Ему можно только подчиниться, и тут уже каждый действует по-своему. Кто-то раздевается на снегу и замерзает насмерть. Кто-то бросается под грузовик. Кто-то прыгает с моста головой на лёд. Кто-то вешается на баскетбольном щите.
– Господи… – выдохнула учёная тётка.
Побледневшая Татьяна Васильевна схватилась за сердце и опустилась на стул. Вяльцева качала головой, будто не веря.
А Тимофей перевёл взгляд на Вована.
– А кто-то… Кто-то, возможно, вонзил бы себе в сердце музейный экспонат. Спасибо, Вов, можешь встать. Ты действительно хороший актёр.
Вован, лежащий у ног Вероники и туриста, открыл глаза.
Оперся на руки и поднялся. Гордо объявил: