— Моя фамилия Леонов, — сказал он. — А зовут Николаем.
— Я знаю, — промолвила Надя, улыбаясь и отбирая у него ключ. — Мне о вас говорила одна девушка, Фаня.
— А что она говорила? — Николай крепко держал ключ в руках и в то же время боялся сделать девушке больно.
— Да говорит, есть один парень, тоже все книжки читает. Его философом ребята зовут.
— А мне она, значит, про вас говорила! — вспоминая давний разговор, заулыбался Николай.
— Когда-то в клубе на вас показывала, — не слушая его, продолжала Надя. — Это, говорит, не человек, а философ.
Надя засмеялась.
— Чему вы смеетесь? — спросил Николай, краснея.
— Просто так. Давайте ключ. Идите, а то на работу опоздаете. Давайте же!
Оживление Николая пропало. Безвольным движением отдал он, почти выронил ключ. Улыбка исчезла, и все выражение лица резко переменилось.
— Чего это вы?
— Я? — Николай попытался изобразить на лице веселое удивление, но ничего не получилось, и тогда как можно более громко он сказал: — Ничего. До свиданья!
Натянуто улыбаясь, он повернулся и пошел.
Надя посмотрела ему вслед с легкой досадой. «Чудной какой-то. А может, просто задается? — Она стала подтягивать гайку ключом, задумалась! — Или обиделся? Так на что? — Вспоминала весь разговор, улыбнулась. — Какой обидчивый, хуже девчонки!»
А Николай и в самом деле обиделся. Но, странное дело, он не замечал в себе раньше этой черточки. Или его никто никогда не обижал? Нет, было. Сколько, например, обидных слов успел наговорить ему тот же Плетнев! А Сергей Сергеевич? Но Николай не обижался на них; он только злился и старался потом доказать свою правоту. С годами он ее и доказывал… Торопливо шагая по рельсам, он думал: что же могло его сейчас обидеть? Смех девушки? Так он не знает, почему она смеялась. Когда-то Фаня даже дураком обозвала, и то он не обиделся. Только не стал провожать до крыльца. А тут обиделся. Почему? Почему это дрогнула у него губа, когда он выпустил ключ из рук, почему он невольно вспомнил Аркашку Черепанова, его грустную улыбку, когда они стояли в палисадничке, а Женя разговаривала с Федей? И вдруг подумал: как это Аркашка мог отойти без обиды, когда видел, что Женя ласково и просяще смотрела на Федю? Теперь это показалось Николаю странным…
Грустные раздумья мешали Николаю работать, и он твердо решил не думать больше о девушке. И как только решил, вдруг понял, почему обиделся. Какими хорошими словами она его встретила: «Отойдите, а то еще раз поссоримся!» За эти слова он готов был ее расцеловать, дал ей понять это, поверив ее искренности, а она засмеялась. Выходит — обманула, выходит — те ее слова были неправдой, выходит — она посмеялась над ним и своим словам, которые он так горячо принял, не придавала никакой цены. Это-то и было обидно.
Так! Теперь все ясно. Теперь можно и успокоиться, а значит — забыть все, что произошло. Да, по существу, что же тут особенного произошло? Ничего. А все же…
И снова его одолевали какие-то странные мысли. Горечь, вызванная обидой, все еще давала себя знать. Почему ее слова так пришлись по душе? Потому что это были его слова, он мог бы их сказать, но не посмел. Если бы ей пришлось разговаривать с ним раньше, то она поняла бы, что у него даже голос изменился, когда он заговорил с ней, стал неузнаваемо ласковый… Потому и обидно, что так все получилось.
Опять Николай пошел с работы другим путем. Но это не принесло ему утешения. Весь вечер он упорно заставлял себя заниматься чертежом, который когда-то так интересовал его. Разные стороны одной и той же детали, выполненные на чертеже, не складывались в одно целое. Он перестал разглядывать чертеж, отбросил его, взял книгу, начал бездумно перелистывать ее, потом вдруг вспомнил, что его когда-то обозвали философом, а не человеком, и что Надя, повторив эти слова, засмеялась. Он отложил книгу и встал из-за стола. Досадно, досадно на самого себя! Чудак! Не она же придумала это прозвище. Она его только повторила. А придумал Бабкин. Почему же он обиделся на нее? Глупо! И все его поведение — затаенная обида, неожиданный уход — представились теперь смешными. И Николаю стало стыдно. Что она подумала о нем? Завтра же надо подойти к ней, заговорить. Возможно, она ничего такого и не заметила…
Уже в последнюю минуту, поравнявшись с коксовыталкивателем и поднимая голову, Николай решил, о чем ему для начала спросить Надю.
— Здравствуйте! — крикнул он. — Как там Фаня поживает? Давно ее не видел.
Надя весело ответила:
— Мы с ней теперь не живем, она замуж вышла.
— Замуж? — спросил озадаченно Николай. — За кого?
— За одного сталевара! — Надя повернула ручку контроллера. — Мне сегодня и поговорить некогда. Так что не обижайтесь.
Лицо Николая вытянулось, улыбка исчезла. Но тут он услышал:
— Приходите лучше после смены, тогда и поговорим…
Он обрадовался.
— Приду!
Весь день Николай чувствовал себя возбужденно, радостно. Когда Сергей Сергеевич упрекнул его за то, что пока в цехе особых изменений не чувствуется, Николай не принял упрека и стал доказывать, что кое-какие сдвиги уже есть.
— Сдвиги есть, а деталей нет! — проговорил сердито Громов.
Николай отметил про себя: «Чужие слова повторяет», — и ответил спокойно.
— И детали есть.
Еще ни разу не говорил он так спокойно с начальником мастерских. А все потому, что ему показалось, будто их слушает Надя. И это было удивительно.
Сильный, радостно взволнованный, среди блеска стали, в полосах солнечного света Николай слушал привычное гудение станков и острым своим чутьем улавливал те отдельные звуковые нити, которые как бы наматывались на невидимое гудящее над головой веретено цеха. Он чувствовал по этим звуковым нитям, как работают станки, поворачивался то в одну, то в другую сторону и, услышав резкую ноту из дальнего угла, готовую вот-вот оборваться, догадывался, что молодой токарь опять забыл смазать трущиеся узлы и если ему не напомнить, то станок остановится. И он побежал туда. Но не рассердился, а только укоризненно покачал головой. Бегал он и в заготовительный цех — «выколачивал» детали, сам настраивал станки, миролюбиво думая, что пора бы уже Алексею Петровичу вернуться-из отпуска…
В конце смены он подошел к Феде Стропилину и тихо, чтобы не слышали соседи, спросил:
— В Кедровке бываешь?
Они поговорили на языке веселых заговорщиков, и Николай пошел дальше и только у станка Аркашки Черепанова вдруг ощутил чувство неловкости, хотел пройти мимо, но все же остановился и сказал:
— По всему видать, ты сегодня впереди будешь!
И поспешно отошел, чувствуя себя виноватым: сказал не то, что хотел. А хотел он сказать ему: «Помнишь, я говорил, что ты правильно поступил, по-товарищески. Так это глупость. И ты меня прости за нее и еще за то, что мне сегодня так радостно…»
Неясное волнение, ожидание чего-то тревожило Николая.
Торопливо идя с работы, стараясь не опоздать, он вспомнил, как однажды в какой-то книге он прочитал, что в юности все девушки кажутся прекрасными. Ему такое никогда не казалось. Да, нравились ему девушки, но чтобы он называл их прекрасными — нет. Даже Надю он не смог бы назвать прекрасной. А она была лучше всех. Да, лучше всех, — Николай чувствовал это.
Он догадался, что Надя ждала. И эта догадка принесла новую радость. Она ждала его. Она хотела поговорить с ним, пройтись. Значит, она тоже чувствовала, что между ними уже есть что-то такое, чего еще никогда не было в их жизни. Как было бы горько, если бы это оказалось совсем не так…
— А я давно жду, — сказала Надя. — Собиралась уже уходить.
— Так я же… ведь у меня смена… Я сразу не мог!
Николай оправдывался, а сам радовался тому, что она сказала, и все еще слышал эти ее слова. Да, он слышал их и удивлялся тому, что никогда с ним этого не случалось, — чтобы кем-то что-то сказанное так долго звучало у него в ушах.
— Так вы про Фаню хотели узнать?
— Про Фаню! — торопливо подтвердил Николай.
Пусть она говорит о чем угодно. Он будет слушать ее хоть весь вечер!
— Она вышла замуж за сталевара Егорова. Они получили отдельную комнату… Я к ним не хожу. — И засмеялась. — Мешать не хочется. Пусть собирают хозяйство.
— А как же у нее с этим самым?.. Вы знаете?
— А! Вы про инженера? Глупость это, девичьи выдумки, — сказала Надя и задумалась.
А он вспомнил о давнем лунном вечере, когда Фаня рассказала ему о своей неразделенной любви.
— И хорошо живут? Любит она его?
— А почему и не любить, если человек хороший. Он-то ее любит. Я видела, знаю…
Они замолчали.
Николай старался вспомнить, что же любопытного было в его жизни, о чем можно было бы поговорить. Но все представлялось ему неинтересным, незначительным. Неловкое молчание стало пугать Николая, и он начал расспрашивать Надю, узнал, что она училась в механическом техникуме, но не окончила из-за смерти отца. Нужно было помогать матери и младшей сестренке, и она уехала на большое строительство, окончила курсы, стала машинистом коксовыталкивателя и уже два года работает на коксохиме.
— Вам бы дальше учиться…
— А можно ли сделать такой коксовыталкиватель, — вдруг спросила она, — который бы выталкивал кокс из всех печей сразу, понимаете?
Николай посмотрел на нее так, словно раздумывал, откуда у нее такой странный вопрос, увидел ее оживленное лицо и, немного подумав, сказал, краснея:
— Я думаю… конечно, по-моему, вполне можно. Только откуда у вас такая мысль?
Он сказал неправду, сказал только потому, чтобы ей было приятно. И это смутило его самого.
— Откуда такая мысль? — переспросила Надя. — А я, когда первый год работала, все сразу хотела сделать. Так, вы думаете, можно?
— Вполне! — преувеличенно бодро сказал Николай.
— Я тоже раньше думала, что можно, а теперь вижу — нет.
— Почему? Вполне реально! — стал настаивать смущенный Николай.
«Это он просто так, чтобы не обиделась, — подумала Надя. — Хорошо с ним…»