Нина приладила в кулачках последнюю деталь и резким рывком ключа зажала ее, осмотрелась и осторожно включила станок…
Все было таким, как всегда. И ровное гудение шестерен, и шуршание медленно текущей сливной стружки, и капли эмульсии, радужные, падающие на разогретый металл, и пар от них, и все более усиливающийся блеск обтачиваемой детали… И все было совсем иным — волновало, тревожило.
Николай чувствовал, угадывал это волнение, иногда шутки ради произносил какое-то смешное словцо, но сам даже не улыбался, смотрел в резцы, смотрел напряженно, ожидая чего-то, готовый ко всему. Напряжение все росло, и от долгого ожидания, от нетерпения становилось досадно, что все еще ничего не случилось. Одумавшись, он вздохнул, только теперь поверил в то, что сделал, и попросил остановить станок, словно боясь, что все будет испорчено, взял деталь и начал ее рассматривать, убедился, пустил по рукам. Кто-то промерял ее штангелем — все было точно. Хорошими оказались и две другие детали. Их передали Николаю и пошли за ним, в его конторку — под крышу, по грязной, почти вертикальной лестнице с частыми мелкими ступеньками.
— На голубятню полезли, — сказал паренек в красной рубашке, ученик токаря, и покатил тележку с деталями.
Первым заговорил заместитель Сергея Сергеевича, высокий, худой, всегда небрежно одетый Чижов, с плохо повязанным галстуком, из-под которого светилась медная потертая запонка. Поглядывая на Плетнева, представителя инженерно-технической секции, он сказал:
— Очевидно, Николай Петрович, вы ждете нашего суждения? Что ж, деталь обточена правильно, как эта, так и другие две. Это правда.
— Надо узаконить и распространить, — осторожно намекнул Леонов.
— Да, — подтвердил Чижов, — это правда. Но, как всякое новшество, его следует обсудить со всех точек зрения. И прежде всего вот с какой: каждый ли токарь сможет выполнить данную работу?
— А я недаром взял Трубину. Теперь видно, что с этим справится даже токарь невысокого разряда.
— Справедливо говорите, но тут нужна не только квалификация… — заговорил невозмутимо Плетнев. Он смотрел на Леонова так, словно был с ним едва знаком и почему-то называл на «вы».
Николай не обратил внимания на тон и продолжал слушать.
— …не только квалификация, но и большое внимание и способность. А если мы сразу вооружим несколько станков подобным приспособлением, то вы завтра же завалите нас бракованными деталями. Надеюсь, это не входит в ваши расчеты?
— Так что же вы предлагаете? — сдержанно спросил Николай, тоже переходя на «вы».
— Оставить пока приспособление на одном станке, — ответил вместо Плетнева Чижов. — Как вы думаете, Василий Григорьевич?
— Да, это самое разумное.
— Оставить на одном станке, — продолжал воодушевляясь Чижов, — и пусть все ходят и смотрят, как это получается. Своего рода школа опыта. Это будет очень злободневно. Теперь везде такие школы. Как вам кажется, Николай Павлович?
— Не думал. Я хочу, чтобы предложение было широко реализовано, получило признание и принесло пользу. У нас ведь мастерские, а не выставка.
— Это правда. Но подумайте, дорогой Николай Павлович, ведь каждый токарь не сможет…
— А я думаю — сможет.
— Есть предложение: позвать Бабкина, посоветоваться с квалифицированным рабочим, — сказал Плетнев. — Хотя, кажется, наш уважаемый изобретатель не любит советоваться.
— Откуда ты это взял, Василий Григорьевич?
— Ты же ко мне не пришел! А я как-никак конструктор. Мне и по штату положено заниматься консультацией. Но ты понадеялся на свои силы, — усмехнулся Плетнев.
— Понятно, — раздумчиво проговорил Николай. — Советов я не боюсь. Зовите Бабкина.
Бабкин, густо обросший черной бородой, зато всегда гладко причесанный, белозубый, принял серьезное выражение и, как ему показалось, незаметно для других потрогал, сильно ли оброс. Он уже догадался, в чем дело, и только для учтивости спросил, чего от него хотят.
— Конечно, — сказал он, — всякое бывает. Может, это и не трудно, а все же спервоначалу надо присмотреться. Я вот вроде и опыт имею, а боюсь.
— Так ведь Трубина смогла!
— Кто к чему годен, — усмехнулся Бабкин. — Или, может, в самом деле у нее, как Алексей Петрович говорит, руки золотые. А у меня вот они, почти железные.
Бабкин с какой-то обиженной гордостью показал свои грязные, грубоватые руки.
— Не валяй дурака, — рассердился Николай. — Не за тем тебя пригласили. Дело говори.
— Я и говорю дело. Оно, конечно, очень хорошо, твое приспособление, Николай Павлович, но сразу его не ухватишь. Пусть бы для примеру та же Трубина и поработала одна, а мы посмотрели бы, что к чему.
— Справедливо, — согласился Плетнев.
— А почему бы и тебе не взяться?
— Боюсь, Николай Павлович. Мне с моей квалификацией стыдно брак давать… Приспособление технически не проверено. Кто может поручиться, правильно ли сделаны расчеты. Если бы инженер делал…
Леонов покраснел, повернулся к стоявшему у двери Алексею Петровичу и попросил позвать Нину. Чижов, подняв рыжеватые брови, недоуменно посмотрел на него. Николай пояснил:
— Посмотрим, что она скажет.
— Напрасная трата времени, — проговорил Плетнев.
Алексей Петрович вышел на лестничную площадку и, сложив руки рупором, крикнул, чтобы позвали Трубину.
— На голубятню тебя зовут, деталь, наверно, запорола, — сказал Нине парнишка в красной рубахе.
Нина быстро взбежала по лестнице и встревоженная остановилась на пороге, взглянув на начальника смены.
— Иди, иди, — пригласил Николай, — вот Бабкин, видишь, сомневается, что любой токарь сможет работать с этим приспособлением.
— Любой не сможет.
— А я что говорю! — подхватил Бабкин.
— Кто не захочет, тот не сумеет, — заметила Нина.
— Что ты лепечешь? — рассердился Бабкин.
— Не лепечу, а говорю то, что знаю, просто ты не хочешь.
Бабкин усмехнулся, считая ниже своего достоинства вступать в спор с девчонкой. Чижов выразил нетерпение, давая понять, что вопрос уже исчерпан, и вместе с тем, удивляясь, откуда у Леонова охота слушать пустые разговоры. Бабкин, задетый словами Нины, спросил с той же усмешкой:
— А ты больше ничего не знаешь?
— Знаю.
Токарь перестал усмехаться. Плетнев нахмурился.
Губы Нины дрогнули, когда она сказала:
— С этим приспособлением ты лучше моего справишься, да боишься, что снизят расценки.
— Выдумала! — зло взглянул на нее Бабкин. — А ты не боишься?
Но Нина его не слушала:
— Думает, что станет меньше зарабатывать. А если хорошенько прикинуть, то все наоборот. Можно сделать две нормы и больше заработать.
— Не вдвое же?
— Пусть не вдвое, но в полтора раза обязательно. И я, Николай Павлович, буду работать, мне самой интересно. А Бабкин, если он теперь стахановцем именуется, так не должен бояться изобретательства.
Нина покраснела, глаза ее заблестели. Николай испугался: вдруг она заплачет. Но Нина вовсе не собиралась плакать, блеск ее глаз был совсем иным, и далее полинялая кумачовая косынка показалась новее, чем была. Чижов посмотрел на нее и неизвестно почему произнес свое обычное:
— Это правда, — подумал и еще более убежденно повторил: — Это правда!
Плетнев отвернулся.
Когда Нина уже подходила к своему станку, ее догнал Бабкин и насмешливо сказал:
— Разоблачила… Пойдем-ка лучше вечерком за реку, осень провожать… листочки сейчас желтые, мягкие, полежать можно под кустиком. Станок любит смазку, а баба ласку.
— Дурак!
— Верно?! — засмеялся Бабкин. — Сердись! Тебе идет, когда ты сердишься… Нет, верно, пойдем погуляем!
Нина молча отошла.
Когда все вышли из конторки, Алексей Петрович отечески похлопал Николая по плечу:
— Ничего, Кольчик, наша возьмет!
— Спасибо за сочувствие… Когда только возьмет? Хотелось бы при жизни. А на бронзу, как говорится, плевать.
Оставшись один, Николай сердито подумал: «Чего это я? Кто меня так разозлил? Бабкин? Стахановцем называется… Шкурник! А Плетнев… обиделся, что не пошел к нему за консультацией. А я после этого не мог пойти! Пусть как угодно расценивает».
Еще более остро, чем всегда, он почувствовал, что ему не хватает встреч с Надей. Пойти к ней, рассказать про свою удачу? Есть причина. Но это же обман самого себя!
«Нет, не пойду, не могу, надо забыть», — решительно приказал себе Николай. Но в конце смены, как назло, явился Федя Стропилин с совершенно неожиданной просьбой.
— Николай Павлович, помогите Жене устроиться у нас в конторе. Она ведь чертежник. Надоело в Кедровку ездить… Помогите!
— Жениться собрался?
— А вы не смейтесь! — запротестовал Федя. — Хочется вместе быть…
— В конторе отбить могут… не боишься? Народ образованный, инженеры…
— Там один Плетнев неженатый, — не разгадав горькой шутки, сказал Федя. — Пусть только попробует. Я, знаете… я не посмотрю, что инженер…
— Плетневу нельзя, — с грустной улыбкой проговорил Николай, — а тебе можно было! Аркашка-то тебя не побил?
— Мне Аркашки вот как жалко, Николай Павлович. Вы мне душу не травите… Я для него ничего не пожалею. Премию отдам, пусть берет! Орден, если заработаю, вместе носить будем, по переменке. Все, что хочет, — бери! А Женю — нет. Да и не любила она его. Хочу я ему давно это сказать, да боюсь — обижу.
— Насмешил ты меня, Федор! Ладно, постараюсь помочь…
— Давно бы так, Николай Павлович! Дайте руку вашу пожму. А за приспособление не бойтесь! Мы с Аркашкой — первые! Не разрешат — к начальству пойдем, — вот увидите! Так договорились?
И Федя дробно побежал по ступенькам.
Вскоре и Николай вышел в цех.
Еще издали он увидел, как Алексей Петрович оживленно разговаривал с каким-то незнакомым чумазым парнем. Подошел ближе. Где-то видел он эти рыжие вихры?.. Алексей Петрович оглянулся на его шаги.
— Узнаешь?
Чумазый поглядел исподлобья, перестал хмуриться.
— Это же Сенька, помнишь? — сказал Алексей Петрович. — Сапоги у меня чуть не спер в поезде… со стройки удрал… А теперь сам заявился. Не знаю, врет ли, нет ли, но будто решил на правильный путь становиться.