— Вон ту, беленькую кнопку, — сказала за его плечами пожилая женщина. — Видно, что не дома.
— Это правда? — спросил Николай, не смея приблизиться к Наде. — Ты останешься?
— Нет, — виновато проговорила Надя. — Он так не ушел бы… Ты не сердись на меня.
Подошла к нему с жалкой улыбкой, хотела поцеловать. Николай отстранился, горько подумал: «Все! Теперь — все!»
Он задумался. Краска стыда залила его лицо. «Как я мог поверить? Как мог сказать, что она дома? Неужели было непонятно, что это простая отговорка? Вот как быстро я ей простил!» Николай удивлялся, не зная, куда ему деваться от стыда. Но вот щеки его запылали еще ярче от новой мысли. «Простил? А что простил? Разве она обманула меня? Изменила мне? Она же сказала, что любила его… его любила, не меня. Так как же после этого я мог принять за правду ее отговорку? Совсем потерялся я, что ли?»
Холодная запоздалая весна.
Нина пришла домой поздно вечером. Девушки были уже дома. Табельщица Наташа Спиридонова сидела на кровати и что-то шила. Увидев Нину, она спрятала шитье. За спиной Наташи, на желтенькой тумбочке между кроватями стояло круглое зеркальце, единственное в комнате, и Нина увидела в нем, что Наташа прячет шитье.
Все четыре кровати были покрыты одинаковыми байковыми одеялами. Только на той, что стояла в углу, подушка была с кружевной накидкой. Над этой кроватью висели открытки и маленькая карточка старушки. Это была кровать Лены Семеновой. Те, кто видел Лену только на работе, в управлении, или вечером в клубе, удивлялись тому, сколько у нее платьев. А подруги знали, что она меняла лишь воротнички и манишки к ним, и получалось совсем другое, новое платье. Дома ее всегда заставали за вышиваньем или за раскраской нового воротничка. Вот и сейчас она сидела перед своей кроватью, разложив разноцветную насыпку в стеклянных трубочках. Ее соседка, крановщица Сима из литейного цеха, вышивала белую шелковую косынку. Наташа, взглянув на своих спокойных подруг, чуть смутилась.
— Что это ты прячешь? — спросила Нина.
— Ничего не прячу. Платье шью.
Нина стала медленно раздеваться. Она сняла свою старенькую бархатную жакетку с вытертыми локтями, сбросила платье, достала из тумбочки полотенце и мыло. Девушки занимались своей работой и не глядели на нее, и Нине показались странными их молчаливость и занятость. Обычно они встречали ее веселыми шутками, понимающе улыбались, и Наташа спрашивала, как поживает любезный Сенечка. Теперь бойкая веснушчатая табельщица казалась смущеннее других. Вернувшись в комнату, Нина стала взбивать мокрые от мытья волосы. Сначала она наклонилась влево, потом вправо, затем откинула волосы назад и посмотрела на усердных подруг.
— Отчего молчите?
Девушки переглянулись, одна сказала:
— Не все же смеяться, бываем и заняты.
— Усердные какие, прямо страсть!
Молчание подруг обидело ее. Может быть, не столько само молчание, сколько то, что все эти девушки были заняты обновами, а вот она только что сбросила потертую жакетку и старенькое платье. Даже Наташа, на что уж вся в мальчишку, а и та взялась за иголку. А Нина не могла делать себе подарки, потому что должна была, хоть и не часто, посылать матери немного денег. Боясь расстроиться, она решила не думать, сняла рубашку и, разобрав постель, быстро легла. Ржавые пружины заскрипели под ней, и это, к ее легкой досаде, понравилось ей, и она несколько раз повернулась, натягивая одеяло.
— Ой, какая скрипучая! — сказала Сима.
Нина, казалось, только и ждала этих слов и недовольно ответила.
— Какая есть. Не я виновата. Комендант.
— Очень уж рано ложишься ты, — проговорила Лена.
— Делать нечего.
Нине казалось, что до ее прихода девушки о чем-то говорили, она помешала им, и теперь, выглянув из-под одеяла, сказала:
— Скорей усну, вам мешать не буду.
— Не сердись, Нина. Что с тобой? Или, может…
— Перестань, Наташка! — крикнула Нина.
Словно бы продолжая давно начатый разговор, Лена сказала:
— Помню, мне мама рассказывала… Надели на нее платье шелковое, фату газовую, цветы восковые прикрепили, уже нужно в церковь ехать. И тут моя бабушка стала осматривать невесту в последний раз: оборка у платья отпоролась. Она как всплеснет руками: «Ах ты, боже мой! Хорошо, что доглядели, а то если бы в церкви случилось, так целое горе». Скорей нитку да иголку и давай на невесте подштопывать.
Наташа, подшивавшая в это время подол платья, попробовала крепость шва. Лежа под одеялом, Нина прислушивалась к рассказу. Теперь, когда она помолчала и одумалась, то даже удивилась тому, что была рассержена чем-то, чем — уже не могла вспомнить. Оказалось, что сердиться бы вовсе не на что.
— Подштопала ей платье и скорей в коляску…
— А почему бабушка боялась, чтобы не в церкви?
— Представь, Сима, что ты стоишь под венцом, людей полно в церкви, а у тебя вдруг оборка с платья валится. А тут еще свечу надо держать да первой на платок наступить, чтобы старшей в доме быть.
— Ну, и кто наступил первый: невеста или жених?
— Конечно, мама первая наступила. Я у нее спрашивала.
Сима посмотрела на карточку старушки, что над кроватью Лены, и спросила:
— А в доме старший кто был?
— Кто? Конечно папа! У нас он был строгий…
Притаившаяся под одеялом, Нина засмеялась.
— Ты не спишь?
— Уснешь тут, разговоры такие…
— Ты еще с полчаса полежи, хорошо? — попросила Наташа.
— Зачем я тебе нужна?
— Вот и нужна. Ленка, расскажи что-нибудь, а то уснет. Расскажи, как тебя замуж выдать хотели за этого — за частника. Сколько раз прошу, не хочешь, вредная!
— А что рассказывать? Богатый, лысый, противный, тянучка такая… Он шоколадными тянучками торговал, рассылал мальчишек по базару, они бегали и кричали: «Ирис-тянучка по копейке штучка!»
— Ирис был вкусный? Небось часто угощал? — с завистью спросила Наташа.
— Угощал… Ирис мне тоже потом опротивел. И сейчас есть не могу.
— Ну, а потом что?
— Узнала, что мама согласилась меня замуж выдать, — и сбежала. И рада. Только боялась, что на стройку не примут.
— Рада? — переспросила Сима. — А замуж с тех пор выйти не можешь. Нельзя от свадьбы бегать!
— Я не жалею.
— Понятно!
— И совсем тебе ничего не понятно! — беззлобно ответила Лена. — Если ты про него, так я просто отвлекла… Стропилин сколько уж раз благодарил меня. Ему друга жаль было.
— Только для других и стараешься? А для себя ничего?
— А что для себя, Наташа? Он ведь мальчик… Ну, довольно. Я и так целый вечер болтаю. Расскажи теперь ты, Сима…
— Нечего мне рассказывать… Я слушать люблю. Могу, конечно, рассказать, как формовщик Редькин сегодня через опоку упал, да что в этом интересного? Мне ведь сверху, с крана, все видно.
— Высокая у тебя должность, — заметила Наташа. — Я обязательно в крановщицы пойду. Надоело мне в конторке отсиживаться. Только я не в литейный, там пыльно. Я бы в механический пошла, легко, просторно, цех длинный. Там у кранов и звонки громче.
«Смешно, — подумала полусонная Нина, невольно закрывая глаза, — о звонках говорят… при чем тут звонки?»
Она смутно почувствовала, что кто-то коснулся ее плеча, вздрогнула, подняла ресницы и увидела Наташу.
— Вставай!
Нина поднялась, но, не отбрасывая одеяла, спросила:
— Да зачем это?
— А вот зачем: Лена выше меня, Сима ниже, а ты как раз. Мы с тобой одинаковые, вот я и хочу на тебе платье свое поглядеть, на себе разве увидишь? Вставай…
— Не хочу, — ответила Нина, но потом ей стало неловко: вдруг Спиридонова подумает, что ей завидуют? И она проворно вскочила с кровати, стала на узкую дорожку у тумбочки.
— Только скорей, а то холодно.
— Холодно? Тогда надень и рубашку, у меня ведь и рубашка новая есть, теплее будет, да и платье лучше приляжет.
Она достала белую кружевную рубашку с голубыми бретельками. «Расхвасталась», — подумала Нина и торопливо надела рубашку, потом высоко подняла тонкие загорелые руки, и они едва почувствовали касание шелка, — так легко скользнуло по ним платье. Оно было еще не совсем готово и чуть-чуть широковато.
— На мне будет хорошо, — сказала Наташа, но все же подколола платье булавкой.
Лена и Сима стояли здесь же; одна держала воротничок, другая — недошитую косынку.
— Этот воротничок как раз пошел бы к платью. — Лена стала надевать его. — А ты, Сима, дай свою косынку. Заодно.
— Бросьте, что я вам, кукла для ваших обновок?
Но все же не отталкивала подруг и смотрелась в зеркало.
— Чем не невеста? Хоть сейчас под венец, — говорила Наташа, осматривая складки платья.
— Выдумала, как не стыдно? Ты сегодня весь вечер про это…
— Молчи! — Наташа серьезно посмотрела на Лену и Симу, хлопнула в ладоши. — Молчи и слушай: это все твое! Ясно? Твое!
— Мое? Как мое?
— Твое! Это мы тебе… приданое готовим.
— Глупости какие! — стаскивая косынку, крикнула Нина и прикусила губы, чтобы пересилить слезы.
— Постой, погоди, Ниночка, не сердись. Тебе ведь замуж скоро выходить. Как же без приданого?
— Ничего не хочу! Я замуж не собираюсь…
— Все равно выйдешь! — настаивала Наташа, обнимая Нину. — Ты пожалей нас, мы целый месяц трудились. Ты думаешь, только рубашка, платье, косынка да воротничок? Сима, покажи ей…
— Не хочу! Не нужно мне!
— Бери, бери, а то разревусь вместе с тобой! — торопливо говорила Наташа, обнимая и целуя Нину в шею и лицо и не давая ей отталкивать себя.
— Бери, Нина, а не то убьем! — улыбнулась Сима.
— Если ты не возьмешь, это ужас будет! — воскликнула Лена.
А Нина в новом платье и косынке, босая, окруженная подругами, не зная, что сказать, беспомощно улыбалась сквозь слезы.
Да, милые, хорошие, добрые, замечательные у нее подруги! Как все хорошо они придумали, спасибо им за все, за их доброту, за ласку. Только вот не совсем угадали… Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Много еще царапин успеет зажить до свадьбы.