Поздняя весна наконец расщедрилась на тепло, растопила снега, одела зеленью тополя и, веселая, солнечная, тихая, подошла к лету…
С тополей облетал пух. Он застревал в траве, в лопухах, плыл по ручью. Ручей был маленький, извилистый. На каждом его изгибе пушинки собирались, будто пена. Особенно много собралось их в том месте, где ручей преградила коряга. Петька в своей неизменной красной рубахе ткнул в это место палкой. Палка изогнулась, из-под нее взлетели брызги.
— Ну тебя! — сказал товарищ паренька, вытирая лицо рукавом рубахи.
А пушинки поплыли дальше.
Вытерев лицо, паренек поправил фуражку и пошел вдоль ручья по плитам тротуара. Он был меньше Петьки, и это, должно быть, огорчало его. В каждом поступке товарища он видел намерение показать свое превосходство. Вот и сейчас ему показалось, что Петька нарочито забрызгал его. А теперь стоит, улыбается. И в самом деле, Петька стоял и улыбался, глядя, как по ручью плыли пушинки.
Хотелось хоть чем-нибудь досадить Петьке, и он сказал:
— Бригадир у нас лучше, чем у вас.
— Эх ты, Васька! Опять обиделся…
— Ничего не обиделся! Просто тебе говорю, что наш Федор…
— Лучше нашей Нинки?
— Факт! Мы за неделю больше вашего сделали!
Петька отшвырнул от себя палку. Палка была гибкая. Она ударилась о камень, лежавший на углу улицы, и, подпрыгнув, звонко стукнула по водосточной трубе.
— А чем мы виноваты, что в вашу смену заготовительный цех больше деталей подает?
— Тем и виноваты, что у вас такой бригадир. Про то и говорю. Нашему всегда подают сколько требуется. Особенно Пушкарев по этому делу мастер.
— Секрет знает, что ли? — усмехнулся Петька.
— Секрет!
— Так пусть с Нинкой поделится.
— Дожидайся!
Петька неожиданно засмеялся.
Васька насторожился:
— Чего ты?
Петька подобрал палку и пошел вдоль ручья, хлопая наотмашь по воде. Он знал, что Васька теперь не обидится и не отстанет, пока не узнает, отчего Петька смеется.
— Был бы ты, говорю, побольше да поумнее, то понимал бы, какая вам опасность грозит.
— А какая? — спрашивал Васька, покорно вытирая лицо.
— Скоро ваш Пушкарев попадет в подчинение к нашему бригадиру. И секрет свой расскажет.
— Дожидайся! К вам в бригаду он не пойдет.
— Эх, ты! Был бы постарше, с первого слова понял бы, — ответил Петька и, стараясь показаться равнодушным, посмотрел на небо. — Опять дождь будет.
Петька угадал. Прошло две-три минуты, а полутемные тона лежали уже на всем: на сырых заборах и стенах домов, на зелени скверов, на скользких тропинках. Даже рельсовая колея потеряла свой острый летний блеск.
Переполненный трамвай заскрипел на повороте улицы, чуть замедлил ход. И, словно воспользовавшись этим, из трамвая выпрыгнул Семен Пушкарев и быстро побежал к темно-зеленому, ровно подстриженному кустарнику. По той стороне шла Нина.
— Понял? — спросил торжествующе Петька. — Чуть не убился ваш Пушкарев, а прыгнул, только увидел нашего бригадира! Сейчас он ей секрет скажет…
Васька только шмыгнул носом и спрятался за куст: мимо пробежал Семен.
Услышав за собой шаги, Нина вздрогнула и обернулась. Она взглянула на Семена чуть испуганно.
— Нинушка! — Семен тронул ее за руку. — Ты сердишься на меня?
— За что? Откуда ты взял, Сеня? Правда, ты давно не показываешься…
— Неудобно мне перед тобой. Который уж день наша бригада твою обгоняет. Сейчас вот, в трамвае, подружка твоя сказала, что плохая у вас была смена. — Семен помолчал. — Знаешь… Я перед тобою виноват.
Он шел вдоль кустарника, задевая мокрые ветки плечом. Рядом тек ручей. После сильного дождя береговая трава полегла в воду, кое-где совсем закрывая ручей. Она была белее той, которая стояла поодаль.
Нина посмотрела на Семена своими светлыми глазами и ласково улыбнулась.
— Какой же ты смешной! Стала бы я тебя винить за то, что хорошо работаешь? Что ж, я какая-нибудь такая… дура, что ли? Какая-нибудь эгоистка? Странно даже слышать…
Семен шел, опустив голову, молчал.
— Как бы тебе сказать это? — начал он медленно. — Нет, может, завтра…
Нина остановилась, встревоженно посмотрела на него.
— У тебя есть от меня секреты? Ты должен сказать мне. Ведь мы скоро…
Семен не дал ей договорить.
— Знаю, знаю… Был бы это мой секрет… Я ребят подведу.
— Ты пугаешь меня, Сеня. Это что-нибудь важное? Он сдвинул брови.
— Да.
— Очень? Государственно важное?
— Нет, Нинушка, что ты!
— Не скажешь?
Отдернула руку и пошла быстро, не простившись.
Он постоял на тротуаре, перешагнул через штакетник и побрел по кустарниковой аллее. Идти было вязко. Вскоре он присел на скамейку, не обратив внимания на то, что доски еще не совсем высохли, опустил голову, задумался. Должно быть, он сидел долго. Было по-прежнему пасмурно и оттого еще более неприятно. И вдруг запели птицы. Откуда? Семен поднял голову: небо с одного края поголубело, стало светлее, а потом; через некоторое время солнце осветило мокрые крыши. Вот они, птицы, предвестники солнца, света, тепла… Они щебетали на краю крыши соседнего дома. Семен посмотрел в небольшую лужицу почти у самых ног, увидел белое облачко, отраженное в ней, и понял, какое высокое над ним небо.
Утром в цехе, когда Стропилин знакомил свою бригаду с заданием и токари шумно переговаривались и вносили свои поправки, Семен молчал… Несколько в стороне от тесного кружка сидели Бабкин и Васька.
— Где вчера был? — обнимая ученика, спросил Бабкин.
— А что? — насторожился Васька.
— С Петькой тебя видели.
— Ну, видели. А дальше?
— Не проговорился — случайно?
— За кого ты меня принимаешь?
Они говорили все громче. Семен обернулся к ним, крикнул:
— Эй, вы!
Оба сразу умолкли.
Лицо у Семена было хмурое.
— Ты, Бабкин, тоже берешь повышенное обязательство? — спросил Стропилин.
— Ясно! — самодовольно улыбнулся Бабкин. — Если все будет в полном порядке.
Он подчеркнул последние слова и вопросительно взглянул на Семена.
Семен еще более нахмурился и сказал резко:
— Нет! Больше этого не будет.
Он вспомнил вчерашний пасмурный вечер: темно-зеленый кустарник, ручей с опустившейся в него травою, неожиданное щебетание птиц. Лицо его чуть посветлело. Потом снова стало таким же неласковым, каким было мгновение назад.
Бабкин посмотрел на него с недоумением, повернулся к Ваське, низко наклонил голову и зашептал:
— А не врешь? Проболтался, поди?
Тот спрятал голову в плечи и выдавил два слова:
— Честное пионерское!..
— В чем дело? — Бригадир подошел к Семену.
— Вот именно! — поддержал Бабкин. Он спрыгнул со станины, отошел от колонны, сказал негромко: — Хороший был парень, бригаде помогал. А, видать, начинает портиться. Вот до чего любовь доводит!
Семен, не слушая его, ответил бригадиру:
— Ты меня, Федор, знаешь малость. Я ничего не боюсь… Боялся бы — так давно бы в жмурики попал…
— Это значит — в покойники, — услужливо пояснил Бабкин бригадиру.
— Помолчи! — сердито проговорил Семен. — Люблю когда ты стоишь молчуном у станка. Красота! Есть на что посмотреть. А когда ты треплешься… Так вот, Федор, не боюсь я, а больше не буду.
— Ладно. Твое дело. Только — тихо…
Вечером в цехе состоялось комсомольско-молодежное собрание. Подводились итоги соревнования за первую декаду июня.
Секретарь комсомольского комитета Павлик Якимцев быстрым движением положил руку на край стола и, наклонившись, сказал:
— Первое место в этой декаде завоевала бригада Федора Стропилина. Его бригаде вручается переходящий флажок, который был у бригады Трубиной. Есть предложение: поручить этой бригаде написать открытое письмо через газету с вызовом на соревнование всех бригад механических мастерских.
Раздались аплодисменты.
Не аплодировал только один Семен. Он стоял, облокотившись об опорную колонну. С каждой минутой лицо его становилось все мрачнее и мрачнее.
— Почему только наших мастерских? — проговорил сидевший в стороне Громов. — Пусть вызывают весь завод! Верно, Леонов?
Николай, сидевший рядом, промолчал.
— Слово имеет передовой бригадир! — объявил секретарь комитета.
— Погоди, я скажу, — перебил его Семен. — А потом ты выскажешься, — решительно заявил он двинувшемуся к столу Стропилину.
— В чем дело? — крикнул Громов.
Якимцев пожал плечами.
— Нечего ему говорить! — подхватил Бабкин.
— Погоди, Федор, — не обращая внимания на выкрики, спокойно сказал Семен и предупреждающе положил руку на плечо Стропилина.
Федя побледнел, отступил. Семен медленно пошел к столу.
Прежде чем начать говорить, он посмотрел в сторону Нины. Она опустила голову. А ему так хотелось взглянуть ей в глаза.
— Товарищи! Я сейчас вам скажу. Наша бригада, — Семен повернулся к Якимцеву, — недостойна…
Громов переглянулся с Николаем. Бабкин бросил окурок, раздавил его и показал кулак Ваське. Нина затаила дыхание.
— Я больше всех виноват, — продолжал Пушкарев, — после смены утаивал заготовки, берег на завтра, чтобы выполнить план, если заготовительный цех не справится… а надо было передавать другой смене… я больше всех ребят виноват… Мое предложение…
— Рационализатор! — усмехнулся Громов, беря Николая за локоть. — Бывшая профессия поманила.
— Иногда старое не грех вспомнить, — ответил Бабкин. — В данном случае — на пользу дела…
Сергей Сергеевич погрозил ему пальцем:
— Ты его сагитировал?
— Это на Бабкина похоже, — согласился Николай.
— Да, — отворачиваясь, притворно вздохнул Бабкин. — А все любовь! — И, похлопав по плечу Ваську, сказал ему самым серьезным образом: — Не женись, не делай никогда трагической ошибки.
Собрания не получилось, и это больше всего рассердило Павлика Якимцева. Он заявил, что такое дело необходимо перенести в комитет комсомола и немедленно обсудить. Закрыв собрание, он подошел к Николаю: