Но какая-то часть его разума снова оказалась на том берегу на Хонбейкане. Так не всегда бывало, когда он пытался рассказать свою историю. Обычно он выдавал ее почти бездумно. Обычно это была карикатура: несколько картинок в голове, упрощенных ради изложения. На этот раз все было иначе. Он словно снова там оказался.
Оно пришло по берегу, не из воды. Поначалу оно было у самой земли, словно двигающееся по песку пятно. И по его движению стало понятно, что это осьминог. Но потом он поднялся, почти встал на концы щупалец, словно человек. Так и правда было? Порой ему казалось, что он эту часть придумал. Чудовище словно приняло форму человека, двигалось, как человек, переставляло щупальца, словно человеческие ноги. Неужели такое могло быть? Это невозможно. Но он ведь знал, что так было. Он это видел.
Он уже с криком бежал к Хиену, размахивая руками. Тот стоял с широкой улыбкой, глядя в воду, приготовив острогу, как будто ничего не происходило. Потом улыбку Хиена сменило замешательство, но это была реакция на поведение самого Да Миня. А потом та тварь прошла мимо Хиена, задержавшись всего на секунду, прицепившись к нему на мгновение, размахивая ногами. А потом опустилась и скользнула в воду.
Да Минь оказался там секунд через пять. К этому моменту Хиен уже лежал в воде лицом вниз. Да Минь наклонился и перевернул его. Сначала он не понимал, что видит: темный поток, идущий в воду от Хиена. А потом понял: шея, лицо и руки Хиена были покрыты глубокими разрезами. В океан стекала его кровь. Он открывал и закрывал рот, снова и снова.
Словно рыба, задыхающаяся на воздухе.
Он ничего не сделал, чтобы спасти Хиена. Ничего нельзя было сделать. Когда Да Минь опомнился и смог двигаться, Хиен уже больше не шевелился.
К тому моменту, как Да Минь закончил свой рассказ, его собеседница заказала уже третье пиво.
– Ну что ж, – проговорил пустой монотонный голос, – не буду вам мешать. Можете возвращаться к работе.
– Я сегодня не вернусь. Пойду купаться. Скажу, что заболел.
Если бы тот голос мог удивляться, то, наверное, удивился бы:
– Вы все равно купаетесь?
Да Миню захотелось вытолкнуть ее на проезжую часть, смотреть, как десятки электромотоциклов вбивают ее в асфальт.
– Если выпить пива, то могу.
Да Минь прошел за конец улицы Тхюиван на дикий пляж, а там разделся до нижнего белья и окунулся в теплые волны. Он проплыл на спине метров пятьдесят-шестьдесят. Он уже жалел, что та женщина спросила его насчет купанья, потому что теперь он почувствовал его – тот зудящий страх, который не оставлял его с того дня. Его можно было притупить алкоголем настолько, что он почти исчезал. Почти. Вот только Да Минь постоянно высматривал в воде какие-то силуэты. Иногда странный камень настолько выбивал его из колеи, что он плыл назад.
Об одном он все-таки умолчал. Он никому об этом не рассказывал, хотя собирался ей сказать: она ведь заплатила ему за информацию. Но потом разозлился на нее – по непонятной ему самому причине – и решил оставить это при себе.
Он стоял на коленях в песке, не прекращая звать Хиена, словно это могло вернуть его друга. Тогда-то он и увидел ее – валяющуюся на песке рядом с окровавленной, изорванной головой Хиена.
Раковина, наполовину заполненная соленой водой и кровью. Он ее поднял, сам не зная зачем. Может, чтобы вылить из нее кровь – кровь Хиена.
Она была заточена.
Да Минь забрал ее на сторожевой пост, когда вызывал помощь. А потом унес ее в мангры на другом берегу острова и выбросил в море.
Он никогда никому про нее не говорил. Раковина была бритвенно-острая, отколотая и сточенная так, как они сами делали в детстве. Они порой делали из раковин ножи, закрепляли на деревянной рукоятке проволокой или бечевкой. Та раковина выглядела так же, только без рукоятки.
Такую мог бы сделать человек.
И она стала орудием убийства. Он выбросил ее в море, понимая, что если ее найдут, то его обвинят в убийстве. Это доказательство. Он понимал, что проведет в тюрьме несколько месяцев. Знал, что его будут избивать. Однако все же оставался шанс, что наихудшего он избежит.
Так и случилось. Его не обвинили в убийстве, и он никому не рассказал про ту найденную раковину.
Так с чего бы эта женщина заслуживала того, чтобы узнать? Не заслуживала она. Эта тайна принадлежит только ему.
Он плыл на спине, закрыв глаза и откинув голову, а солнце за его веками превращало мир во взрывы красного и желтого.
Негромкое гудение или жужжанье заставило его открыть глаза. Сначала ему показалось, что это мотор. Но когда он посмотрел вверх, то увидел зависшее над ним насекомое, серебрящееся на солнце. Он лениво отмахнулся от него, но оно нырнуло вниз и село ему на шею. Он ощутил легкий укол и попытался его прихлопнуть, но промахнулся. Оно с жужжаньем улетело.
Несколько минут Да Минь смотрел на солнце из-под воды, только смутно сознавая, что тонет.
На земле существует много уровней сознания. Многим животным присуща та или иная степень самосознания. Однако мы ищем не сознание, а культуру. Не иной разум или иное «я» – которые есть повсюду, – а другое общество.
ДЛЯ ЭТОЙ ЗАДАЧИ АЛТАНЦЭЦЭГ не нужно было погружаться в коннективную жидкость: достаточно было перчаток. Перчатки были из серого материала, напомнившего Ха сброшенную змеиную кожу – свободные и просвечивающие, они заканчивались выше локтя, словно аксессуар странного бального наряда.
Эврим вызвал ее только после полудня, позволив ей выпить кофе в одиночестве. Однако Алтанцэцэг все еще была на себя не похожа. Ее шрамы от шрапнели выделялись особенно четко: черные ямки на бледном фоне, негативное изображение небесных созвездий.
На экране в реальном времени глубоководный аппарат опускался по мутной от планктона воде, а его прожектора высвечивали обтекаемые силуэты рыб. Картинка от камеры размывалась: она то пыталась поймать какой-то повстречавшийся объект, то быстро фокусировалась на каком-то планктоне с глазными стебельками, тупо пялящемся на проплывающего пришельца.
А потом прожектора нашли затонувший корабль, завалившийся на бок. Темный, скругленный прямоугольник люка. Видимость была пристойной. Аппарат находился метрах в пяти над кораблем, но очертания корпуса хорошо выделялись на фоне дна.
Тем утром на берегу Ха попыталась помочь с захоронением, однако ее вывернуло сразу же, как только они тронули первый труп, и над ним поднялись мухи. Когда рвотные спазмы прекратились, она прополоскала рот морской водой, вкус у которой был такой же соленый и минерализованный, как у крови.
Она хотела было вернуться к работе, но в итоге ей пришлось предоставить Эвриму справляться одному. Казалось, Эврима гибель этих людей не волновала, его не смущали их разорванные тела. Ха хотела бы чувствовать то же. Не получалось.
«Надо с кем-то связаться, – не оставляла ее мысль. – Надо кому-то сказать».
Но кому? Ситуация не была чрезвычайной: в этом Эврим был прав. Этих людей убили в рамках правил, ради защиты острова. Эти люди погибли из-за того, что корабль, на котором они находились, попытался нарушить блокаду. Они были убиты «согласно протоколу» служащей охраны, выполнявшей свою работу. Они умерли – их убила Алтанцэцэг – ради безопасности этих мест. Для защиты ведущихся здесь работ. Они погибли, чтобы Ха могла продолжить свои исследования. И чтобы осьминоги остались живы.
Утром, вернувшись к себе, Ха провалилась в изнурительный сон без сновидений, а проснулась с пересохшим ртом и в растерянности. Когда ей наконец удалось спуститься в вестибюль, там обнаружились Эврим и Алтанцэцэг: они сидели на противоположных концах длинного стола, словно богатые расставшиеся супруги из какого-то старого фильма. Алтанцэцэг вяло склонилась над чашкой кофе. Эврим смотрел на экран.
Как будто ничего не случилось. Как будто этим утром они не закопали три трупа. А сколько еще остались плавать, разрываемые падальщиками? Ха выпила два стакана воды из кулера и только потом налила себе кофе и села как можно дальше от них обоих.
«Счастливая семейка. Все, как я всегда мечтала».
Всего несколько дней назад она сказала Эвриму, что они вместе проделают на этом острове свою лучшую работу. Сейчас их группа совершенно не походила на команду. Она оказалась участницей чего-то непонятного, проводя какие-то неприемлемые для нее расчеты. Она кладет жизни невинных людей на весы, оценивая их с точки зрения безопасности собственной работы, с точки зрения выживания осьминогов. Как будто это математическая задача. Но это не расчеты, а убийство. Пусть оно и было необходимым, но она не обязана считать его приемлемым. Она так не может, и ее пугало то, что могут сделать Эврим и Алтанцэцэг. Она запомнила равнодушие Эврима: как он обращался с трупами, словно тела имеют ровно такую же ценность, как и песок, в который их закапывают.
Ей не хотелось находиться здесь, за этим столом. Ей хотелось оказаться с Камраном. Просто поговорить с ним из своей безопасной комнаты. Вот только Камран почувствует, что что-то не так. Он захочет все исправить. Она к этому не готова. Не готова вернуться к их непринужденным отношениям. Позволить кому-то попытаться ее исцелить. Те исковерканные тела на берегу, туча мух: ей надо еще какое-то время носить это в себе. Надо держать их у себя в голове – так, как во время исследований она временами сосредотачивалась на гневе, который приходил после отрицательного отзыва или отказа. Не как препятствие, мешающее работать, а как стимул работать усерднее, продвигаться дальше. Чтобы жертвы всех этих людей чего-то стоили.
Эта мысль возвращалась к ней снова и снова. Первый раз она пришла к ней в голову в порту Бендам, где Ха впервые увидела шрамы от того, что сотворили с людьми во время эвакуации с острова: пролитую кровь, перевернутые жизни, изгнанные семьи. Население архипелага составляли всего пять или шесть тысяч человек максимум. Вот только теперь они превратились в пять или шесть тысяч беженцев. Собираются ли они вместе, обмениваются ли воспоминаниями об островах, которых больше никогда не увидят? Или уже рассеялись по десятку городов?