ности.
Ха посмотрела на Эврима: вытянутое медное невыразительное лицо с миниатюрным отражением терминала в зрачках. Это интервью навсегда врежется в память Эврима. Зачем Минервудоттир-Чан все это говорит?
«И забывая, мы реорганизуем наш мир, заменяем свое прежнее «я» новым. Что происходит с существом, которое на это не способно? С существом, для которого произошедшее двадцать лет назад столь же реально, как вчерашнее? Как сегодняшнее?
Да: что происходит? Я не могла выбросить из головы того парня. Он там застрял, как болезнь. И что меня излечило? Я начала его забывать. А если бы я не смогла? Если бы вообще не могла ничего забыть?»
– Проблема, – продолжала тем временем доктор Минервудоттир-Чан, – состоит в том, что все это время человечество боялось, что в другом существе появится нечто такое, чего мы сами не понимаем. Что это на самом деле – разум? Мы не знаем. А как можно пытаться воссоздать то, чего мы даже не понимаем? Мы опять-таки не знаем. Тем не менее мы боимся его появления вне нашего вида. Почему? Какой иррациональный страх! Но я уже сказала: это не страх. Это чувство вины. Нам надо, чтобы кто-то увидел, что мы натворили, и уничтожил нас. Ну, извините: это определенно будет не бедный безобидный Эврим, которого задурили, заставив считать, что он такой же живой, как мы.
На экране доктор Минервудоттир-Чан погладила шею ведущего. Ха смотрела, как разворачивается иллюзия. Ведущий задергался – странно, механически. А потом резко превратился в совершенно живое человеческое существо, сидящее в кресле и дезориентированно моргающее.
Ха прочла книгу доктора Арнкатлы Минервудоттир-Чан «Строительство разумов». Там с жестокой честностью отразилась одинокая, изолированная, одержимая личность. Девочка, которая росла одна и хотела вырваться из этого одиночества. После прочтения книги у Ха появлялось мимолетное впечатление, будто она ее знает и понимает. Однако это впечатление поблекло, и она осталась в недоумении. Действительно ли Минервудоттир-Чан раскрыла свою душу на этих страницах? Или это был конструкт, построенный точно так же, как те разумы, которые она строит всю жизнь?
Наблюдая за ней сейчас, во время этого интервью, Ха увидела нечто еще. Доктор Минервудоттир-Чан была не просто изолирована: она была к тому же и идеально расчетлива. Казалось, будто в ней прячется кто-то еще, управляя ею. Видно было, как она там, за своими глазами, планирует каждый свой ход.
Как она коснулась шеи ведущего. Ласково, словно любовника. Это была чистая власть. Жизнь и смерть.
Та доктор Минервудоттир-Чан из книги действительно была конструктом: маленькая Арнкатла, наблюдающая, как из ее вулкана летит пепел, и мечтающая о мире, где все будет связано сетью значения. Однако на самом деле важно было не значение. Важен был контроль над значением. Управление.
– Извините, – сказал ведущий, – кажется, я потерял ход мысли. О чем мы говорили?
– Об острове, – ответила доктор Минервудоттир-Чан. – Вы собирались спросить меня про остров.
– Да. «Дианима» купила остров. На самом деле больше, чем остров: целый архипелаг из шестнадцати больших и маленьких островов плюс окружающие их воды. Что говорят сторонники теории заговора? Некий «Остров доктора Моро», где «Дианима» может проводить свои самые страшные эксперименты? По сообщениям… – Ведущий замолчал и потер пальцами одной руки виски. – Извините. Голова болит. Это из-за студийного освещения. Рано или поздно оно меня добьет. О чем это я? Да. Мы эту часть вырежем. По сообщениям, архипелаг окружен защитой и все суда и летательные аппараты, пытающиеся попасть в этот район, уничтожаются, включая… это было в прошлом году… судно защитников прав животных «Рэйчел Карсон».
Минервудоттир-Чан поправила рукав.
– Разрушение «Рэйчел Карсон» прискорбно. Настоящая трагедия. Однако наши действия были вызваны их решением нас атаковать. И это их решение – которое мы считаем актом терроризма, как и убийства руководителей нашей корпорации и другие мерзости, направленные против нас, – было вызвано их неуместными, искаженными представлениями относительно наших мотивов. Чего они не увидели – и чего не видят другие организации, защищающие права животных и окружающую среду, – это того, что на самом деле мы с ними находимся на одной стороне. Мы защищаем биоразнообразие архипелага. Так что если называть защиту биоразнообразия нашими «самыми страшными экспериментами», тогда да: «Дианима» проводит на Кондао свои самые страшные эксперименты. Я распорядилась, чтобы подразделение социальной ответственности «Дианимы» приобрело архипелаг Кондао, потому что была возмущена тем, что там происходило. Архипелаг только формально был Всемирным заповедником. Прошло бы совсем немного времени, и Кондао разделил бы судьбу остальных мировых океанов: он был бы распахан сетями ради белков, его рифы были бы разбиты якорями и задушены мышьяком и динамитом нелегальных рыбаков. Никто не защищал Кондао до того, как «Дианима» вмешалась и купила остров.
– И изгнала все его население.
– Не стану отрицать, что мы переселили население Кондао, выплатив всем компенсации.
– Семьи, которые целыми поколениями жили на острове.
– Верно. И многие из них были браконьерами и незаконно рыбачили. Не буду даже упоминать о неисправной канализации, выбрасывавшей отходы человеческой жизнедеятельности в охраняемые воды, или безумные планы строительства отелей, разрушавшие неустойчивую прибрежную экосистему. Да, мы всех их выгнали. Теперь Кондао принадлежит нам, и самые важные жители острова – негуманоидные жители – навсегда будут жить в безопасности.
«Негуманоидные жители». Осьминоги, но еще и Эврим. Навсегда в безопасности.
– В безопасности от кого?
– От нас. От людей. На самом деле Кондао – это эксперимент. Лучший наш эксперимент. Мы гордимся тем, что там создаем.
– И что же?
– Утопию. Постчеловеческий мир. Что может быть лучше? Вы – ваша истинная сущность – должны с этим согласиться.
– Я вас не понял.
– Вот, опять.
– Извините, что?
– Ошибка temet nosce, познай самого себя. Я опять проплыла за край.
– Я не понимаю.
– Да, не понимаете. Мы так и рассчитали. Думаю, нам стоит на этом остановиться.
Трансляция прекратилась.
Эврим и Ха секунду молчали. Потом Эврим встал.
– Я ухожу к себе.
– Это неправда. То, что она говорила о вашей разумности. Это бессмыслица. Она чего-то добивается. Это игра.
– Да, – сказал Эврим. В тусклом свете Ха увидела, что Эврим плачет. Его лицо было мокрым от слез, хотя голос не дрожал. – Да. Это игра. Для нее это всегда было игрой. А сейчас я хочу немного побыть один.
Когда мозг отправляет что-то в долговременную память, он переводит воспоминание из деятельности в структурированные связи. Представьте себе это вот как: вы пытаетесь запомнить номер телефона. Сначала вам негде его записать, и вы повторяете его про себя, снова и снова. Это – деятельность. А потом вы находите терминал и записываете этот номер, преобразуя деятельность вашего мозга в материальную структуру.
Эти прочные связи, хранящиеся в мозге в виде структур, формируют постоянное «я». Временная деятельность – это мимолетное «я», такое, как «я», которое сейчас читает эти слова. Если вы позже вспомните эти мои слова, то это произойдет потому, что они, в каком-то смысле, записаны в нейронных связях вашего мозга, получив внутри вас материальное присутствие.
Вот почему бывает так сложно преодолеть травму: воспоминания в нас записаны. Они запечатлены в нашем материальном теле.
– ТЫ НЕ МОГ БЫ С НИМ ПОГОВОРИТЬ? Кто-то должен это сделать!
Сон пытался перекричать ветер. «Морской волк» попал в шторм. Казалось, ветер налетает на корабль сверху, надавливая на палубу и на море. Тем не менее никто из команды не захотел прекращать лов. Теперь трал начал вытягивать сам «Морской волк».
Члены команды поспешили закрепить сеть – пустую, если не считать португальского военного кораблика, физалию, чьи жгучие щупальца безнадежно запутались в ячейках. Эйко тыкал в тело твари ножом, пытаясь ее выковырять, чтобы трал можно было убрать. Он натянул перчатки до локтей, но наполненные ядом нематоцисты физалии уже дважды хлестнули ему по лицу из-за того, что корабль бросало на волнах, а сам Эйко нетвердо держался на ногах. Щеки у него горели, от аллергической реакции почти закрылся один глаз.
– Может, он тебя послушает! – кричал Сон. – И вообще, хуже уже не будет. Давай я тебя сменю.
Эйко остановился на трапе, ведущем на бак, и его вырвало из-за воздействия яда физалии и урезанных рационов, которые команда получала уже неделю. Все они едва держались на ногах из-за болезней и многочисленных травм.
Корабль накренился: ветер поменял направление и по носу хлестнула огромная волна. В бараке было темно: серый грозовой свет за зарешеченными окнами. Индра был прикован куском цепи, которая крепилась к стальному крюку для гамака в потолке барака. Он сидел на полу, скрестив ноги, опустив голову. На коленях у него был кусок клеенки с белковой плиткой, которую ему кто-то принес.
Индра поднял голову. Лоб над бровью был рассечен, когда его сковывали. Рана была прихвачена двумя стежками. На одной скуле остался синяк.
– Выглядишь хуже меня, – сказал Индра.
– А ты выглядишь неплохо для того, кто пытался себя убить.
У Индры вырвался какой-то звук – то ли смешок, то ли рыдание.
– Надо было выбрать момент, когда рядом меньше народа.
– Тебе надо делать то же, что пытаемся мы все: пережить это.
Индра отломил кусочек плитки, а остальную завернул в клеенку и отложил.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом. Расскажи мне о своем дворце памяти.
Эйко мельком упомянул дворец при Индре – во время разговора на камбузе на следующий день после бунта, когда они еще считали, что восстание было успешным.