– Я выучил этот способ в старших классах, чтобы лучше запоминать. Кто-то прочел об этом в книге и рассказал другим. Ты создаешь дом, где хранишь то, что хочешь помнить. Связь воспоминаний с их расположением в этом доме, твоем дворце памяти, помогает не забывать.
– И у тебя это японская гостиница.
– Да. Это из одной прочитанной книги, написал ее какой-то гайдзин. Не знаю, почему я ее выбрал. Может, она показалась мне достаточно большой. Там можно хранить много воспоминаний. А может, из-за лени. Мне не надо было придумывать «Минагути-я»: за меня ее подробно описал тот гайдзин. И это – реальное место на Токайдо-роуд между Токио и Киото. Кажется, я решил, что если что-то забуду, то смогу найти фотографии этого места. Честно говоря, до похищения я дворцом памяти не пользовался с первых курсов университета. И вот вновь начал. Я решил, что важно запоминать. Детали корабля, привычки охранников – на тот случай, если позже понадобятся.
– И что ты туда прятал?
– Все, что мог придумать. Разделочную палубу, цех быстрой заморозки, иллюминаторы и перила. Закаленное стекло рулевой рубки и ее бронированную дверь, приблизительную высоту палубного крана, форму замков на дверях. И все, что узнавал о передвижении и привычках охранников, их особенностях и причудах. Я прятал все это в комнатах «Минагути-я», прятал детали под татами, в каменные лампы, лаковые шкатулки.
Индра снова издал тот звук – как смешок или всхлип.
– Ждал своего часа.
– Может быть. Я толком не знал, когда мне все это понадобится. Просто отправлял на хранение.
Эйко не вспоминал о дворце памяти с момента их прошлого разговора.
– А что ты делаешь со всем тем, чего больше помнить не хочешь?
– Выношу на один из дворов гостиницы и сжигаю.
– И это помогает? Ты забываешь?
– Иногда.
Неделю назад Эйко приснилось, будто ночью горит «Минагути-я» и дым от нее мутной занавесью поднимается на гористом фоне между Токайдо-роуд и заливом Суруга. У основания дымных столбов он видел красный жар пламени, к небу летели искры. А потом он увидел, что горы тоже почему-то горят, горят снизу доверху, сгорают, открывая черную пустоту. Какой-то человек, измазанный в саже и с ведром воды в руке, остановился и спросил: «Почему эти люди строят свои горы из бумаги?», а потом поспешил дальше.
Когда Эйко проснулся, то какая-то его часть боялась, что он забудет все, что хранилось во дворце. Однако все оказалось на месте – все факты, словно спасенный на пожаре альбом фотографий.
Измазанным в саже человеком, задержавшимся, чтобы заговорить с ним, был Томас.
Большая часть информации стала бесполезной: перемещения и привычки погибших охранников, которые уже мертвы, планировка корабля, которая уже давным-давно въелась в память. Однако все это осталось с ним. Он понял, что больше никогда не станет использовать «Минагути-я» в качестве дворца памяти, – но знал и о том, что не сможет забыть то, что там прятал.
– Что бы я хотел построить, – сказал Индра, – так это дворец забвения. Место, куда можно было бы отправлять все то, о чем я больше не хочу помнить.
– Помнить важно. Память определяет нас.
Индра поднял на него глаза, покрасневшие от долгих слез.
– Да. Вот поэтому мне и нужен дворец забвения. Потому что я больше не хочу быть тем, кто носит в себе эти воспоминания. Мне так много хочется забыть. Помнишь Монаха? Я сказал, что с ней все было быстро – перерезанное горло. Я солгал. Вовсе не быстро. Остальные струсили и не пошли со мной, так что я подкрался к ней один. И у меня не было ножа. У меня был лом. Ты его помнишь. Первый удар пришелся вскользь, потому что она меня услышала и повернулась. Вместо затылка я ударил ее в висок.
– Тебе не нужно переживать это заново, – сказал Эйко.
– Нет, просто ты не хочешь это слышать. А мне надо высказаться. Ты когда-нибудь видел, как у человека вылетают глаза? Тебе не приходилось бить по лицу, пока от него ничего не останется? Пока человек не перестанет шевелиться? Пока он хрипит и давится своими зубами и кровью?
Эйко снова затошнило. Рвать будет нечем – одной желчью.
– До этого я был обычным морским инженером. Это… – Он обвел рукой все вокруг: потемневший, провонявший потом барак, шатающийся под штормом. – Этого мира не существовало. Просто эпизод в новостях. Сообщение, которое я перелистнул, не читая. Автотраулеры с рабами в команде. Другой мир, извращенная тень нашего собственного. Откуда мне было знать, что в мире есть дыра, сквозь которую я провалюсь, словно в люк? Что упаду прямо в это новостное сообщение и окажусь на другой стороне, на планете, которую даже не узнаю? И стану человеком, которого не узнаю.
– Этот мир существовал, – сказал Эйко, – подо всем остальным.
«Основа всего. Истина».
– Да. Но как нам выбраться? А если выберемся, то как забыть то, что пришлось здесь делать?
– Время поможет.
– Нет. Мне никогда это из головы не выкинуть. Уже в конце, когда Монах вообще должна была потерять способность говорить, она потянулась рукой к моему лицу. Коснулась моей щеки, словно возлюбленная. И сказала: «Стой», – но я не остановился.
– Ты должен был это сделать.
– Да. Должен. И она все равно бы умерла. Я должен был закончить то, что начал. Но я не обязан был становиться на этот путь – путь насилия. Убийства. И теперь я знаю, что все было зря. Охранники были здесь только для вида. Не они были настоящими врагами. Никогда не были. Просто люди, как и мы. Люди, которые пошли по некоему пути, – шли по нему все дальше и дальше, пока не потеряли возможность найти дорогу домой.
– Ты пытался нас спасти. Ты не должен себя винить.
– Когда Монах умерла, остальные расхрабрились, и мы вместе убили охранников. Но остальные были слишком нерешительны. Их удары были слишком слабыми. Заканчивать приходилось мне. И я это делал, снова и снова. И теперь я знаю, кто я.
– Это не ты.
– А кто мы тогда? Наши воспоминания, наши поступки и воспоминания о наших поступках. И ничего больше.
– Ты кому-нибудь дорог? В том мире? В мире, куда мы хотим вернуться?
Индра пожал плечами:
– Люди ждут прежнего Индру. А вот этого Индру никто не ждет.
– Мне хотелось бы сказать что-то, чтобы тебе стало легче. Но тебе поможет только время. Просто дай себе время.
«Со временем даже камни потекут».
Что это было? Обрывок полузабытого стихотворения. Однако это правда. Время.
– Мои слова звучат как банальность. Но это не так. Нужно время.
Однако Эйко сомневался: «Минагути-я» сгорела, а воспоминания остались. Индре он в этом не смог признаться: что это не поможет. А еще он не мог сказать Индре, что начал строить новый дворец памяти. Он был очень скромным – просто хижина на холме в Окинаве: одна комната с кроватью, комод, секретер и грубый, поцарапанный стол с лампой, при которой можно читать. Там всегда был вечер сезона дождей и за окном танцевали светлячки.
Он хранил там только выражения лиц: улыбку отца – чуть заметное подергивание уголка губ, лицо Сона, когда он говорит о доме, окровавленную решительную маску Индры, лицо Томаса в тот момент, когда он летел за борт. Он хранил их в отделениях для бумаг в глубине секретера, перевязанные ленточкой. Их были уже десятки. Лежа в гамаке, он просматривал их, одно за другим, все глубже запечатлевая в памяти. Сейчас память об этих людях – способность не забыть о реальности других людей – казалась ему важнее детальных планов и перемещений, которые он складывал в многочисленных эпохах и помещениях «Минагути-я».
– Да, – сказал Индра. – Конечно, ты прав. Нужно время.
Через два дня Индра уже улыбался и смеялся с остальными. Его расковали, и они все вместе поели в кают-компании.
Тем же вечером он прыгнул за планшир на левом борту. Он двигался так стремительно, что никто не успел ему помешать.
Несколько минут команда перегибалась через борт, высматривая его. Не имея возможности что-то сделать, они всматривались в кипящий след, который «Морской волк» оставлял в свинцовой воде.
Его тело так и не всплыло.
Что значит быть личностью? Я считаю, что прежде всего это означает способность делать выбор из нескольких возможных результатов, чтобы двигаться к желаемому результату – ориентироваться на будущее. Если каждый день одинаков, если у нас нет необходимости выбирать между различными возможностями, мы говорим, что «не чувствуем себя живыми», – и, думаю, здесь мы угадываем, что же такое быть живым. Это способность выбирать. Мы живем через выбор.
– ВЫ НЕ ПРОСНУЛИСЬ ОТ СИГНАЛА ВТОРЖЕНИЯ.
– Да. Я пью таблетки. Чтобы лучше спать.
– Я считала, что этот сигнал тревоги проспать нельзя. Такой крепкий сон – это опасно. Зачем таблетки? Вас что-то беспокоит?
«Совсем не опасно. Опасно постоянно быть начеку, все замечать. Сон – это выход, а не проблема».
– Меня все беспокоит. – Ха обхватила себя руками. Ветер на ночном берегу был не холодным, но приносил брызги морской воды, которая оседала у Ха на коже, вытягивая из тела тепло. – Почему мы сюда вышли?
– Потому что сигнал вторжения был вызван не тем, что кто-то вышел из воды. Его вызвал тот, кто в нее вошел. А Эврим исчез.
Алтанцэцэг указала на песок, на котором в нескольких метрах от полосы прилива было аккуратно сложено золотое одеяние Эврима.
Считалось, что побочных эффектов у таблеток нет, но Ха ощущала отстраненность, словно мир оказывался за тончайшим стеклом. В итоге ее разбудил дрон размером с пчелу, который Алтанцэцэг запустила ей под дверь: он ударил ее слабым электрическим разрядом и громким голосом монголки позвал ее на берег.
Несколько мгновений она не могла толком проснуться. В каком-то тумане она поняла, что в ее комнате что-то не так. В ней было слишком много света.
А потом она увидела Камрана. Он проецировался боком на стену. Это были пассивные изображения. Проектор каким-то образом свалился с тумбочки. Он лежал на полу и проецировал Камрана в метре над полом, в центре комнаты, за мытьем посуды. Одурманенная лекарством и заторможенная Ха наблюдала за простой сценкой: Камран вытирает тарелку, глядя в окно. Камран убирает столовые приборы.