– Нет, – возразил Камран. – Вовсе не попалась. Всегда есть какие-то варианты.
– Нет, Камран. Я попалась в буквальном смысле. Я здесь в плену. Если я попытаюсь покинуть остров, то Алтанцэцэг приказано меня убить.
– Но она же не станет ничего подобного делать!
– Не хотелось бы проверять.
– И «Дианима»… они же не смогут такое оправдать!
– Оправдываться не им, а мне: я лгала себе, твердила, что подписки о неразглашении будет достаточно. Что их такое удовлетворит. Почему? Почему их это должно удовлетворить? Подписка? Мое слово? Их компания вот-вот докажет существование на этой планете развитой формы жизни помимо человека. У меня не было оснований считать, что мне позволят уехать отсюда с такими знаниями. Абсолютно никаких. Вот только мне хотелось здесь оказаться. Хотелось стать той самой. И я говорила себе то, что хотела услышать. Я лгала себе. Подвергла себя опасности.
– Все так делают. Все себе лгут.
– Это не оправдание. Мое присутствие запустило некий процесс, которого я не понимаю. И я об этом никогда не задумывалась. В чем я участвую? Какие последствия будут у моей работы? Я так долго лгала себе – и так много. Одна ложь громоздилась на другой. Мне надо остановиться. Надо иметь ясный ум. Видеть все таким, как оно есть на самом деле, чтобы точно знать, какими будут результаты моих действий. Как мне получить помощь? Кто мои союзники? К кому мне обратиться? Я все время вспоминаю тех каракатиц. Я не позволю, чтобы это повторилось. Не могу позволить.
– Ты ведь знаешь, что не виновата, Ха.
– Нет. Я виновата. Это я руководила исследовательской станцией, разрабатывала теории, ставила эксперименты: была так занята ими и своим проектом, что не задумывалась о том, куда могут вести мои действия.
– Нет смысла…
– Дослушай. До конца. Ты никогда не давал мне рассказать тебе все. Ты постоянно твердишь мне: «Пусть это останется в прошлом».
– Ладно. Слушаю.
– Все четыре года, когда мы там были, мы боролись с местными, посягающими на нашу территорию. Они постоянно браконьерски добывали рыбу, используя любые средства: остроги, цианид. Они даже убили нескольких каракатиц, которых мы изучали. Меня это злило. Они меня злили. Они разрушали все, что мы создавали, угрожали нашим экспериментам и моим животным. И что я по этому поводу предприняла? Разве я попыталась понять, что им нужно? Почему они делают то, что делают? Разве я установила связь с деревенскими старейшинами? Пробовала с ними поговорить? Пыталась добиться компромисса? Обратилась за советом к кому-то из нашей группы? Нет. Ничего этого я не сделала. Я была высокомерна. Я знала, что хорошо, а что плохо: то, что делала я, было хорошо, а то, что делали они, – плохо. Так что я установила скрытые камеры, засняла их браконьерство, собрала улики и передала властям.
– Так поступил бы любой.
– Нет, Камран. Только я. Многие пошли бы другим путем. Многие выбрали бы другие стратегии. Я добилась их ареста. Их уволокли, чтобы избивать, пытать.
– Твоей вины в этом нет – в избиениях и пытках.
– Нет, есть. Это из-за меня их забрали власти – и я знала, что над ними будут измываться. Я об этом даже не задумывалась. Мне было все равно: они угрожали моим каракатицам. Они – мои враги. Они были виноваты – и они мне мешали. Только это я и видела. Я не видела жителей той деревни. Не видела их отчаянного положения, не желала понять, что им просто необходимо рыбачить. И я не видела, что мне нужна помощь. Что мне нужно найти компромисс. Я видела только хорошее и плохое. И я сама толкнула рыбаков на то, что они сделали мне в отместку.
– Как ты можешь так говорить? В чем тут твоя вина?
– Бочка нейротоксина, вылитая с моторки ночью. Вот что я вызвала. Вот к чему привели мои решения. Гибель всего, что мне было дорого. Всех каракатиц, всех кладок. Всей популяции. А я пошла и спряталась в Стамбуле, у тебя, и стала писать книгу. Ушла в тот мир, который я там создала, с тобой. Решила, что больше никогда не смогу вести полевые исследования.
– Наше время в Стамбуле…
– Было мне необходимо, – прервала его Ха. – Все то время. Но потом мне представился этот шанс. То, что казалось задачей мечты. И я не стала присматриваться. Почему? Потому что продолжала лгать себе. Вот что привело меня сюда, в ловушку: ложь самой себе. Замкнутость, принятие решений в одиночку. И вот я опять в беде и никому не могу доверять. Почему? Потому что я не прилагала достаточно усилий, чтобы добиться доверия. Мне необходимо разорвать этот порочный круг, иначе снова случится то же самое. Мне надо прекратить убегать от людей, чья поддержка мне нужна. Мне нужна помощь.
– Я могу с кем-нибудь связаться.
Ха замерла:
– Правда?
– О чем ты? Конечно, могу.
– Ладно. Звони в полицию. Там, в Стамбуле. Звони немедленно. От этого зависит моя жизнь.
Камран встал.
– Сейчас, только найду терминал.
– Разве он не прямо перед тобой? Разве ты говоришь сейчас со мной не через него?
Камран шлепнул себя по лбу.
– Ну конечно!
– Ну, так свяжись через него с кем-нибудь. Моя жизнь в опасности. Звони прямо сейчас.
– Ладно. Сейчас. – Но Камран медлил. – Но поможет ли это?
– Почему? Твой звонок кого-то ведь должен насторожить, так?
– Я только что вспомнил, что мой терминал дает сбои. Я как раз собирался нести его в мастерскую.
– Ты несешь чушь, Камран. Ты ведь сейчас говоришь со мной со своего терминала!
– Я за тобой не успеваю.
– Да, конечно. Ты не можешь пойти со мной за край.
– Что?
– Край. Доктор Минервудоттир-Чан говорила о нем в том интервью, которое смотрел Эврим. Ты такой идеальный, Камран. Ну… так близок к идеалу. Но в итоге даже ты плоский. Просто раньше я не подходила к твоему краю. Я была близко – но всегда поворачивала назад. Мне не хотелось на тебя давить – задавать вопросы, на которые ты не сможешь ответить. Я прятала твой край даже от самой себя. Ты был мне слишком важен – помогал обдумывать мои проблемы, шутил со мной, столько времени составлял мне компанию. В том-то и фокус. Дело не в том, насколько ты убедителен. На самом деле нужные вопросы были всегда. Все было бы просто. Где те старшекурсники, о которых ты постоянно говоришь? Над каким именно экспериментом ты работаешь уже много лет? Но я об этом не спрашивала. В том-то и дело: я прятала край от самой себя. Именно так это и работает. Вот насколько это затягивает – эта потребность чувствовать, что у тебя всегда есть кто-то, безоговорочно. С кем можно говорить. Кто понимает. Не напрягаться, пытаясь добиться, чтобы меня поняли. Вместо этого я просто поддерживала этот самообман, притворялась, будто у меня кто-то есть, когда никого не было. Я понимаю, что врачи прописали мне тебя с самыми лучшими намерениями. Они считали, что помогают мне выстоять в трудное время. Но в итоге ты всего лишь протез. Ты не можешь заменить реальной поддержки. Ты не можешь кому-то позвонить, чтобы мне помочь, Камран. Потому что ты здесь, на этом острове, в этом компьютере. Ты и есть этот компьютер. Мне никогда не позволили бы поддерживать связь с кем-то, кто остался дома. Это не укладывается в картину. Понимаешь?
– Я за тобой не успеваю. Как я могу быть там, на острове, когда я здесь, в Стамбуле?
– Эта фраза – «Я за тобой не успеваю» – сигнал. Он регистрирует ошибку для твоего программиста в «Дианиме». Да. Ты не успеваешь. Тебе не дозволено успевать. Не позволено дойти туда, куда иду я. Придется оставить тебя позади.
У них было столько разговоров: долгих, откровенных. Были шутки – для своих, возникшие в ходе их отношений. Он в некотором смысле даже стал соавтором ее книги «Как мыслят океаны», помогая обдумывать сложные моменты. Помогая переводить свои мысли, делать их понятными для других.
Она не то чтобы верила в реальность Камрана – скорее, верила, что его ей достаточно. А когда возникало ощущение того, что его недостаточно – порой внезапно, как назойливая мысль, нарушавшая царившую между ними гармонию, – ей удавалось его прогнать. Многие годы.
Но теперь нет: сейчас все это звучало фальшиво. Она видела, как морской бриз шевелит занавески и их линии колышутся в голове и лице Камрана, заставляя его выражение дрожать и искажаться. Занавески искажали яркий фальшивый день его фона.
Камран пожал плечами.
– Не в первый раз. И мне нравится, когда тебя нет. Тогда вся кровать – моя. И во всех мысленных спорах я одерживаю победу. И ты не выпиваешь последний кофе.
– Да. Ты этого терпеть не мог.
– Допивать последний кофе – грех.
– Но не тогда, когда это делаешь ты.
– Когда это делаю я – это необходимость.
Эти веселые перепалки. Он не давал ей захотеть того, чего должно хотеться любому: дружбы с другими людьми, отношений с кем-то, у кого есть собственные потребности, – с кем-то, кто способен обидеться, способен уйти. Вот он, ключ: эта способность другого человека уйти, исчезнуть. Выбор, который им всегда доступен: не быть здесь.
– Прощай, Камран.
– Уже заканчиваешь разговор?
– У меня дела, здесь. Здесь и сейчас.
– Я мог бы соврать и сказать то же о себе, но на самом деле планирую весь день смотреть онлайн-трансляции.
– И думать обо мне?
– Не льсти себе, Ха. Вообще-то, я думаю не только о тебе.
– Ну конечно. Пока, Камран.
– Пока.
Ха отключила проектор, обернула его наволочкой, отнесла в ванную и с силой ударила по мраморным плиткам пола. Затем еще раз, и еще.
Она развернула наволочку. В панцире появилось несколько трещин, а линза разбилась. Трясущимися руками она попыталась включить его обратно. Датчик питания мигнул. «Он настолько мне нужен, что я надеюсь, что он все еще будет работать. Вот почему надо сделать именно так».
– Быть с тобой было просто, потому что ты всего лишь петля, по которой мои мысли возвращаются обратно ко мне, – просто экстернализированная версия моих собственных мыслей, получившая другую форму. И казалось, что это помогает, но на самом деле я ошибалась. Мне не нужно согласие – мне нужно сопротивление.