культура. Это будет не вымирание, а геноцид. И это произойдет еще до того, как я получу возможность их понять…
– Да, – подтвердила Минервудоттир-Чан. – Так и будет. Опять.
– Что значит «опять»?
– Неандертальцы. Денисовцы. Звездный человек. Человек флоресский. Человек лусонский. Это не список наших предков – это список подвидов человека, использовавших орудия труда и имевших свою культуру, которых мы уничтожили. Везде, где нам встречались те, с кем мы могли общаться, у кого могли бы учиться, с кем делили бы планету, мы их убивали. Мы могли бы учиться у них, расти с ними, сотрудничать. Но вместо этого мы проламывали им черепа, резали, сгоняли с плодородных земель в пустыни, где они умирали от голода.
– Эти данные неубедительны, – возразила Ха.
– А мне кажется, вполне ясные. Можно только догадываться, какие избиения мы как вид совершали в доисторические времена, в тот темный период, пока не могли записывать свою жизнь, – но нам хорошо известно, что происходило в менее далекий период. Об этом у нас масса данных. То, что нам не удается ассимилировать, мы уничтожаем. Посмотрите, что попытались сделать с моим Эвримом! Знаете, сколько убийств «Дианиме» пришлось предотвратить, чтобы Эврим уцелел? Сколько раз его пытались убить – бомбой, винтовкой, дроном? Мне пришлось спрятать Эврима здесь, чтобы его спасти.
– Спасти? – Эврим встал. – Спасти? Чего ради? Вы даже не считаете меня живым!
– Дурацкое интервью! Тот нелепый фокус! – отозвалась доктор Минервудоттир-Чан. – Эврим, мне надо было возвести вокруг тебя стену лжи, чтобы защитить от мира. От людей. От тех, кто стрелял в наших коллег в Москве. Тех, кто взорвал наш офис в Париже, кто вышиб мозги у нашего вице-президента. Да, я знаю, что делают люди. Да, я совершенно уверена в том, что делали люди всякий раз, как сталкивались с разумным видом – или даже с культурой, не похожей на нашу. Мы не терпим соперников. Конкурентов. Стоило такому появиться – и мы его уничтожали. Ха, я очень хорошо знаю, что будет, когда этот «мыльный пузырь», как вы выразились, – эта тонкая оболочка, которую мне удалось создать вокруг этого бесценного острова, лопнет. Именно поэтому я здесь – потому что у нас мало времени.
«Мало времени, чтобы выскрести нужные вам данные».
– Да, – согласился Эврим, – наше время начало истекать с момента открытия. Но это…
– Я не о том, – прервала его Минервудоттир-Чан. – Я не в переносном смысле – не о какой-то склонности людей или устройстве мира. Я говорю о том, что уничтожение этого места уже началось. У самой «Дианимы» проблемы. Не получается отнять у нас архипелаг – и вместо этого захватят нас самих.
Алтанцэцэг смотрела в окно. «Как будто видит на горизонте приближающуюся угрозу. Что-то такое, чего ее самым современным вооружением не остановить».
– Рейдерский захват, – сказала Алтанцэцэг.
– Верно, – ответила Минервудоттир-Чан.
– Чей?
– Если бы мы знали, у нас была бы надежда помешать ему. Но все устроено не так. Кто бы это ни был, у них не только хватает денег, чтобы выкупать одну нашу дочернюю фирму за другой – у них хватает денег и на то, чтобы скрывать принадлежность компаний, с помощью которых они это делают, играть с тысячью наперстков. Когда мы пытаемся понять, кто за всем этим стоит, нам достаются пустые наперстки – холдинговые компании, зарегистрированные независимыми государствами и заявленные на заброшенных нефтедобывающих платформах, имена директоров, которые обнаруживаются на кладбищах, и опять имена, и опять пустые компании, которые вроде бы вообще ничем не богаты. Мы копали и копали, но им хватает денег не только чтобы выкупать нас, но и мешать расследованиям наших агентов. А такие денежные объемы пугают. К тому моменту, когда мы узнаем, кто это, будет уже поздно.
– У вас же есть теории?
– Мы считаем, что это какое-то государство-нация. Москва, Пекин, Берлин. Кто-то, рядом с кем блекнут даже финансы нашей корпорации. Это наша последняя теория. О меньших государствах можно забыть: доходы «Дианимы» превышают валовой продукт почти всех таких образований. И у нас есть агенты в большинстве крупных компаний, в которых мы видели угрозу себе. Непохоже, что это кто-то из них.
– Но откуда им вообще знать, что у нас здесь? – изумилась Алтанцэцэг. – Мы храним радиомолчание. Еще до приезда Эврима отсюда не исходило ни одного сигнала. За много месяцев сюда приехал только Эврим, и вскоре доктор Нгуен.
– Хороший вопрос, – сказала Минервудоттир-Чан. – Но раз об этом узнали мы, значит, мог понять и кто-то еще. Все, что мы можем определить, способен определить и кто-то другой. Несколько людей, эвакуированных с острова, недавно погибли. Кто-то еще заинтересован в том, чтобы это место оставалось тайным.
– Не пытайтесь мне сказать, – возмутился Эврим, – что кто-то предпринял мощный рейдерский захват «Дианимы» – компании, размером с нескольких членов ООН, вместе взятых, – на основе слухов о Морском чудовище Кондао, которые ходят среди горстки рыбаков и людей, работавших в гостиничном бизнесе.
– Но именно это я и говорю, – отозвалась Минервудоттир-Чан. – Кто-то по кусочкам разбирает то, что я построила, деталь за деталью. Мы лишаемся компаний, о существовании которых я и не подозревала до того, как их у нас отняли.
– Это же ваша компания, – заметил Эврим. – Как вы могли не знать о своих же дочерних компаниях?
Ха вспомнился холон, тибетские дроны: компания, работающая самостоятельно, завершенная система, не зависящая от контроля. Или щупальца осьминога: тоже независимые системы, исследующие окружение без разума, который руководил бы ими: только их собственные нейронные сети.
А когда центральный мозг снова включается – уже поздно.
– Меня это никогда не интересовало: я ученый. И никем больше никогда не хотела быть. Только изобретателем, первопроходцем. Творцом нашего будущего. Деньги для меня – всего лишь инструмент. Средство для проведения моих исследований. Я оставила финансы специалистам, чтобы попусту ни на что не отвлекаться. И вот сейчас, когда все начало распадаться, я вижу части нашей империи, построенные людьми, которых я нанимала, но с которыми никогда не встречалась. Вещи, которыми мы располагаем, но о которых я даже не подумала бы. В каком-то смысле для меня было настоящим открытием то, насколько мы разрослись, как пробились в производства, которые меня никогда не интересовали. Рост корпорации имеет собственную логику – дочерние предприятия покупают собственные дочерние предприятия, завоевывают рынки, расширяют свои интересы. Кое-какие действия я никогда бы не санкционировала, если бы знала.
«Независимые системы, исследующие без руководящего разума»…
– Насколько далеко это зашло? – спросил Эврим.
А сам Эврим – тоже собственность компании? Собственность, которую купят при рейдерском захвате? Присвоят наряду с активами какого-то дочернего предприятия?
– Они пока не добрались до основных холдингов, но… мы уже потеряли сотни дочерних предприятий, больших и малых.
– Сколько осталось?
– Половина того, что было год назад.
Эврим резко встал из-за стола, уронив стул.
– Как вы это допустили?
– Ох, Эврим, – сказала Минервудоттир-Чан, – будь я такой влиятельной, какой ты меня считаешь, я смогла бы это прекратить. И заодно не допустила бы восход солнца.
– Я никогда не считал вас настолько могущественной, – возразил Эврим. – Влиятельной вас считают только те, кто смотрят ваши выступления и читают пресс-релизы. Я знаю вас лучше, Арнкатла. Вспомните, кто я: я вас знаю. Я всегда знал, что вы слабая. Влиятельные люди понимают, что делают и почему. А вы знаете, только как что-то сделать. Как строить разумы. Как раздвигать границы. Но вы не осознаете, почему вы это делаете. Вы создаете лишь новые несчастные случаи. Новые ошибки. И теперь они наконец вас догоняют. Теперь я понимаю. Вы не способны остановить то, что происходит с «Дианимой». И вы сбегаете. Вы здесь не для того, чтобы помочь: вам нечего нам предложить. Вы просто здесь спрятались. Никаких сигналов, входящих или исходящих: идеально. Вам не придется смотреть, как рушится ваш мир.
Доктор Минервудоттир-Чан сделала широкий взмах рукой.
– Нет. Вот мой мир, Эврим. Эти острова. Осьминоги. И, прежде всего, ты сам. Величайший разум, над которым я работала. Я приехала сюда позаботиться о том, чтобы, если мой мир и развалится, мне можно было остаться с ним до конца.
– Вы никогда ничего не делаете по одной причине, – сказал Эврим. – Я вас знаю. Есть и еще какая-то причина. Всегда есть еще какая-то причина.
– Да, Эврим, – признала доктор Минервудоттир-Чан, – ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. – Она встала. – Но люди меняются. А сейчас…
– А сейчас вы отправитесь на пробежку, – договорил за нее Эврим. – Чтобы проветрить мозги. Я же говорил: я вас знаю.
Осьминог – это чистая изменчивость. У формы без жестких элементов, имеющей больше нейронов в радиусе конечностей, чем в мозге, нет четкой границы между телом и разумом.
Осьминог – это разум, не ограниченный костью, трансформирующаяся плоть, пронизанная нейронными связями, исследующая свой мир с текучей любознательностью.
Какой мир создал такое изменчивое существо?
ЗДЕСЬ, ПОД ВОДОЙ, ХА ЧУВСТВОВАЛА СЕБЯ КАК ДОМА.
Странно, что стихия, в которой ей было так хорошо, была также той, где она не смогла бы выжить самостоятельно. «Наверное, не мы выбираем себе дом. Это он нас выбирает».
Она рада была оказаться здесь, под водой, после сцены, разыгравшейся на катере. Запястье у нее все еще горело там, где его сжала Алтанцэцэг, хотя хватка этой сильной женщины («она впервые ко мне прикоснулась!») не была жесткой. Не удерживавшей, а молящей.
– Не вините меня, – сказала ей Алтанцэцэг, – за ваше пленение. Не я отдала приказ.