– Я вас не виню.
– Теперь я вижу в вашем взгляде страх и ненависть.
– Нет, я вас не боюсь. И не ненавижу.
– Вы ненавидите то, кем меня считаете. Тюремщика. Но я нечто большее.
– Я вас не ненавижу. Я просто не хочу с вами разговаривать. Вот и все.
– Вы не хотите со мной разговаривать?
– Не могу.
– Но сейчас вы со мной разговариваете.
– Вы меня заставили.
– Объясните, – Алтанцэцэг отпустила ее руку, – почему вы не можете со мной разговаривать.
– Для меня неприемлемо, что вы убьете меня, чтобы удержать здесь, и я не могу разговаривать с человеком, способным взять на себя такую ответственность – ответственность за уничтожение другого человека.
Тут выражение лица Алтанцэцэг изменилось с умоляющего на холодное. Презрение. Снисходительность. Издевка, не отраженная ровными интонациями переводчика.
– Мы все берем на себя ответственность за убийство других существ. И даже за убийство людей. Именно это и означает быть живым. Убийство – это то, в чем заключается наше существование на этой планете. Все, что у нас есть, – все, что нам нужно для жизни, – отнимается у кого-то еще. Если вы считаете иначе, то вы просто наивное дитя.
– Ваш взгляд на мир уродлив, – сказала Ха.
«Как и вы», – захотелось ей добавить. Однако она этого не сказала: это было бы жестокостью. И неправдой. Ха вспомнила, как Алтанцэцэг парила в фосфоресцирующем аквамарине своего управляющего бака. Ее мускулистое, исполосованное шрамами тело, извивающееся в каком-то своем темпе. Его пугающую красоту.
В тупике. Вот где оказалась Алтанцэцэг: в тупике своего взгляда на все… как на нескончаемый конфликт. Она все еще ведет Зимнюю войну. Это прописано в ее плоти.
Алтанцэцэг хотела сказать еще что-то. Она даже открыла рот, чтобы заговорить, – но снова его закрыла. На этот раз на ее лице не было презрения. Или мольбы. Там вообще ничего не было.
Ха прыгнула за борт, заканчивая этот разговор.
Ха ожидала, что тот символ, который она сложила и который дополнил Эврим, исчезнет. Прошло уже несколько дней. Вода, течения, приливы и отливы должны были его похоронить.
Однако символ не исчез. К принесенным ею бутылкам добавились новые: цветные и прозрачные, более старые и совсем новые. И теперь тут был не один знак: их стало шесть, расположенных по вертикали рядом друг с другом и вдоль изъеденной вулканической породы, которую обнажил перемещающийся песок.
Ха надолго зависла в спокойной и чистой утренней воде залива. У нее было слишком много вопросов о том, как мыслят осьминоги, чтобы попытаться определить истинное соотношение этих символов друг с другом – грамматику, – но здесь бутылками на песке был записан не единичный знак, а их последовательность. Предложение? «Ко мне обратились».
Ха всплыла.
– Мне нужен экран и стило.
Алтанцэцэг безмолвно подала их. Ха заметила, что один из ее дронов – серебристый шарик, вращающийся внутри муфты двигателей, – парит над поверхностью воды.
Снова спустившись к песку, она трясущимися руками начала рисовать на экране как можно быстрее:
Она подняла экран перед собой, минуту висела в воде, потом согнула колени и села на песок. Прошла еще минута.
Изъеденная поверхность обнажившейся породы разгладилась и посветлела. Там, где раньше был только камень, открылась горизонтальная щель. Глаз. Камень раскололся на две части. Одна из частей вытянулась, превратилась в усеянное присосками щупальце, зазмеившееся туда, где Ха сидела с экраном в руках. Изящный узкий кончик скользнул по экрану, словно пытаясь ощупать и попробовать на вкус символы на нем. А потом оно рванулось вперед, обернулось вокруг экрана и решительно потянуло его к себе. Ха его отпустила.
Камня больше не было. Теперь перед ней развернулся осьминог, поджавший под себя щупальца, чуть касающиеся песчаного дна залива – за исключением той конечности, которая держала экран. Осьминог поднес экран ближе к глазу. В это же время еще одно его щупальце развернулось и потянулось к Ха, старающейся сидеть совершенно неподвижно. Осьминог повернул экран на бок, потом – вверх ногами. Вторая конечность вырвала стило у Ха и, обернувшись вокруг него, потащила к голове.
Мгновение казалось, что сейчас произойдет невозможное – что осьминог поднесет стило к экрану и начнет писать. Однако конечность со стилусом вонзила его в песок, и в это же время третье и четвертое щупальца скользнули к Ха, прикасаясь присосками к рукам и лицу, поверхности гидрокостюма, пробуя на вкус ее химический состав.
«Мое эмоциональное состояние? Может ли он ощутить и его?»
Осьминог посветлел. Он расширился, потянулся вверх, расправил мантию, устраиваясь напротив нее. Одно щупальце скользило по ее щеке, трогая края маски.
Осьминог был не меньше Ха, даже больше. Эластичное существо постоянно меняло свой размер, сокращаясь и увеличиваясь, но Ха поняла, что его полная длина будет больше ее роста.
А потом по его телу поплыли знаки – потоком хроматофор кожи. В потоке была заключена и та шестизнаковая последовательность, сложенная из бутылок на океанском песке, однако она была всего лишь одним из элементов потока.
Сначала осьминог ограничивался черно-белыми узорами, но потом появились и цвета: множество линий, сверкающих, сливающихся и растворяющихся, поплыли по его мантии и почти до самых кончиков щупальцев, одно из которых обвилось вокруг ее правой руки, еще одно – все еще трогало ее маску и скользило по щеке, еще одно – держало экран, а четвертое вращало зажатое в нем стило.
Иридофоры в коже осьминога преломляли свет, и фигуры светились. Они вспыхивали и исчезали, то быстрее, то медленнее.
Осьминог так дернул Ха за руку своим щупальцем, что она потеряла равновесие. В этот момент он забрался другим щупальцем ей под маску, нарушив герметичность. Морская вода залилась внутрь, ослепляя ее. А потом осьминог поволок ее по дну лицом вниз, обхватив ее шею еще одним щупальцем, а четвертым дернул левую руку.
«Нет. Не надо. Пожалуйста!»
Ее отпустили. Ей надо было всплыть, чтобы очистить маску. Она вынырнула, задыхаясь, и едва разглядела, как Алтанцэцэг поднимает тупоносый пистолет-автомат, который прятала на себе, и направляет на что-то позади Ха. Она поймала запястье Алтанцэцэг и дернула его вниз.
Она услышала его – тихий плеск скользнувшего под воду позади нее. Насколько близко от нее?
Алтанцэцэг затащила ее на борт. От яркого света глазам было больно. Они горели из-за соленой воды, залившейся под маску. Она почувствовала, как руки Алтанцэцэг умело шарят по ее конечностям и торсу, под горловиной костюма – проверяя наличие ран.
– Я цела, – сказала Ха. – Цела. Он мне не навредил. Все нормально. Нормально. Он просто… знакомился.
– Никогда не хватайте мое оружие. Я могла вас застрелить.
– Лучше меня, чем одного из них, – заявила Ха.
– Спорно.
Алтанцэцэг избавила Ха от маски. Что-то со стуком упало на дно.
– Что это?
– Не знаю, – ответила Алтанцэцэг, нагибаясь, чтобы поднять упавшее. – Это было у вас в маске.
Она подняла находку, но глаза Ха защипало так сильно, что она даже не смогла рассмотреть, что это было.
В разуме присутствуют два «я». Одно – это «я» настоящего, корабль: нервная деятельность, сшивающая возвышенное и будничное. Мысли о смысле жизни и о том, как приклеить ручку к разбившейся кружке. Второе – это поток, несущий судно: более постоянная личность. Детские воспоминания, приобретенные идеи, привычки и обиды – надстроенные слои прежних взаимодействий с миром. Это «я» тоже меняется, но медленно – так медленно, как русло реки меняется из-за изменений местности и эрозии: время стирает песчаную отмель или создает новую. Мы состоим только из перемен, но часть перемен быстрые, а часть происходит только за годы, десятилетия, за целую жизнь.
– МЫ УМИРАЕМ. Вот что тебе надо понять. Мы с каждым днем слабеем. Чем больше ты моришь нас голодом, тем больше мы будем болеть и совсем не сможем работать. Сначала это коснется только самых слабых. Например, Сона: он уже болен. Его надолго не хватит. Но достаточно скоро все мы заболеем. И тогда работать станет некому. Хватит нас мучить, иначе когда рыба все-таки придет, обрабатывать ее станет некому.
Эйко замолчал. Какую реакцию он может получить от закаленного стекла рулевой рубки? От ее бронированной двери? От искусственного интеллекта? Этот интеллект обрабатывает гидролокационные изображения дна, карты с отмелями и банками, методы траления и рыночные цены. Интеллект, для которого относительная ценность их жизни – это просто дополнительные цифры.
Цифры. Но именно это Эйко и пытался донести до корабля. Что говорят цифры. Что их питание – это вопрос не милосердия, а затрат. Команда имеет ценность для корабля, значит ее следует беречь. Их убийство будет иметь стоимость.
– Если ты нас убьешь, то сможешь нас заменить. Но тебе придется свернуть с пути и зайти за новой командой к одному из рыбозаводов. Насколько далеко от нас до ближайшего? Если бы он был близко, ты повернул бы обратно сразу после убийства охранников. Это потеря времени, лишняя трата топлива. Ненужные затраты. А я могу тебе помочь. Если ты переведешь нас на полные рационы, я прослежу за тем, чтобы остальная команда усердно работала. Все здоровые люди будут отрабатывать свою смену. Они мне доверяют. Я поговорю с ними, позабочусь, чтобы они хорошо работали. Но для этого им нужны силы. Так что, пожалуйста, помоги мне. Если ты это сделаешь, то я обещаю помочь тебе.
Он посмотрел на табличку на бронированной двери рулевой рубки: «Вольф Ларсен, капитан».
Чья-то непонятная ему шутка.
– Пожалуйста, подумай.
На обед им опять раздали половинные рационы.
В бараке Сон лежал в гамаке. Лицо у него осунулось, черты заострились, его беспокоил небольшой жар: при нормальных условиях ничего серьезного. Полных рационов едва хватало, чтобы команда выживала. На половинных рационах все оставшиеся члены команды похудели и ослабли. А Сон… Эйко казалось, что он долго не протянет. Ему нужно больше еды, чистой воды, отдых. Лекарство (которого тоже больше не выдавали) тоже помогло бы. Со всем этим он мог бы поправиться. Без этого он достаточно скоро отправится за борт, в эту бескрайнюю могилу.