Эйко разломил свою белковую плитку пополам и протянул Сону.
– Нет.
– Да. Мне нужно есть, иначе я буду голоден. Тебе нужно есть, иначе ты умрешь. Ешь.
Сон съел плитку, пережевывая ее за растрескавшимися губами.
Доев, он сказал:
– Мне снился дом. Остров. Это был и сон, и воспоминание. И все было таким четким. Более четким, чем здесь и сейчас. Словно я разговаривал с предками, дедом и прадедом, который умер, когда мне было пять лет. Я говорил с ними о морском чудовище. И вспомнил: мой прадед…
Сон замолчал, пытаясь сглотнуть. Эйко дал ему воды.
– Он тоже знал про Морское чудовище Кондао. Они – его поколение – называли его Тень Хонба. Рассказывали, что если остаться на ночь на Хонба – тогда это был необитаемый остров напротив залива – и сидеть тихо, без света, то увидишь, как из воды поднимается тень и идет по берегу. Он – мой прадед – слышал эту историю в детстве. В десять лет они со своим лучшим другом взяли лодку и на веслах прошли через залив после заката. Полночи они не спали и ждали на берегу в темноте. В ту ночь луны не было. И наконец тень появилась – да не одна, а две. А потом три, и четыре. Они выскользнули из воды и пошли по берегу в лес, а мой прадед с другом сидели и не могли пошевелиться, окаменев от страха. Примерно через минуту обезьяны на острове принялись выть. А еще через десять минут тени спустились обратно по берегу. Они снова скользнули в воду и исчезли.
Я спросил у него, что это было. Он сказал, что не знает, они почти не поднимались над песком, но были выше человека. Я спросил, зачем он это сделал, а он ответил, что его собственный дед рассказывал ему истории и ему надо было проверить все самому. Позже я спрашивал своего деда, проводил ли он ночь на Хонба. Тот сказал, что нет и что хватит мне верить в такое, если я хочу стать сильным. Это просто истории, чтобы нас напугать. И я пытался его слушаться, потому что он знал, как быть сильным. Мальчишкой он попал в тюремную клетку. На него сыпали негашеную известь, его избивали, но он называл им только фальшивые имена.
Сон помолчал и добавил:
– Я вырос – и забыл про Тень Хонба. Но я считал – да все мы считали, что Морское чудовище Кондао появилось совсем недавно. Как будто оно было с нами связано – и явилось нас наказать. Но теперь я думаю, что оно всегда жило рядом. Мой прапрапрадед рассказывал о нем. Откуда он мог о нем узнать? Наверное, от своего деда. А тот – от своего деда. И тот – от своего. И так до самых кхмеров, которые первыми пришли на Кондао. И мне интересно: что подумала Тень Хонба, когда мы ушли с архипелага? Она это заметила? Скучала? Скучают ли они по нас? Или рады, что мы ушли?
Тем вечером перед дверью рулевой рубки Эйко сказал:
– Пожалуйста! Если мы хотим получить доход, нам всем стоит сотрудничать. Я понимаю, что нам не следовало бунтовать. Но не я был предводителем. Я этого не хотел. И даю слово: мы больше не будем пытаться испортить твои системы. Не будем пытаться сбежать. Мы будем усердно работать. Мы просто хотим жить. Нам нужна еда, и вода, и лекарства. И в обмен на это мы станем преданной командой. Если они не будут слушаться, тебе не придется их убивать. Я сам их убью.
На ужин выдали двойную порцию. Когда Эйко получал свою порцию из окошка, на подносе с белковыми плитками оказалась еще и упаковка жаропонижающего средства.
Мы – часть мира, и всегда ею были. Мы не стоим над ним. Мы вовлечены в мир. Этот мир обладает чувством не только соучастия, вовлеченности, но и скручивания внутрь, которое мы называем «инволюция». Мы завернуты в мир, угнездились в его процессах, вплетены в его формы.
КУСОК КОРАЛЛА БЫЛ ДОСТАТОЧНО маленьким, чтобы уместиться у Ха на ладони.
Это была рогулька, которая на несколько сантиметров сливалась в единый ствол, а потом расходилась на три стороны. Формой она напоминала выпрямившуюся человеческую фигуру с расставленными по ширине плеч ногами, с узкой талией и поднятыми вверх руками и головой. Просто естественное образование, достаточно необычное: если бы кто-то нашел такое на берегу, то обязательно взял бы, подумав: «Странно. Похоже на человека».
Но это было не все. Более короткое центральное ответвление трезубца, «голова», было обработано. Отшлифовано, сделано круглым и гладким. Похоже на голову, а не просто на отломанный обрубок рифового коралла. Так же выглядели все остальные концы разветвления. Отломанные края были сглажены. Но и это не все: на обработанной поверхности «головы» были три углубления, выточенные в поверхности коралла. Три горизонтальные полоски, две поменьше и одна побольше, расположенные так, чтобы напоминать глаза и рот.
– Осьминог мог найти его на берегу или еще где-то. Это мог сделать кто-то из островитян, – сказала доктор Минервудоттир-Чан.
По настоянию доктора Минервудоттир-Чан они переставили один из столов из вестибюля на террасу к заросшему водорослями бассейну, чтобы она могла «хотя бы работать при естественном освещении. Думать вне замкнутого пространства».
Открытое пространство и солнце были для доктора Минервудоттир-Чан домом, как для Ха домом была морская глубина. Арнкатла всегда одевалась так, будто собралась на пробежку или только что с нее вернулась. И когда она не сидела за одним из терминалов, то именно это и делала: бегала по дорогам и тропам острова.
– Да, это так, – согласилась Ха. – Нельзя считать, что осьминог сделал ее для нас. Но это как минимум манупорт – предмет, намеренно перемещенный из исходного контекста из-за его важности или значимости. Этому есть доказательства. Осьминог засунул этот кусок коралла мне в маску. Он передал его мне. Как минимум, установил связь между формой этого предмета и нашей формой и захотел сообщить об этой связи. Скорее всего, он сделал этот предмет сам.
– Смелое допущение.
– Не такое уж смелое, – сказал Эврим. – Мы с Ха обнаружили отметины в оставленных приливом водоемах на острове Бэйканх, где несколько лет назад был убит один из смотрителей. Эти отметины указывали на то, что осьминоги использовали орудия, чтобы отделять раковины от камней.
– И эти орудия не были изготовлены людьми?
– Послушайте, – заявила Ха, – скепсис уместен, но нельзя игнорировать очевидное. Вы ведь изучили видео моего взаимодействия с этим существом.
На терминале съемка была поставлена на паузу там, где осьминог оттягивал маску Ха. Был виден край коралловой фигурки с обернутым вокруг нее щупальцем. Ха даже не знала, что рядом находился замаскированный дрон. «А следовало бы: когда это Алтанцэцэг за нами не шпионила?»
Дрон заснял все с того момента, как Ха погрузилась в воду, и до стремительного исчезновения осьминога.
– На видео – акт дарения. Это осознанная коммуникация. И вы видели построение символов: аналоги проецируемых на теле знаков существо создает из других предметов. Осьминог выложил из бутылок на дне целую последовательность символов в ответ на тот символ, который создали мы. Это – письмо: перевод образов с кожи на другой носитель и раскладывание предметов с целью создания этих форм. Не думаю, что он научился это делать просто для того, чтобы поговорить с нами: наверняка он и раньше делал это или нечто подобное. Вы видели те символы, которые мы обнаружили на берегу и под водой в ответ на наши, которые были аналогичны тем, которые осьминог производил в своей «речи». И вот теперь – эта еще более сложная реакция. Каков путь от такого построения символов из предметов до использования орудий, а затем вырезания? Все эти тенденции взаимосвязаны.
– Но по вашей теории они появились из-за того давления, которое люди оказывали на их среду обитания – в ответ на созданный нами «подводный ледниковый период». Вы хотите сказать, что они настолько развились всего за несколько сотен лет?
– Нет, – ответила Ха. – Такого не может быть. Я это сознаю. Видимо, они были здесь все время. Я опять смотрю на все через наш человеческий объектив. Решила, будто это все – про нас.
А теперь мне кажется, что они эволюционировали параллельно с нами, скорее всего – тысячи лет. Мы могли что-то запустить – вызвать пробуждение – за счет давления, вторжения на их территории, но не мы спровоцировали эволюцию. Она принадлежит им, и только им. Этот процесс должен был начаться задолго до того, как человечество спустило на воду первые корабли. Вот что характерно для нас, людей: мы считаем, что все завязано на нас. Мы все списываем на наши действия. И я не свободна от этой предвзятости. Однако я ошибалась. Тут дело в них, а не в нас. Совершенно ясно, что именно мы видим, – и я не сомневаюсь, что мы найдем еще много подобных фактов. Они вырезают предметы из кораллов и раковин, изготавливают и используют орудия труда. Мы с Эвримом пошутили, что у них Ракушечный век. Привычка разделять эпохи по технологиям – это тоже очередная человеческая метафора, которая здесь неуместна. Среда, в которой они существуют, ограничивает технологический прогресс, однако мы понятия не имеем, насколько продвинута их культура. Есть все указания на то, что мы видим весьма высокоразвитую цивилизацию. Помните Певца? То длинное поэтическое выступление? Это сказительство, я в этом уверена. Так что мне понятен ваш скепсис; но одно дело – скепсис, и совсем другое дело – полное отрицание.
– О, – отозвалась доктор Минервудоттир-Чан, – я вам верю. С самого начала всему поверила. Скепсис у меня автоматический: это тот мысленный голос, который каждому ученому надо убедить. Это мой разум пытается ударить по тормозам. Но я и правда считаю, что есть разрыв между установкой найденных предметов в форме какой-то фигуры на песке и вырезанием предмета с помощью орудий или настоящим «письмом». У меня нет сомнений в том, с чем мы имеем дело, – я пытаюсь определить уровень развития. Человечеству потребовались сотни тысяч лет, чтобы перейти от собирательства и расстановки камней в ритуальных целях до вырезания символических объектов. Мне хотелось бы точно знать, что здесь: первое или второе. Мне хотелось бы оценить величину разрыва, который мы пытаемся преодолеть.