Разум и тело – это не две вещи, а одна. Пункт назначения каждого нервного волокна – это синаптическое соединение с мышечными волокнами. Мысль ведет к действию, по пучкам аксонов, заканчивающихся инструментами, которые создают романы, заводы, храмы и атомные бомбы.
РУСТЕМ ВСЕ БОЛЬШЕ ХОДИЛ ПО ГОРОДУ. Ходьба помогала ему думать, обрабатывать полученные результаты. Однако часто у него было такое чувство, будто даже во время этих прогулок он ходит по замкнутому кругу. Проблема была в том, что ему не с кем было обсудить свою работу. Он был так одинок. Но если он кому-нибудь про нее расскажет…
Вот только эти мысли снова возвращали его к Айнур. Сколько времени они провели вместе? Несколько дней? Нет – даже меньше. Считаные часы. Он понимал, что ее призрак, за который он цепляется, совершенно не похож на нее в жизни. Да и кто она была? Он только мельком увидел ту личность, которая пряталась за ее маскирующей иронией. А еще он ее чувствовал – то, как они телесно друг другу подходили. Но и это был пустяк. Очень многие люди так друг другу подходят – и не делают из этого чего-то большего.
«Я нездоров».
Эта мысль посещала его все чаще. «Я нездоров». Сейчас, прогуливаясь по улицам, он чувствовал, что видит все более четко, чем в последние годы. Вернулась почти мучительная ясность детства. Несколько дней назад он ехал в переполненном трамвае. Молодая женщина села рядом с ним, наступив на полу его плаща. И когда он подвинулся, чтобы его убрать, а она извинилась, он взглянул ей в лицо и в этот момент вдруг понял, что все – все в этом трамвае живые. Такие же живые, как он. Что у них у всех есть жизнь, которая для них так же важна, как для него – его собственная, со своими заботами, целями и связями с другими людьми, которые столь же ценны, как и его собственные. И в тот момент его наполнило чудесное чувство принадлежности. Он ощутил в себе то тепло, какое порой приходит от хорошего разговора.
«Такова истина мира. И никто из нас ее не видит, потому что мы вынуждены ее игнорировать, чтобы жить в нашей мелкой системе».
А еще через несколько мгновений, все еще улыбаясь, он подумал: «Я скоро умру».
Возможно, именно это знание придавало всему яркость – вернуло ощущение запахов, вкусов и странные моменты принадлежности. Его убьют. Он в этом не сомневался. Однако, несмотря на это, он с головой погрузился в работу. Поначалу он считал ее лабиринтом, как это было обычно. Это был распространенный образ – лабиринт.
Однако в последние несколько дней он стал видеть работу такой, какой она была на самом деле – дворцом. Это был дворец размером с целый мир. Бродя по его коридорам, выискивая путь к центральным залам, он все сильнее осознавал красоту его архитектуры. В мире не было ничего сравнимого с этим. Возможность исследовать его была подарком. Его убьют. Если не та женщина, то организация, которая за ней стоит. Но даже если это будет стоить ему жизни – что с того? Кто еще способен увидеть такой разум и понять его?
Рустему казалось, что вся его жизнь вела к этому моменту. Все дни одиночества были предисловием к этим мгновениям – здесь, в этом городе, где он бродил по замку этого разума, а потом, когда ему становилось невмоготу, – по улицам. Все, что было в его жизни раньше, перестраивалось, получало смысл и направление. Все вело к этому моменту настоящего – и к тому, что он сделает дальше.
«Если мы вам понадобимся, приходите и позвоните в дверь. И когда придет время, поступите как должно».
Он несколько раз возвращался к той двери и раздумывал, не позвонить ли.
И вот он снова здесь.
«Я этого не сделаю. Я не превращу произведение искусства в оружие. Им нельзя манипулировать. Это храм. Я не стану участвовать в его осквернении. Вот почему я здесь».
Рустем мысленно повторял эти слова не меньше часа.
Он снова позвонил.
Он стоял у этой двери уже несколько минут. Он воображал, как позвонит, как дверь откроется. Седеющие виски и дружелюбное, понимающее лицо. Поношенная вельветовая куртка. А ведь он даже не уверен, что не ошибся дверью.
«Я не буду это делать, – снова сказал он себе. Было важно, чтобы первая фраза оказалась правильной. Словно пароль. – Я не превращу произведение искусства в оружие»…
Дверь открылась.
Это был не он, но Рустем узнал этого человека – старика с густой седой челкой в комбинезоне уборщика с именной нашивкой «Фарход». Тогда он дремал за одним из столов в той комнате, где разговаривали Рустем и мужчина в вельветовой куртке.
– Я…
– Да, – сказал мужчина, – знаю. Но здесь его нет. Идите со мной.
Мужчина переступил через порог. Выудив из кармана комбинезона ключ, он запер дверь: это был длинный бронзовый ключ из тех, какие можно найти на блошином рынке.
Увидев взгляд, брошенный Рустемом на этот ключ, он сказал:
– Безопасность не в замках. Уж вам ли не знать. А теперь идемте.
Рустем пошел за «Фарходом» вверх по склону. Они пересекли несколько узких улочек и наконец подошли к еще одной двери, почти такой же, как первая. Рустем ожидал, что мужчина выудит из кармана тот ключ, но он нажал на черную кнопочку у дверного косяка. Спустя несколько секунд сработал зуммер, и замок со щелчком открылся.
За дверью – белый кафель. Атмосфера больницы. Запах лекарств. Мужчина в халате белее плитки пил кофе из бумажного стаканчика. Он пил стоя, читая что-то с планшета, который держал в руке. На них он не посмотрел.
Они прошли мимо мужчины к двери в конце коридора. «Фарход» жестом пригласил Рустема войти.
– Он вас ждет. Если он спит, присаживайтесь и дождитесь, пока он проснется.
Рустем шагнул в слабо освещенную комнату, похожую на пещеру. Тихо пикали какие-то устройства: созвездия диодов в темноте.
Сначала он узнал руки. В одной был планшет на подносе – обычном промышленном подносе, на каком в кафетериях подают еду.
На кровати лежал обернутый бинтами комок с кислородной маской. В бинтах оставался разрыв для одного глаза, но в полутьме Рустем не смог разглядеть, открыт ли этот глаз. Все было неподвижно.
Значит, сидеть и ждать.
Рука написала на планшете:
– Добро пожаловать, Рустем. Подвиньте стул и садитесь.
Рустем послушался.
– Хотите что-то сказать?
– Что с вами?
– Начните с того, что вам надо сказать. – Рука замерла, а потом добавила: – Вы репетировали. Не пропадать же труду.
– Я не стану это делать. Не превращу произведение искусства в оружие. Им… нельзя манипулировать. Это храм. Я не стану участвовать в его осквернении. Поэтому я здесь.
Рука написала:
– Я слышал, что вас зовут Бакунин.
Рустем засмеялся.
– Ага. Зовут. Считают меня русским. Я татарин, но для них это одно и то же.
– Хорошее прозвище. Бакунин написал «Бог и государство». Читали?
– Нет.
– Он был во многом прав. И кое в чем неправ. Но больше прав, чем неправ.
– Наверное, стоит прочесть, – сказал Рустем. – Я мало читаю книги.
– Вы заняты другим чтением.
– Наверное, можно и так сказать.
– В жизни на все времени не хватит.
– Да.
– Вы употребили слово «храм». Расскажите подробнее.
«Я тут лежала и думала, что уже давно столько не разговаривала с другим человеком».
Айнур.
Рустем ощутил ту же смесь гнева и ужасной потери. Оно было безжалостным, это чувство, и находило его везде, где бы он ни был: в отеле, на улицах, в каком-нибудь кафе: всегда как сейчас, без предупреждения и с такой остротой, словно он опять узнал, что ее убили.
– Никогда не видел ничего подобного. Нет, это даже и близко ничего не объясняет. Никогда не видел структуры ИИ, которая была бы в той же вселенной, что и эта. Наверное, можно подобрать миллион метафор. И всех будет недостаточно. Лабиринт. Лес. Галактика. Плотность и размеры потрясают. Если бы мне пришлось объяснять вам, что это было, я бы первым делом сказал, что это не карта сети ИИ – это карта человеческого разума. Даже на ее окраины не следовало бы проникать.
Долгое молчание. Рука написала:
– Но…
– Но потом я увидел признаки того, что его построили. Такие места можно было бы назвать… швами. Или краями. Как…
Он засмеялся.
– Говорите.
– Еще одна метафора. Я вообще теперь могу говорить только метафорами. Я теперь в таком мире, где слова не работают, так что приходится копать, искать где-то понятия. Я собирался сказать – как чудовище Франкенштейна. Не та ковыляющая тварь из старых фильмов, но каким я представлял себе это чудовище: человек, который, если приглядеться, построен из множества частей других людей. Можно разглядеть едва заметные шрамы там, где эти части соединяли. Эти шрамы не будут неуклюжими или явными: они будут почти невидимыми. И тут так же. Это – разум, построенный из других разумов, сплавленный из многих частей. И когда я видел швы, то смог по ним пройти. Они были как тропинки к центру.
– Вы нашли портал.
– Да. Три дня назад.
– И не стали им говорить.
– Да. Честно, не знаю почему. Сначала я думал, что из страха: я знаю, что как только дам им требуемое и от меня больше ничего не нужно будет, за мной придут. Я это понимаю. Но дело не в этом. Совсем не в этом. Мне не страшно. Я… зол. Они убили мою знакомую девушку. С которой я встречался. Которой я по-идиотски рассказал, над чем работаю. И я не могу выбросить ее из головы. Это не причина. Это просто то, что слишком меня беспокоит и не дает идти дальше. Не знаю, чего я хочу, – но знаю, что не хочу позволить им это.
– Превратить храм в инструмент убийства.
– Да. Извратить его.
– Как извратили вас, – написал он.
Рустем почувствовал, как у него волосы встали дыбом. Позже он вспомнит этот момент – когда слова того человека проникли в его душу. Позже он скажет: «До той секунды я не знал, что у каждого из нас есть портал. Тогда я даже не понял, что он нашел мой. Но я это почувствовал. Он словно проник в меня и повернул ручку – и весь механизм, который делал меня мной, перестроился в новую конфигурацию».