– Вы понятия не имеете, насколько важен этот остров, – возмутился Эврим. – Понятия не имеете, насколько важен этот момент. Как он все изменит.
– Очень даже имеем, – заявила Алтанцэцэг. – Только мы и знаем, насколько важно это место. Насколько важен этот момент. И именно поэтому мы забираем этот остров у «Дианимы».
– И что будет с нами?
Ха смотрела, как спускается восьмой дрон. Это был грузотранспортный модуль. Его центральный винт вращался, расположенные лепестками двигатели меняли угол при спуске, эмалированное изображение абстрактных пересекающихся волн на его поверхности колебалось в лучах рассвета.
Певец, выпевающий поток фигур в море.
«Я всю жизнь хотела одного – получить возможность разговаривать с вами. И теперь это у меня отнимают».
– Я вас убью и сброшу в море, – ответила Алтанцэцэг.
Дрон беззвучно приземлился на террасу по другую сторону бассейна.
– Или, – добавила Алтанцэцэг, – если хотите, то можете вернуться к работе.
Ха с Эвримом увидели это одновременно: нечто в заросшем водорослями бассейне, сбрасывающее свою гладкую зеленую маскировку. Оно скользнуло через бортик на мощеную террасу. Алтанцэцэг дернулась, словно собираясь потянуться за пистолетом-автоматом. Ха вскинула руку.
«Я тебя узнала даже бесформенного, но я тебя узнала. Барракуда, наблюдавшая, как я выкладываю символ на песке. Камень, снова превратившийся в живое существо. Певец».
Осьминог обогнул Алтанцэцэг, словно ее окружало невидимое поле насилия. Эврим оказался между ним и Ха – Певец помедлил секунду, а потом протиснулся мимо Эврима, направляясь к Ха, стоявшей дальше всех от бассейна. Он двигался стремительно, ускоряясь. Ха не опускала руку.
«Пожалуйста! Пожалуйста, не испорти этот момент!»
Осьминог оказался перед ней. Вне воды он казался меньше, изящнее. Его кожа все еще блестела от грязной воды бассейна. Глаз, похожий на козлиный, уставился на Ха. Щупальце поднялось и обернулось вокруг запястья Ха, потянуло ее за руку, коснулось обнаженной кожи запястья, ладони, пальцев.
«Пробует на вкус».
Ха слышала, как тело Певца шуршит по плиткам: осьминог отошел от нее, выпрямился и посветлел.
Он спроецировал на своей мантии одну фигуру. Остальные, стоявшие позади Певца, ее не видели. Возможно, он встал так намеренно, показывая этот символ ей одной.
Она не сразу его разобрала. Поначалу он был стилизован, искажен, но потом, по мере того как хроматофоры осьминога вырисовывали знак на поверхности, он становился яснее, края – четче.
Собственное лицо Ха смотрело на нее с мантии Певца, словно нарисованное углем. Взгляд пытливый, рот чуть приоткрыт.
– Ты меня знаешь, – сказала Ха.
А потом лицо исчезло.
Певец снова потемнел, перенимая кирпично-красный цвет плиток. Его кожа стала грубее. Одно щупальце вытянулось, запульсировало, развернулось. Что-то со стуком упало на плитки. Щупальце спряталось.
Певец удалился, стелясь по плиткам, двигаясь прочь все быстрее, огибая террасу. Несколько мгновений – и он исчез.
Они все застыли на месте. Не меньше минуты – или даже больше – никто не двигался.
Ха наклонилась и подняла оставленный Певцом предмет. Сначала к ней подошел Эврим, а потом и Алтанцэцэг – и уставились на подарок.
Он был суставчатый, темный и достаточно небольшой, чтобы поместиться у Ха на ладони. Он весь был покрыт резьбой – такой же, как на человеческих черепах алтаря. Линии были не так хорошо заметны на темной поверхности, но явно были столь же сложными.
Алтанцэцэг подала голос первой:
– Что это?
– Их единственная твердая часть. То, что остается в считаные дни после их смерти. Их единственный скелет. Клюв.
Один из дронов-стрекоз снизился и повернул голову так, чтобы тоже видеть обсуждаемый предмет.
Ха перевела взгляд с подарка у себя в руке на Алтанцэцэг. А потом на Эврима: они втроем в изумлении стояли вокруг подарка.
– Вам наверняка оказали честь, – сказал Эврим. – Нечто столь значимое… Что он вам показал? Когда отвернулся от нас?
– Меня, – ответила Ха. – Он показал мне меня. Он меня узнал. И я узнала его.
Ха вспомнила ночь своего приезда в отель.
«Что-то в бассейне шарахнулось при виде транспортника и ушло под воду».
И на следующий день, когда она проходила мимо бассейна, чтобы встретиться с Эвримом.
«То, что обитало в бассейне, переместилось и плюхнулось в воду…»
Певец. Он за ними наблюдал.
Abdopus aculeatus переходит от одного оставленного отливом водоема к другому, охотясь на крабов.
А Octopus habilis – осьминог умелый – наблюдает за нами, пока мы наблюдаем за ними. Изучает нас, изучающих его. Осьминог умелый? Или разумный?
Певец в своем доме на затонувшем корабле, обращающийся к другим…
По поверхности двигался синтаксис фигур, непрерывная цепочка силуэтов – кольцевых, завитых, скрученных, волнистых… Фигуры плясали на коже осьминога… четкие силуэты теневого театра, двигающиеся за подсвеченной тканью.
Воспевались приключения представителей его вида? Или им пели про наши дела? Пытались их убедить? Обучать?
– Наверное, он спрятался в бассейне, когда остальные уходили, – предположил Эврим. – Но зачем?
– Чтобы попытаться с нами поговорить, – объяснила Ха. – И это не бассейн. Это – его подводный аппарат, исследовательская станция. Это его аванпост на суше. Он с самого начала за нами наблюдал.
Ха действительно казалось, будто в ее номере кто-то находился. Притом уже достаточно давно.
– И не только отсюда. Он ходил куда хотел и следил за нами. А мы его не замечали.
Алтанцэцэг молчала, глядя на резные очертания клюва. Ее лицо больше не кровоточило. Она встретилась взглядом с Ха.
– Я недооценила противника. Провалила задание.
– Вы пока ничего не провалили, – возразила Ха. – Время еще есть. Вы сможете защитить это место? Сможете никого сюда не допускать?
Алтанцэцэг прямо посмотрела на нее.
– Не вечно. Но дольше, чем смогла бы «Дианима». У нас хотя бы есть план. И за нами – соглашение с ООН. Этот архипелаг будет протекторатом Тибетской Буддийской Республики. Не просто собственностью. Но никакой уверенности нет. И нет ничего незыблемого. Я не могу сказать, сколько у нас времени.
– Тогда я хочу остаться.
– И я, – сказал Эврим.
Алтанцэцэг кивнула.
– Правильный выбор. Но сначала… мои дроны нашли доктора Минервудоттир-Чан.
Одна из величайших трагедий науки – это ее все большее усложнение, которое превратило большинство ученых всего лишь в лаборантов, загнала их в туннели узких специализаций. Чем дальше ученый углубляется в шахту знания, тем хуже он видит мир, частью которого является это знание.
Я никогда не хотела становиться специалистом: я хотела быть ученым в героическом смысле этого слова, приносить в мир новое. С самого начала я стремилась к величию.
ОНА ЛЕЖАЛА НА БЕРЕГУ ПОД ОДНИМ ИЗ ВОЛНОЛОМОВ, у подножия каменной стены, среди острых камней, торчащих из песка на этом размытом крае залива. Ее лицо было исполосовано десятками порезов. Руки со шрамами покрывали свежие раны.
Она казалась смятой, бессмысленной – как нечто, никогда не жившее.
– Не понимаю, – сказала Ха. – Мне казалось, то нападение было просто предостережением. Зачем они это сделали? Почему ее убили?
То и дело начинал лить дождь, полосы туч осыпали их каплями, которые шипели на песке, впитывавшем их вместе с кровью доктора Минервудоттир-Чан.
Алтанцэцэг закуталась в черный дождевик и снова надела шлем с визором, проецировавшим ей сразу несколько экранов.
– У меня здесь небольшая камера. – Алтанцэцэг указала на стену. – Пассивный сбор. Имитирует мидию. Так, просмотр записи… вижу… Она закончила пробежку. Просто шла по берегу. Собирала раковины.
Эврим наклонился над телом.
Он потерял родителя. Единственного родителя. И да – вокруг тела были рассыпаны раковины – спиральные, заостренные, полосатые. Ни одна не казалась какой-то особенной. Просто раковины.
– Коллекционирование раковин было одним из ее немногих хобби, – сказал Эврим. – Оно у нас было общее. Помогало думать.
Алтанцэцэг взмахнула рукой.
– Она стояла у основания волнолома, и в этот момент из воды появились несколько осьминогов. Она их не заметила. Двое из них… – Алтанцэцэг замолчала, чуть дернула пальцем, заново проигрывая что-то на одном из экранов. – На записи это еле видно. Заняло не больше трех-четырех секунд. Словно они прошли по ней, чуть взмахнув щупальцами. И двинулись дальше, вдоль волнолома. Она умерла очень быстро.
Как нечто само собой разумеющееся.
– Они… большинство из них, – проговорил Эврим, – нас не замечают. Мы для них ничто. Препятствие движению или нечто, чего следует избегать или прогнать. Источник красивых костей для письма. Ее убили просто потому, что она оказалась у них на дороге.
Эврим выпрямился и снял свое одеяние, укрыв доктора Минервудоттир-Чан этой погребальной пеленой.
– Но, возможно, теперь по крайней мере один из них заметил одного из нас. Певец видел вас, Ха. Может быть, теперь между нашими двумя племенами возникла связь. Между вами и Певцом. Это – начало. И, может, оно положит конец этому… безразличию друг к другу.
Может быть. Но похоже было, что Эврим уже пережил смерть своего единственного родителя. Он уже говорил о новых началах, когда на берегу лежал этот еще не захороненный труп. Ха так не могла. Она посмотрела на укрытое погребальной пеленой тело среди камней.
Эврим сказал правду. Арнкатла погибла ни за что – ее убили просто потому, что какой-то корабль попытался пробиться через границу. Ее убила гонка за прибылью какого-то рыболовецкого конгломерата. Ее жизнь оборвалась, потому что осьминогам было совершенно безразлично, будет она жить или умрет. Она погибла по той же причине, по какой гибнет запутавшийся в сетях и захлебнувшийся дельфин: просто поймавшие ее существа не позаботились о том, чтобы ее не убивать. Она ничего для них не значила.