- А крестьян!.. это ведь тоже солдаты!..
- Я не знаю, чего с этими крестьянами привязались - в любой развитой стране они составляют меньшинство. На днях зашел в музей посмотреть наглядную агитацию - гляжу: что такое?! Искусство мюнхенских пивных!! Адольф, бедняжка, и не подозревает, что вкусы мюнхенских пивных являет именно он: рреализьм, кровь с молоком. А лучше без молока.
- Но в живописи надо еще и разбираться!
- Народ сразу отличит антиискусство!
От слова "народ" Сабуров, кажется, скоро будет блевать. Да ведь именно успехи народовластия и сделали его человеконенавистником: он бы вполне снес равнодушие Сидоровых к тому, чем он дорожит больше всего на свете, если бы ему не вдолбили с младенчества, что именно они и есть высшие судьи его дел и помыслов. Да, да, в них ненавидит он не просто профанов, но победителей и судей!
Гвоздь уже торчал как штык. У Сабурова окончательно разладилась душевная иммунная система - каждая словесная царапина нарывает целый месяц. И спать все время что-нибудь мешает, то комары, навеки вкисшие в подвальную слизь, то наволочка, то нос...
Все же Сабуров не удержался от маленького эксперимента: словно о чем-то интимном, спросил, касаясь губами ее ушка: где бы можно разжиться таблицами случайных чисел? Люда замерла, чувствуя не полную приличность происходящего, но сил отодвинуться не было. Наживка, стало быть, проглочена, остается умеючи выводить. Пригласить, например, в музей, куда он выводил Лиду... Но с него уже довольно.
В соседней комнате Сабурова с порога встретило веселое имя Пушкин. Гвоздь мигом отправился обратно в калильную печь - национальная святыня светит и в колдуновском болоте. Но Пушкина здесь обсуждали точно так, как любого сослуживца с неуживчивым характером: "Тебе понравилось бы, если бы на тебя эпиграммы писали?" Это воспринималось как вполне достаточная причина убить великого поэта. И они же ищут еще какие-то тайные силы, истребляющие их гениев!
Эрудированный Набыков сыпал именами подлинных и мнимых пушкинских любовниц, но тема не встретила поддержки: мужчины завидовали, а женщины опасались дурного примера для мужей (в племени Колдунова почти исключены браки с иноверцами). Гордые внучки славян отчитывали Пушкина за то, что он не помогал жене - этак-то всякий бы писал стихи! Или статьи - это уже камешек Сидоровой-Хруцкой в сабуровский огород. Сейчас Сабуров был ей не нужен, но она еще в младенчестве ненавидела мать-кормилицу за то, что та при желании могла бы лишить ее молока.
Основное чувство, испытываемое ею в жизни, - это страх. Она не может чувствовать себя спокойной, пока хоть один человек на земле не посажен на цепь: ведь каждый может плюнуть сзади на пальто или не заплатить в магазине, снизив покупательную способность ее рубля.
Замелькавшие в печати слова о гуманизации вызывают в ней надрывный гнев: "До гуманизации надо дорасти!" Душевнобольных будут забирать в психушки только по суду - "ну, теперь на улицах будут резать!"; адвокатов допустят к следствию - "преступников защищают от общества"; поговорят об ужасах в тюрьмах - "курорт хотят устроить для бандитов!"
Впрочем, ее возмущают и курорты для простых трудящихся, которые и без того всем миром сидят на ее с ее семейством шее. Если проникнуть в мечты какой-нибудь скромной Сидоровой, увидишь антиутопию, какая и Оруэллу не приснится - прогульщиков бы там варили живьем, а шутникам вырезали язык.
Хотя любовь к кому-то помимо Колдунова здесь почиталась греховной, все-таки почти у каждого находилась пара-тройка приятелей - лишь ее, наивную простушку, недолюбливали все - уж очень кривым зеркалом она отражала окружающих, и без того не красавцев.
Разговоры о "жертвах культа" она ненавидела как попытку, во-первых, выманить у нее сочувствие к кому-то (словно ей живется не хуже всех!), а во-вторых, ослабить власть начальства, которая только и могла защитить от окружавших ее акул и шакалов, кем она считала всех людей на земле. Выдумали "кризис", когда благоденствие в стране достигло апогея, - Хруцкая наконец получила ставку сэнээса. У нее вздувались жилы в самых неожиданных местах: нет, она не спорит, и с продуктами становилось все хуже, и с культтоварами, но ведь против этого всегда имелось испытанное средство - кнут. Для недобросовестных, конечно. А тут она столько лет честнейшим образом переписывала куски колдуновских монографий - зрения лишилась, давление от страха начало скакать, - и после этого ей заявляют, что нужно платить не за ученую степень, а за работу!
Терзаемая страхом, что ее понизят либо (о, кошмар!) сократят, она неделями осаждала Колдунова - и наконец вымаливала ответственную тему, с той же минуты начиная терзаться от ужаса провалить ее. Вот тогда-то она и начинала лебезить перед Сабуровым. Тот, чтобы только прекратить истечение сиропа, соглашался - с нерастраченным азартом и тайной надеждой, и только его наброски всегда и вызывали интерес.
- Как-то Андрюша умеет угодить, - корчась от ненависти, восхищалась Хруцкая: его способность понимать других представлялась ей изворотливостью.
Преступность в высших сферах не вызывала у нее ни малейшего интереса - "Кто из нас без пятнышка?" - ласково вздыхала она. Но вот для порока без могущества она не знала снисхождения. Скоро будут на улицах насиловать, насиловать, насиловать, насиловать, твердила она с подозрительным упорством, хотя понадобился бы океанский лот, чтобы измерить глубину этой сверхчеловеческой плоти, причудливостью форм напоминавшей нарост на дереве. Как только управляется с этим делом Адольф Павлович?.. А в остальном они подходят друг другу, хотя Адольф вдохновляется, похоже, идеей величия, а она любит государство лишь ради всеобщей запуганности.
Пенсионеры, беженцы - паразиты и рвачи: "Опять с государства требуют - а если у него нет!" - нежность пробуждают в ней только сильные и опасные. А Дон Кишот обречен разбирать и эти утробные извержения. "Но почему от них прежде не было такой вони? Не ворошили их, не таяло... И я меньше вслушивался - механизм все равно шествовал путем своим железным".
По пути в библиотеку он заглянул в туалет по маленькой, но неотложной нужде. Но после общения с коллегами все в нем было до того напряжено, что он лишь напрасно корчился перед писсуаром. Кто-то вошел, и Сабуров, не желая обрести свидетеля своих бесплодных родовых мук, в бешенстве укрылся в кабине - но тщетно.
По межбиблиотечному абонементу Сабурову приходили целые груды книг, в названии которых ему чудился намек на разгадку человеческой способности заражаться чужими чувствами. Сначала он взялся за философические сочинения, но прочитавши раз двести, что бытие определяет сознание, а идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую голову, он это дело бросил и налег на чистые факты. Но одни из них были как бы и не научными: они могли быть добыты одним и оспорены другим наблюдательным человеком без всякого участия ученых приборов. Любопытно, конечно, прочесть о влиянии малых групп - главнейших, как утверждал Сабуров-утопист, прочесть, что введение хотя бы одного оппозиционного члена почти полностью аннулирует групповое давление (но что такое давление?); что в группе возрастает единообразие (худшие становятся лучше, а лучшие хуже); что чем больше группа, тем меньше ее влияние (в огромной толпе ты снова почти один) , - все это было интересно, но уж очень неколичественно. А главное - это была классификация следствий, а не уяснение причин.
Наблюдения же более количественные касались настолько элементарных человеческих реакций - на вспышку, на звонок, на удар тока - и были уж настолько подробны... "Для фиксации компонентов УВП регистрируются ЭЭГ фронтальной коры, вертекс ЭМГ, КГР" - и таблицы, таблицы... Но отчего все-таки цыганенок, каждый день с ним сталкиваясь, ни в чем не подражает старшему научному сотруднику, а читинский пэтэушник старается походить на американца, которого никогда живьем не видел?
И однако же от чистого дыхания знаний окаменелые мышцы наконец расслабились, и Сабуров едва успел добежать до уборной. Это походило на обильные, облегчающие слезы... И вновь пробудилась тревога - Сабуров явственно ощущал, как она рыщет вокруг в поисках хотя бы самой непритязательной пищи. А кто ищет... Вот наконец-то он и превратился в дичающего изобретателя-одиночку, без должного образования взявшегося за мировую проблему, до решения которой оставалось еще два-три тысячелетия.
Близ институтского крыльца ему попался дергающийся с костыля на костыль полупарализованный мальчишка - и от внезапной боли за него Сабуров почувствовал секундное облегчение: сострадание должно быть направлено вовне - направленное на себя, оно отравляет насмерть.Но откуда его напастись на других, если в глубине сабуровской души живет уверенность, что ему хуже всех. Несчастливый человек - очень опасное животное: ему кажется, что он на все имеет право.
Всю дорогу он твердил себе: "Жить не так уж необходимо, но необходимо плавать по морям". Но когда дочавкал до дома, снова почувствовал какую-то особенно беззащитную тревогу.
Аркаша уже так давно влачит добродетельный образ жизни - тем страшнее становится ждать, чем он оборвется. От Шурки хоть сегодня можно получить записку: "Не волнуйтесь. Я уехал в Индию пахать на тиграх и сеять рис", - как уже было после удаления миндалин - источника сердечных его мук, от которых удалось избавиться только чудом, ибо лоры в городе окончательно перевелись (народ злобствовал, что они все до единого перешли в кооперативы драть по пятнадцать рэ за прием - а не за лечение).
Но Натальин сановный заказчик Лобачев заметил ее неоычную угнетенность и лиловые полумесяцы под глазами (таблетки всегдашние тоже перестали помогать) - и позвонил в легендарное Четвертое управление. Не верилось, что это больница: все сверкает, никакой вони, а главное, вокруг одинокого клиента от скуки собираются даже посторонние врачи: ей показалось, что ее приняли за кого-то другого и сейчас вытолкают взашей.
"Заутра казнь, но без боязни он мыслит об ужасной казни", надменно продекламировал Шурка, однако хирургами остался недоволен - все время что-то теряют и разыскивают: "Прямо как я..." Доктор Трупов, этот деликатнейший человек, не вызвал милицию и не спустил Наталью с лестницы, когда она, обмирая, протянула ему четвертную, упрятанную в конверт, дабы не оскорбить его зрение такой мерзостью, как деньги, - он сунул их в карман, словно бы и не заметив: высшая воспитанность - не замечать чужой невоспитанности.