На деле, в обычных разговорах в Москве политика стала занимать такое же главенствующее положение, какое издавна занимала в Вашингтоне. Это особенно сильно поразило меня, когда в апреле я оказался за праздничным ужином на свадьбе Виктора и Оксаны Ярошенко. Член Межрегиональной группы депутатов, Виктор был избран на Съезд народных депутатов СССР от Московского округа, в котором находилось наше посольство, и мы шутливо называли его «нашим конгрессменом». Ельцин на свадьбе был шафером и сделался душой общества, перетанцевав со всеми дамами и беспрерывно предлагая поднять бокалы за новобрачных.
Впрочем, в промежутках между тостами разговоры неизменно переходили на серьезные темы. Гости со стороны Оксаны были сотрудниками музеев Кремля, где она работала, у Виктора же приятелями были политики. Несмотря на то, что «Демократическая Россия», к которой все они себя причисляли, вышла из мартовских выборов политической силой, уступавшей только Коммунистической партии, на душе у многих было смутно. Страна, похоже, разваливалась на куски, и соперничество между Горбачевым и Ельциным, если его не остановить, могло вылиться в хаос или гражданскую войну. Почти каждый гость говорил мне о необходимости отыскать способ, как склонить эту пару к сотрудничеству.
Генрих Игитян, депутат СССР, директор музея современного искусства в Ереване, бывший на свадебном пиру тамадой, высказывался еще определенней. «Мы должны спасти Горбачева и спасти Литву, – кричал он мне в ухо сквозь гром музыки. – Те, кто заставит Литву остаться в Советском Союзе, вышвырнут Горбачева при первой возможности. Только союз с Ельциным может спасти его – и Литву». Трагедия, по мнению Игитяна и других присутствовавших на свадьбе политиков, состояла в том, что Горбачев этого еще не понимал.
Горбачев в осаде
Несмотря на то, что экономика СССР ветшала, этническая напряженность росла, а разгул преступности вырастал в проблему, в конце лета 1990 года многие советские интеллектуалы сохраняли редкое и необычно оптимистическое настроение. Горбачев, было похоже, отразил нападки ретроградов-партийцев и завершил расчистку площадки для великого торга с союзными республиками, «том числе и с ельцинской Россией.
Впрочем, время прекраснодушных ожиданий оказалось кратким. Стали множиться слухи, будто предстоит заговор с переворотом и Горбачева уберут. Всегда неопределенные насчет того, кто собирается сместить президента, сплетни утверждали, что заговорщики из консервативных деятелей Коммунистической партии, а также военных и офицеров милиции скорее всего воспользуются политическим разбродом в стране и растущей в народе неприязнью к Горбачеву. Кое-кто из циников подозревал самого Горбачева в потакании этим слухам с целью оправдать дополнительные властные полномочия для президента.
Вначале Горбачев попробовал расширить свою власть, получив от Верховного Совета право издавать указы по экономическим вопросам и создавать структуры для «ускорения формирования всесоюзного рынка». Предложение вызвало ожесточенные споры в Верховном Совете, но тем не менее было одобрено. Некоторые реформаторы, такие, как московский мэр Гавриил Попов, поддержали предложение на том основании, что для навязывания реформы силой противящемуся чиновничеству и аппаратной верхушке Коммунистической партии потребуется наделенная большими полномочиями исполнительная власть. Однако, несмотря на формальное увеличение своей власти, Горбачев, похоже, все менее оказывался способен действовать решительно.
Осенью, похоже, не получалось ничего. Даже парад на Красной площади в День Революции 7 ноября, традиционно служивший поводом выставить напоказ советскую военную мощь, был омрачен попыткой покушения на Горбачева, стоявшего на трибуне. Стражи порядка из службы безопасности сбили на землю какого-то мужчину из Ленинграда в тот момент, когда тот целился из обреза в президента. Два выстрела, предназначавшиеся Горбачеву, грохнули бесцельно, и пули, не причинив никакого вреда, ушли в белый свет. Хотя никто не пострадал и парад как ни в чем ни бывало продолжался, происшествие до крайности перепугало весь город. Оно, похоже, подтвердило опасения жителей, что насилие выбивается из-под стражи, и это, возможно, побудило Горбачева предпринять ряд мер, о которых он вслед за тем объявил.
Через несколько дней после происшествия на Красной площади Горбачев собрал на встречу более тысячи военных офицеров, ставших депутатами различных выборных органов. Встреча для Горбачева оказалась ужасной. Офицеры не скрывали своего возмущения болезненными явлениями в стране, ответственность за которые они возлагали на Горбачева, и открыто заявляли о своем разочаровании в его руководстве. Эта встреча, несомненно, усилила горбачевские страхи, что военные поддержат заговор с целью его смещения.
Три дня спустя, еще не оправившись от перепалки с офицерами, Горбачев выступил с пространным докладом на Съезде народных депутатов и был встречен с изрядной долей скептицизма и враждебности. Это стало кульминацией в череде разочарований, убедившей его, наконец, избрать более жесткую линию. Вернувшись в кабинет, Горбачев немедленно созвал Политбюро и прочих советников, в основном, от партии. Вместе с ними он решил ввести в действие планы, разработанные на тот случай, если потребуется укрепить власть президента и подчинить правительство непосредственно ему.
На следующий день, вернувшись в парламентскую палату, Горбачев предложил тщательно продуманную реорганизацию своего президентства. Депутаты отнеслись к его предложению с большим интересом, чем к прочувствованному посланию «о положении в Союзе», выслушанному днем раньше. Хотя перемены больше отдавали перечерчиванием организационных схем, чем новой радикальной политикой, Горбачев все же признал необходимость хоть что-то предпринять. Законодателей мучили сомнения, но, обсудив предложение, они осознали, что его туманные формулировки позволят Горбачеву окончательно утвердить новые структуры, не спрашивая их, депутатов, совета.
Но даже в этом случае большинство реформаторов с готовностью поддержали бы предложение наделить президента большими полномочиями, если бы тот пустил их в ход для рывка к одобряемым ими переменам. Группа видных «демократов» подписала открытое письмо, в котором призвала Горбачева принять ряд трудных решений или уйти в отставку. Они потребовали предоставить республикам подлинный суверенитет, раздать землю фермерам, освободить армию и местные органы власти от прямой опеки Коммунистической партии, создать новый, реформистски настроенный кабинет и наладить деловое сотрудничество с Ельциным.
Вместо того, чтобы поддержать эти, многим из нас казавшиеся здравыми, идеи, Горбачев воспринял обращение как акт предательства и еще больше настроился против реформаторов-интеллектуалов, которых сам некогда пестовал. На деле ему с громадным трудом пришлось бы добиваться от Верховного Совета одобрения такого рода политики, но депутатам-политикам до того хотелось, чтобы все видели, как они что-то предпринимают, что крепкий толчок Горбачева мог бы подействовать на них убеждающе.
На самом деле Верховный Совет поначалу отверг предложение Горбачева как чересчур неясное и смягчился только после согласия президента обсуждать его по пунктам. Получив такое уверение, палата приняла план «за основу» с тем, чтобы через две недели Горбачев представил более подробный документ. Премьер-министр Рыжков открыто против предложений не выступал, но довел до сведения, что с ним предварительно никто не советовался и что он неприятно поражен намерением преобразовать Совет Министров в Президентский кабинет.
Наконец, в декабре Горбачев добился от законодателей почти всего, чего хотел: были приняты конституционные поправки, позволявшие создать пост вице-президента и другие органы, предлагавшиеся Горбачевым.
Впрочем, все эти законодательные маневры прошли мимо внимания общественности – не то что год назад. Большинство населения, тех, кто ежедневно тратил все больше и больше часов своего рабочего времени на стояние в очередях, главным образом занимала нехватка продуктов и промтоваров в магазинах. Люди уловили и то, что власти начали говорить суровым языком. Закон и порядок – вот что стало новым паролем времени. Начиная с ноября, едва ли день проходил без того, чтобы не принимался новый суровый указ, не прозвучала грозная речь или очередной крупный начальник не был заменен на политика, бывшего сторонником строгих мер.
В середине ноября Горбачев заменил Михаила Ненашева, привнесшего некоторую независимость на радио и телевидение и собиравшегося создать четыре независимых канала, на пропагандистского наемника Леонида Кравченко – шаг, явно нацеленный на ужесточение контроля за электронными средствами массовой информации.
Множились угрозы в адрес Литвы и других прибалтийских государств. Поскольку три прибалтийских правительства продолжали отстаивать свою суверенность, принимать и претворять в жизнь законы, наращивать свой управленческий аппарат, Горбачев усилил косвенные угрозы прибегнуть к силе. После издания указа о «защите имущества общественных и коллективных организаций» он распорядился ввести дополнительные войска в Литву, Латвию и Эстонию.
27 ноября по телевидению выступил министр обороны Язов и предупредил, что для предотвращения действий, чинящих препятствия работе воинских учреждений и личного состава, будет применена сила. На следующий день прозвучало необычное сообщение: Политбюро потребовало от Горбачева «борьбы с нарушениями прав человека в отношении советских граждан» в Литве. 1 декабря Горбачев издал указ, объявивший не имеющими силы все законодательные акты союзных республик об обороне. Прибалтийские правительства приступили к созданию собственных оборонных структур, а этот декрет давал возможность пресечь их намерения, пустив в ход силу. В тот же день Горбачев поразил общественность, назначив Бориса Пуго, сторонника жестких мер, министром внутренних дел вместо Вадима Бакатина.