Российское правительство призвало к всеобщей забастовке, но сначала на этот призыв, казалось, не обратили внимания. Однако все больше и больше народа прибывало к Белому Дому. В полдень толпа составляла всего две-три тысячи человек, а к вечеру она разрослась до десятков тысяч. Ко второй половине дня в Кремль стали поступать сообщения, что шахтеры Кузнецка объявили забастовку… Павлов позвонил Язову и потребовал, чтобы армия арестовала их, но Язов ничего не предпринял. Впоследствии он скажет следователю, что счел Павлова пьяным. И действительно, проведя днем 19 августа совещание кабинета министров, Павлов уехал к себе на дачу и затем на всем протяжении переворота не давал о себе знать.
Если правительства трех прибалтийских республик и Молдавии немедленно осудили переворот, то Каримов в Узбекистане и Дементей в Белоруссии поддержали Комитет по чрезвычайному положению. Остальные поначалу колебались, но во вторник утром, 20 августа, глава Казахстана Назарбаев и глава Украины Кравчук заявили, что считают захват власти незаконным. Однако украинская компартия поддержала указ Комитета по чрезвычайному положению.
Ельцин и его коллеги провели две страшные ночи в Белом Доме, не будучи уверены, останутся они живы или нет. Но глядя назад, можно сказать, что судьба попытки сбросить Горбачева решилась в течение четырнадцати-пятнадцати часов после первого публичного заявления заговорщиков, когда они не сумели сразу арестовать Ельцина, который затем публично бросил им вызов; многие военные подразделения отказались использовать силу против собственного народа, на улицах крупных городов росло число демонстрантов, и увенчала все это вечером пресс-конференция, созванная лидерами переворота.
Перед журналистами предстали Янаев, Пуго, Бакланов, Стародубцев и Кизяков. Судя по всему, Крючков и Язов решили держаться в стороне, чтобы подчеркнуть гражданский характер хунты. Тем не менее пресс-конференция оказалась полным провалом. Все лидеры переворота выглядели испуганными, а у Янаева тряслись руки. Вид у него был извиняющийся, и он все повторял, что их правление – временное и они надеются, что Горбачев вскоре вернется на свое место. Янаев уклонился от ответа на вопрос, чем болен Горбачев, сказав лишь: «Он сейчас отдыхает и лечится».
По мере того, как шло время, вопросы становились все менее и менее уважительными, даже наглыми. Татьяна Малкина из «Независимой газеты» спросила, отдают ли они себе отчет в том, что совершили переворот.
Корреспондент «Коррьере делла сера» спросил, советовались ли они с генералом Пиночетом, и, наконец, Александр Бовин, похожий размерами на Альфреда Хитчкока, спросил Стародубцева, с которым они вместе учились в школе и были на «ты»: «Как ты-то очутился в этой компании?»
Наш сын Дэвид во время путча путешествовал с женой по Якутии, собирая материал для книги о природе Сибири. Они потом рассказали нам, как их советские знакомые сначала испугались последствий ухода Горбачева, а потом с удивлением и облегчением смеялись, глядя на передававшуюся по телевидению пресс-конференцию Комитета по чрезвычайному положению. Они увидели не уверенных в себе руководителей и не громил, а обороняющихся чиновников, испуганных тем, что они натворили.
Русские способны простить своим лидерам многие пороки, но только не слабость и не трусость. Когда страна увидела членов Комитета по чрезвычайному положению, вызывавших лишь презрение, их поражение было неизбежно. За такими страна не последует, а у заговорщиков не было ни воли, ни возможностей силой принудить ее. Большая часть страны, казалось, уже чувствовала это во вторник утром, 20 августа, хотя многие все еще опасались, как бы какая-то отчаянная акция – скорей всего атака на Белый Дом – не привела к убийству тысяч людей, собравшихся, чтобы защищать его.
В тот день уже и сам Комитет по чрезвычайному положению начал рассыпаться: Павлов сказался «больным», да и Янаев вскоре исчез. Комитет по наблюдению за исполнением Конституции СССР поднял серьезный вопрос о законности Комитета по чрезвычайному положению. Лукьянов сообщил во вторник утром лидерам переворота, что после консультации в понедельник с депутатами Верховного Совета он убежден: ему не набрать двух третей голосов, необходимых для легализации Комитета. Никакого врачебного заключения о состоянии здоровья Горбачева не было, как обещано, опубликовано.
Поднималась волна прямой оппозиции. Вадим Бакатин и Евгений Примаков, оба члены Совета безопасности Горбачева, распущенного Комитетом по чрезвычайному положению, выступили с заявлением, в котором объявили переворот незаконным; к ним присоединился Аркадий Вольский, президент Союза промышленников и предпринимателей. Руководство комсомола осудило переворот, потребовало встречи с Горбачевым и обратилось к солдатам с призывом «не запятнать свою воинскую честь и совесть кровью сограждан».
На улицах городов – не только вокруг Белого Дома в Москве, но и в прибалтийских республиках, Ленинграде, Киеве, Свердловске и других городах – собирались толпы. Лидеры иностранных государств ясно дали понять свое отрицательное отношение к происходящему.
Тем не менее нарастал страх, что в ночь с 20 на 21 августа будет предпринята атака на Белый Дом. Сообщения о том, что такая атака была предпринята 19 августа, оказались ложными, но войска по-прежнему окружали здание и без труда могли его взять – хотя не без больших потерь, учитывая количество народа, его окружавшего.
Основания для тревоги были. Преодолев колебания, владевшие им накануне, Крючков приказал арестовать Ельцина и его коллег. Язов пытался убедить одного командира за другим предпринять атаку на Белый Дом. Некоторые из них – в частности, генерал Евгений Шапошников и генерал Павел Грачев – наотрез отказались. Шапошников даже пригрозил сбросить бомбы на Кремль, если будет предпринята атака Белого Дома. Другие выполнили приказ лишь наполовину. Генерал-майор Александр Лебедь привел войска из Тулы, как было приказано, но тотчас информировал Ельцина, что не поведет их в атаку. Некоторые из его солдат даже присоединились к ельцинским защитникам Белого Дома.
Да и элитные войска КГБ не готовы были стрелять в своих сограждан. Знаменитый и грозный отряд «Альфа» – тот самый, что захватил в январе телевизионный комплекс в Вильнюсе, – отказался участвовать в операции, после того как двое из трех заместителей их командира заявили, что не станут выполнять приказ о взятии Ельцина силой. Бойцы «Альфы» были недовольны отношением к ним после январской акции, в особенности отсутствием помощи семье одного из бойцов, убитого при выполнении задания. А кроме того, одно дело – сражаться против литовских «смутьянов» и другое – атаковать избранное народом правительство России. Даже элитный отряд КГБ не желал участвовать в гражданской войне.
Директор Библиотеки конгресса Джеймс Биллингтон, один из наиболее знающих историков русской культуры, находился в то время в Москве и подробно описал, как менялось там настроение. В 4.00 дня по городу поползли слухи о предстоящей атаке на Белый Дом, и когда этого не случилось, многие были убеждены, что она произойдет ночью. Строгий комендантский час, объявленный на тот вечер, не помешал десяткам тысяч собраться у Белого Дома, бросая тем самым вызов лидерам переворота – убивайте если посмеете. Толпа, собравшаяся в Санкт-Петербурге, была еще больше, но в Москве царило большее напряжение, поскольку все понимали, что центром сопротивления является Ельцин и правительство России.
Следует отметить, что толпы, собравшиеся, чтобы поддержать правительство России, состояли не только из молодежи, – там было необычно много людей среднего и пожилого возраста. И женщин было не меньше, чем мужчин. Как сказала Биллингтону одна пожилая библиотекарша, отправляясь вечером 20 августа к Белому Дому, участвовать в такой акции особенно важно для людей ее поколения, «поскольку мы слишком долго молчали». Аналогичные чувства были выражены и в записках, оставленных в декабре 1989 года на могиле Андрея Сахарова: «Прости нас» и «Никогда больше!»
Среди тех, кто активно – физически – поддерживал правительство России, были Елена Боннер, вдова Сахарова, а также Эдуард Шеварднадзе, Александр Яковлев и Мстислав Ростропович, прилетевший из Парижа со своей виолончелью. Многие из защитников ранее сурово критиковали Горбачева, и он ругал их, находя одновременно оправдания тем, кто пытался его убрать. Все это не было забыто, но вставал вопрос более важный, чем взаимоотношения между людьми: может ли Россия стать государством, основанном на законе, или же она вернется к тому правлению, которое было характерно для большей части ее истории?..
В среду к 3.00 ночи, через пятьдесят один час после окончания решающего заседания заговорщиков в Кремле, Крючков и Язов увидели, что игра кончена. Язов приказал военным подразделениям покинуть Москву и вернуться на свои базы, а Крючков позвонил Ельцину и сказал, что атаки на Белый Дом не будет.
Через несколько часов члены Комитета по чрезвычайному положению, которые еще способны были передвигаться (Павлова и Янаева, мертвецки пьяных, арестовали в тот день позднее), полетели в Крым, видимо, собираясь приносить извинения Горбачеву. Горбачев отказался их принять и поздно вечером вернулся в Москву с группой чиновников российского правительства, а также тех из своего окружения, кто остался верен ему, как, например, Бакатин и Примаков.
Двойная игра Горбачева
Горбачев был настолько потрясен своим семидесятидвухчасовым заключением в Крыму, что, вернувшись в среду, 21 августа, поздно вечером в Москву вместе с семьей, в сопровождении эскорта, организованного российским правительством во главе с вице-президентом России Александром Руцким, ничего не смог сказать журналистам. Вид у него, когда он выходил из самолета, был ошеломленный, а Раиса Максимовна даже не могла сама спуститься по ступенькам трапа.
На другой день Горбачев провел длительную пресс-конференцию в том же зале, где за три недели до того принимал президента Буша. Он довольно подробно описал пережитое в Форосе и затем ответил на вопросы. Пережитое оставило на нем свой след: его ответы были