Заключительным «мероприятием» был ланч в Виндзорском замке. Шел дождь, королева и Горбачев приняли парад Колдстримского гвардейского полка, а затем она показала ему свои русские сокровища – портрет Александра I кисти Лоуренса, большую малахитовую вазу, подаренную королеве Виктории Николаем I, коллекцию царских медалей Георга VI, – все это было украшено двуглавыми орлами. Когда перед ланчем подали напитки, оба чувствовали себя натянуто и неловко, быть может, из-за «призрака» убитого царя.
За столом королева сидела между Горбачевым и его министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе – двумя обаятельными мужчинами. Госпожу Тэтчер усадили напротив, рядом с угрюмым Александром Яковлевым, который был до того необщителен, что она в отчаянии повернулась ко мне. Между тем королева и ее соседи по столу проявляли все большее оживление, и, когда после оглушительного удара грома сквозь тучи проглянул луч солнца, осветивший их всех, они даже засмеялись. Наверное, именно в этот момент Горбачев задал вопрос о ее приезде в Советский Союз, и она приняла приглашение, сказав, что посетит Россию «при подходящем случае». («Подходящий случай» пришелся на осень 1994 года, когда порадоваться этому визиту суждено было уже не Горбачеву, а Ельцину.)
К концу трапезы «призрак» как будто исчез. В тот вечер моя мать спросила, кормят ли в Виндзоре лучше, чем на Даунинг-стрит. Однако я не мог вспомнить, что ел в каждом из этих мест. К счастью, подробности меню были сохранены для потомства одним из переводчиков Горбачева в его мемуарах.
Горбачев был искренне рад той симпатии, которую проявили к нему простые британцы, окружившие плотным кольцом его автомобиль, когда он вышел из Ланкастер-Хаус. Черняев сказал мне, что важнейшим итогом визита был не обычный обмен мнениями с госпожой Тэтчер по международным вопросам, а то, что ей удалось убедить Горбачева, что президент Буш не собирается отказываться от политики американо-советского сотрудничества. Я объяснил Черняеву, что длительное молчание Вашингтона не было чем-то необычным. Новая администрация США часто месяцами разбирается в положении дел. Кажется, я не вполне его убедил.
Несмотря на все теплые чувства, отмечал я в своем дневнике, состоявшийся визит не дал каких-либо существенных результатов. Самые светлые дни в отношениях между Тэтчер и Горбачевым остались в прошлом. Совсем скоро, полагал я, главная роль перейдет к американцам и немцам, и кроме сантиментов мало что останется. Черняев впоследствии писал, что Горбачева раздражали резкие нападки госпожи Тэтчер на его политические воззрения. И все-таки теплая поддержка госпожи Тэтчер служила ему утешением, особенно в последний год его правления, когда она была уже не у дел. Для Черняева же магическая сила образа Тэтчер оставалась не меркнущей. «Маргарет Тэтчер была по-прежнему великолепна, – писал он об апрельской поездке. – Три часа я сидел напротив нее в кабинете на Даунинг-стрит, 10 и опять любовался ею. Она стремилась заворожить М.С. Он и искренне «откликался» на ее открытость, и подыгрывал ей, и делал вид, что «поддается», но и демонстрировал сдержанность». На обратном пути в самолете Черняев упрекал Горбачева:
«Она делает для нас доброе дело; она подняла планку перестройки и вашего авторитета так, что Колю, Миттерану и даже Бушу придется срочно учиться прыгать повыше. Она публично встала против волны пессимизма, которая начала уже накатывать на образ нашей перестройки… Никто так решительно не помогает нам сейчас менять международную ситуацию. Зачем же делать вид, что вы это не очень цените? И, кроме того, она женщина. Неправильно, будто это мужик в юбке. Весь ее характер, даже вся ее политическая манера поведения – женская. И это еще и англичанка».
Реформы Горбачева
Когда мы с моей женой Джилл прибыли в Москву на второй срок службы, Горбачев находился у власти три с половиной года.
Как у посла, у меня было одно важнейшее преимущество. В России все, от Горбачева до рядового гражданина, были в восхищении от британского премьер-министра. Мне удавалось видеть людей и различные места в Советском Союзе просто благодаря тому, что я был «послом госпожи Тэтчер». Однако отношения между Советским Союзом и Англией по сути своей не отличались такой теплотой, как личные отношения между двумя лидерами. Госпожа Тэтчер и Горбачев продолжали поддерживать энергичное и приятное общение друг с другом. Она продолжала служить важным проводником связи с Вашингтоном, когда прямая линия общения стала малодоступной в первые месяцы 1989 года, после избрания президентом Джорджа Буша.
Впрочем, в последующие годы ни Горбачев с Тэтчер, ни их чиновники не вели частых двусторонних переговоров по важнейшим проблемам дня. Об окончании «холодной войны» договоренность была достигнута не госпожой Тэтчер – об этом договорились американцы с немцами. Американцы вели переговоры о контроле над вооружениями, в чем англичане оказывали им серьезную помощь. И когда госпожа Тэтчер стала противиться понятному и неукротимому стремлению немцев к воссоединению, движимая предубеждениями и ложными историческими аналогиями, влияние Англии упало в Москве, так же как в Вашингтоне и Бонне. Только в последний год моего пребывания, в период от начала путча в августе 1991 до весны 1992 года, английское правительство во главе с Джоном Мэйджором вновь на короткое время стало играть значительную роль в отношениях между Востоком и Западом.
Главный вопрос состоял в том, устоят ли Горбачев и его реформы. Моя первая депеша в Лондон положила начало непрерывному обсуждению с Лондоном вопроса о том, удержится ли Горбачев и могут ли увенчаться успехом его реформы. Я назвал свое донесение «Впечатления от дебатов»; в мои первые два месяца в Москве меня больше всего поразила удивительная открытость публичных дискуссий – в печати, на радио, телевидении и в частных разговорах.
Эти дебаты уже коснулись самого слабого места политической и конституционной позиции Горбачева: монополии партии на власть, которая была торжественно закреплена в брежневской конституции 1977 года и поддержана 70 годами беспощадной практической деятельности. Пресса начала утверждать, что люди будут бояться возврата к ужасам прошлого, пока партия оставляет за собой право исключительного контроля. Горбачев еще не был готов сделать неизбежный вывод: ликвидировать монополию КПСС. Он говорил о необходимости «плюрализма» еще в 1987 году. Однако до февраля 1990 года он неизменно сопровождал его прилагательным «социалистический». Под этим он подразумевал, что состязание различных мнений должно быть разрешено, но лишь в партийных рамках. В то же время он избавлялся от «твердолобых» с помощью гуманного метода досрочной отставки, а не путем расстрела, как это делал Сталин, или натравливания на них толпы по примеру Мао Цзэдуна. Однако партия все еще оставалась его орудием власти, и он не мог себе позволить слишком настроить ее против себя. Он доказывал, что партия должна ограничиться «общим руководством», в то время как все остальные будут заниматься своим обычным делом. Однако эта идея не находила поддержки ни у реакционеров, ни у либералов. Многие русские давно уже игнорировали и презирали партию. Сейчас пришло время сказать об этом открыто.
Горбачев продолжал пользоваться громадным успехом на международной арене: он сделал шаги к ослаблению конфронтации сверхдержав, содействовал разоружению в сфере обычных вооружений, вывел войска из Афганистана, демонтировал советскую империю в Восточной Европе. Большинство его собственных граждан приветствовало ослабление внутренней и международной напряженности, хотя они были по большей части слишком поглощены собственными делами, чтобы обращать на все это много внимания. Но советские военные вполне естественно проявляли растущее недовольство отказом от всего того, что они создали после победы над Германией в 1945 году. Горбачев плохо отдавал себе отчет в причинах ропота в Восточной Европе, растущего недовольства на Кавказе и в республиках Прибалтики. Даже тогда никто из нас не предвидел, что Советский Союз в скором времени распадется на составные части.
Подобно диккенсовскому персонажу Микоберу, Горбачев продолжал надеяться, что прибалты и кавказцы каким-то образом смирятся со своим дальнейшим пребыванием в составе реформированного Союза, и именно это стало самой уязвимой точкой его позиции.
Подводя итог своим наблюдениям в конце 1988 года, я сообщал Форин Оффис, что, даже если Горбачеву удастся создать либеральное демократическое государство – перспектива весьма отдаленная, Россия останется крупнейшей военной державой в Европе и проблемой для своих соседей и партнеров. Интересы даже либеральной России неизбежно будут иными, чем интересы всех остальных государств.
Возрождение русской церкви
В 1988 году было празднование тысячелетия Русской православной церкви, юбилея «Крещения Руси». Разрушенные церкви по всей стране были восстановлены: за год открылось более пятисот церквей (в 1987 году – всего шестнадцать). В 30-х годах Даниловский монастырь в Москве последовательно служил концентрационным лагерем, пересыльным лагерем, транзитным лагерем и сиротским домом для детей врагов народа. Теперь он стал местом пребывания патриархата в Москве, с отремонтированной церковью и новехоньким дворцом для дряхлого патриарха Пимена.
На празднества прибыло множество иностранных церковных иерархов и светских руководителей советского государства. Церковь, переставшая быть запуганной сторонницей атеистического режима, начала поднимать голову. Ее здания сверкали свежей краской, а купола – золотом.
Церкви и монастыри заполнили новые богомольцы. Закоренелые циники начали ходить в церковь и даже подумывать о крещении и церемонии венчания на предмет закрепления их давних гражданских браков со своими женами. Возможно, к религии как таковой это имело мало отношения, но в огромной степени укрепляло ощущение рядовых граждан, что советская система отняла у них их национальное достояние.